Во фринийских городах, где человек в любую ночь может оказаться под воздействием снов сотен других людей, нижний и верхний слой этого нематериального «пирога» может настолько сильно смутить душу и разум, что подобные сны просто «смываются» из его памяти — подобно мазкам краски, нанесенным на холст просто так, безо всякого смысла. «Смывается» и собственный сон этого человека; он как бы постепенно меркнет, расплывается и превращается в некое, лишенное смысла мутное пятно на экране, где уже показывают сотни следующих, цветных и звуковых «фильмов». Лишь иногда выхваченные из общей мешанины какой-то особенный жест, голос, какое-то яркое эротическое видение или леденящий душу кошмар заставляют всех спящих соседей одновременно вздыхать, или испытывать оргазм, или содрогаться от ужаса, или внезапно просыпаться в холодном поту.
Фрины, которым часто снятся тревожные или неприятные сны, утверждают, что им нравится жить в городах именно по той причине, что их сны как бы теряются в этом «общем рагу». Других же, напротив, выводит из себя этот постоянный онейрический шум, и они с неохотой проводят в городе даже несколько дней. «Ненавижу смотреть сны незнакомых людей! — сообщила мне моя деревенская приятельница и основной информант по этим вопросам. — Фу! Когда я возвращаюсь домой после нескольких дней городской жизни, мне прямо-таки нестерпимо хочется вымыть свою голову изнутри!»
Даже в нашем мире дети порой с трудом понимают, что пережитое ими за несколько секунд до пробуждения — это нечто «ненастоящее». Должно быть, фринийским детишкам приходится еще труднее, когда в их невинные сны вторгаются переживания и заботы взрослых, их ожившие и искаженные воспоминания о несчастных случаях, неизбывные печали, заново переживаемый ужас изнасилования или гневные споры, которые они когда-то вели с людьми, уже полсотни лет покоящимися в могиле.
Впрочем, взрослые фрины всегда готовы отвечать на детские вопросы о тех снах, которые они разделяют с ними, и обсуждать их; они всегда называют это именно «снами», но никогда не говорят, что эти сны «ненастоящие», что все это «как бы понарошку». Во фринийском языке нет слова «нереальный»; самым близким к нему по значению у них является слово, примерно означающее «бесплотный». Так что маленькие фрины учатся жить, как-то мирясь с неподдающимися их пониманию чувствами и воспоминаниями взрослых, с их невероятными поступками, о которых даже сказать вслух нельзя. И все это весьма похоже на переживания детей в нашем мире, особенно когда дети оказываются вовлеченными в ужасную бессмыслицу гражданской войны или когда на их страну обрушивается жуткая эпидемия или страшный голод. Если честно — нечто подобное переживают дети повсюду и во все времена. Дети учатся понимать, что реально, а что — нет, что стоит принять во внимание, а на что можно плюнуть, и это, на мой взгляд, их единственная тактика выживания. Со стороны судить, конечно, трудно, но, на мой взгляд, основное в маленьких фринах то, что они очень рано созревают духовно, психологически. С любым ребенком восьми-девяти лет взрослые фрины обращаются, как с равным.
Что же касается животных, то никто не знает, что они думают о человеческих снах, в которых, несомненно, участвуют. Домашние животные мира Фрин показались мне удивительно симпатичными, умными и очень положительными. Ухаживают за ними обычно очень хорошо. То, что фрины разделяют сны с животными, отчасти, наверное, объясняет их нежелание есть мясо животных, хотя они используют их как тягловую силу, для пахоты и для получения молока и шерсти.
Фрины говорят, что животные гораздо более чутко воспринимают сны, чем люди; они способны воспринимать сны даже тех, кто обитает в иных мирах. Фринийские фермеры уверяли меня, что их коровы и свиньи всегда начинают нервничать, если поблизости туристы из какого-нибудь кровожадного мира. Однажды я ночевала на одной ферме в долине Энья, и полночи в птичнике царил жуткий переполох. Я решила, что туда забралась лиса, но мои хозяева сказали, что всему виной я сама.
