Спустя несколько часов Раниеро въезжал в какой-то городок, лежавший высоко в горах. Там было очень холодно. Молодой крестьянин, стоявший у дороги, увидел бедного всадника в его рваном плаще. Он быстро скинул с себя свою коротенькую епанчу и набросил ее на Раниеро. Но епанча упала на самую свечу и погасила пламя.

Раниеро вспомнил тогда о женщине, попросившей у него огня. Он возвратился к ней и снова зажег свою свечу святым пламенем.

Готовясь ехать дальше, он сказал ей:

— Ты говоришь, что пламя, которое ты должна охранять, это жизнь твоих детей. Можешь ли ты сказать мне, как называется то пламя, которое я везу из далеких стран?

— Где ты зажег свое пламя? — спросила женщина.

— У святого Гроба Господня, — отвечал Раниеро.

— Тогда не может быть ему иного имени, как кротость и любовь к людям, — сказала женщина.

Раниеро засмеялся, услышав ее ответ. Ему казалось, что для таких добродетелей он слишком неподходящий человек.

Теперь дорога Раниеро шла среди прелестных голубых холмов. Он чувствовал, что находится недалеко от Флоренции.

Он думал о том, что теперь уже скоро освободится от свечи. Он вспоминал свой шатер в Иерусалиме, полный военной добычи, вспоминал о храбрых воинах, которых оставил в Палестине и которые обрадуются, когда он вернется опять к военному ремеслу и поведет их к победам.

Но тут Раниеро заметил, что сам он, думая об этом, не испытывает никакой радости, и что мысли его принимают совсем иное направление.

Впервые понял Раниеро, что он уже не тот человек, каким выехал из Иерусалима. Это странствие с пламенем свечи заставило его сблизиться с теми, кто миролюбив, благоразумен и милосерден, и внушило ему отвращение к людям жестоким и воинственным.

Он радовался каждый раз, когда думал о тех, кто мирно трудится у домашнего очага, и ему приходило в голову, что ему приятно будет вернуться в свою старую мастерскую во Флоренции и работать над прекрасными и искусными изделиями.

«Поистине это пламя преобразило меня, — подумал он. — Мне кажется, оно сделало меня совсем другим человеком».

Был последний день перед Пасхой, когда Раниеро въехал во Флоренцию.

Едва проехал он городские ворота, сидя на лошади задом, со спущенным на лицо капюшоном и с зажженной свечой в руке, как с мостовой поднялся нищий и закричал обычное: — Pazzo, pazzo!

При этом крике из ворот одного дома выбежал уличный мальчишка, вскочил на ноги шалопай, целый день лежавший и смотревший в небо, и оба они начали вторить нищему, крича: Pazzo, pazzo!

Так как теперь кричало уже трое, то шуму было достаточно, чтобы взбудоражить всех мальчишек на этой улице. Они высыпали из всех углов и щелей и, как только увидели Раниеро в его рваном плаще и на жалкой кляче, тотчас же принялись кричать: Pazzo, pazzo!

Но Раниеро привык уже к этому. Он молча ехал по улице, не обращая внимания на крикунов.

Они не удовольствовались криками. Один из них подпрыгнул и попробовал задуть свечу.

Раниеро поднял свечу высоко над собой. Вместе с тем он постарался заставить лошадь прибавить ходу, чтоб скрыться от мальчишек.

Но они не отставали от него и всячески старались потушить свечу.

Чем больше усилий делал Раниеро, чтоб уберечь от них пламя, тем больше это их раззадоривало. Они вскакивали на плечи друг к другу, надували щеки и дули изо всех сил, бросали шапками в свечу. И только потому, что их было так много и они толкали друг друга, им не удавалось погасить пламя.

Улица представляла забавное для всех зрелище. В окнах стояли люди и смеялись. Никто не чувствовал сострадания к безумцу, хотевшему защитить свою свечу. Раздавался колокольный звон, и много народа направлялось в церковь. По пути люди останавливались и тоже смеялись, смотря на эту потеху.

Но вот Раниеро, чтобы защитить пламя, во весь свой рост встал в седле. Вид у него был какой-то дикий. Капюшон упал назад и открыл лицо, исхудалое и бледное, как лик мученика. Свечу Раниеро поднял над собой так высоко, как только мог.