Люди, которые всю жизнь жили рядом и видели смешанные сны, говорят, что часто не уверены, где начинается собственно сон, да и чей это сон, их или чей-то еще, впрочем, в пределах одной семьи или одной деревни автор чересчур эротичного или слишком необычного сна вычисляется элементарно. Люди, хорошо знающие друг друга, могут определить источник сна по интонациям речи, по его сюжету и стилистике. И все же этот сон становится их собственным сном, раз и они тоже его увидели. Любой сон в мозгу каждого отдельного индивида может принимать самые различные формы. Как и у обитателей нашего мира, личность автора сна, некое онейрическое «я», зачастую проступает едва-едва, в странно искаженной форме, непредсказуемо отличной от своей дневной ипостаси. Сны, способные обескуражить человека или оказать на него чрезвычайно сильное эмоциональное воздействие, могут впоследствии обсуждаться с утра до вечера всеми членами того или иного сообщества, но при этом источник сна, его автор, никогда даже не упоминается.
Но большую часть снов фрины, как и мы, забывают сразу же, как только проснутся. В любом мире сны старательно избегают тех, кому снятся.
Нам может показаться, что психика фринов защищена очень слабо, что их личностное поле крайне сужено, однако их защищает не только эта общая для их общества амнезия, но и, несомненно, неуверенность в том, кто является автором того или иного конкретного сна, а также невнятностью самих снов. Сны фринов безусловно являются общественным достоянием. Красно-черная птица, клюющая (или нежно целующая?) в ухо бородатую человеческую голову, лежащую на блюде, поставленном на мраморный столик, и волна смешанного с радостью ужаса, которая сопровождает это видение, — неужели это из сна тетушки Унии, соседки? А может, это приснилось дядюшке Ту? Или дедушке? Или поварихе? Или той молоденькой девушке, что живет в доме напротив? Ребенок может спросить: «Тетя, а тебе снилась голова на блюде?» И ему, скорее всего, любой ответит так: «Нам всем она снилась». И это будет, по сути дела, чистая правда.
Люди во фринийских семьях и маленьких деревенских общинах тесно связаны между собой, и жизнь их обычно весьма гармонична, хотя порой и там случаются ссоры. Группа исследователей из «Миллз Колледж» специально совершила несколько научных экспедиций в мир Фрин, записывая и изучая синхронность тамошних онейрических процессов. Они пришли к выводу, что подобно тому, как в отдельных группах жителей нашего мира синхронизируются порой менструальный и некоторые другие циклы, синхронность общественного сновидения фринов вполне может способствовать укреплению связей внутри их общества. Относительно психологического или морального воздействия данного явления они никаких предположений не высказывали.
Время от времени в мире Фрин рождается ребенок, наделенный необычайной силой передачи собственных сновидений и восприятия чужих — обе эти силы обязательно сочетаются, и ни одна не бывает дарована без другой. Фрины называют таких людей «сильными умами». Эти сновидцы с необычайно ярким и сильным онейрическим сигналом способны воспринимать даже сны тех, кто не принадлежит к миру Фрин. Это научно доказанный факт. Некоторые из них, и это тоже вполне очевидно, могут разделять сны с рыбами, с насекомыми и даже с деревьями. Легендарный «сильный ум» по имени Ду Ир утверждал, что «видит сны совместно с горами и реками», однако эти его слова обычно считают просто поэтическим преувеличением.
«Сильные умы» обычно становятся известны еще до своего появления на свет, когда та или иная будущая мать начинает видеть соответствующие сны; ей снится, что она живет в теплом, залитым янтарным светом дворце, где нет ни направления, ни силы притяжения, где полно неясных теней и звучат сложные ритмы и некая «музыкальная вибрация», и все это очень похоже на неторопливые и странно мирные землетрясения. Такими снами наслаждается все сообщество, хотя на более поздних сроках беременности сны этих женщин могут сопровождаться неприятным ощущением подавленности и настойчивым желанием выбраться из дворца наружу, отчего у некоторых даже возникают приступы клаустрофобии.