На улице была страшная толкотня. Даже взрослые люди начали принимать участие в игре. Женщины махали своими головными платками, а мужчины бросали свои береты. Все старались во что бы то ни стало потушить свечу.

Раниеро проезжал в это время мимо одного дома с балконом. На балконе стояла женщина. Она перегнулась через перила, выхватила у него свечу и скрылась с нею в доме.

Вся толпа разразилась оглушительным хохотом и гоготанием, а Раниеро покачнулся в седле и упал на мостовую.

Видя, что он лежит без чувств, все тотчас же покинули улицу. Никто не захотел позаботиться об упавшем. Только его лошадь осталась возле него.

Как только толпа рассеялась, Франческа дель Уберти вышла из своего дома, держа в руке горящую свечу. Она все еще была очень красива, черты лица ее были нежны, глаза серьезны и глубоки.

Она подошла к Раниеро и наклонилась над ним. Он лежал без сознания, но когда свет от свечи упал на его лицо, он пошевельнулся и вздохнул. Казалось, святое пламя держало его всецело в своей власти. Когда Франческа увидела, что он пришел в себя, она сказала ему:

— Вот твоя свеча. Я выхватила ее у тебя, потому что видела, как сильно хочешь ты сохранить ее горящей. Я ничего другого не могла придумать, чтобы помочь тебе.

Раниеро упал неловко и сильно расшибся. Но ничто не могло теперь остановить его. Он начал с трудом подниматься, хотел идти, но пошатнулся и чуть было не свалился с ног. Тогда он попытался сесть на лошадь. Франческа помогла ему.

— Куда ты хочешь ехать? — спросила она, когда он уселся.

— В собор, — отвечал он.

— Так я провожу тебя, — сказала она, — я как раз иду к обедне. — И она взяла лошадь за повод и повела ее.

Франческа сразу узнала Раниеро. Но Раниеро не знал, кто она, потому что не дал себе времени посмотреть на нее. Он не отрывал своего взора от пламени свечи.

Всю дорогу они молчали. Раниеро думал только о пламени и о том, чтобы сохранить его в эти последние мгновения. Франческа же не могла говорить, потому что боялась того, что пришло ей в голову. Она не могла отогнать от себя мысль, что Раниеро вернулся на родину безумным. И хотя она была почти убеждена в этом, она все-таки предпочитала не говорить с ним, чтобы окончательно не увериться в его сумасшествии.

Спустя немного Раниеро услышал, что кто-то возле него плачет. Он оглянулся и заметил, что это Франческа дель Уберти идет с ним рядом и что это она плачет. Но Раниеро посмотрел на нее только один миг и ничего не сказал ей. Он не о чем не хотел думать, кроме своей свечи.

Раниеро попросил подвести его к ризнице. Там он сошел с лошади. Он поблагодарил Франческу за помощь, но все время смотрел не на нее, а на свечу. Один вошел он в ризницу к священникам.

Франческа вошла в храм. Был вечер страстной субботы, и все свечи в храме стояли незажженные в знак печали. Франческе казалось, что всякое пламя надежды, горевшей в ее сердце, теперь тоже погасло.

Храм имел очень торжественный вид. Пред алтарем стояло множество священников. Каноники были в полном сборе на хорах, а на самом высоком месте восседал епископ.

Немного погодя, Франческа заметила, что среди священников началось какое-то движение. Почти все те, кто не обязан был присутствовать при богослужении, поднялись и вышли в ризницу. Под конец удалился и епископ.

Когда служба кончилась, на хорах показался священник и обратился к народу. Он объявил, что Раниеро ди Раниери прибыл из Иерусалима во Флоренцию со священным огнем от Гроба Господня. Он рассказал все, что рыцарь вынес и вытерпел на своем пути. И он восхвалял его и превозносил.

Народ сидел, пораженный изумлением, и слушал. Никогда еще Франческа не переживала таких сладостных минут: «О Боже! — вздыхала она, — у меня нет сил перенести это счастье!»

Слезы струились из ее глаз, в то время как ока ловила каждое слово священника.

Священник говорил долго и красноречиво. Под конец он сказал громким голосом:

— Иным может, конечно, показаться чем-то незначительным привезти во Флоренцию горящую свечу. Но я говорю вам: молите Бога, чтоб он даровал Флоренции побольше носителей бессмертного огня, ибо тогда она сделается великим городом и будет прославляема пред другими городами!