— Канок! — предостерегающе прошептала мать, и я тоже испугался, такая свирепая ненависть звучала в голосе моего отца.

В дверь постучали. Отец пошел открывать. Я услышал какие-то тихие голоса, потом он вернулся, но уже без матери, и подошел ко мне, сидевшему на краешке кровати.

— Там эту девчонку, Вардан, прихватило, — сказал он. — Вот Даредан и пришла просить твою мать помочь. Меле — молодец! Она тут со всеми подружилась, пока мы на свиней охотились да врагов себе наживали. — Отец устало усмехнулся, и я услышал, как скрипнуло кресло у камина, когда он плюхнулся в него. — Как бы мне хотелось сейчас быть отсюда подальше, Оррек!

— И мне тоже! — искренне сказал я.

— Ладно, ложись и немного поспи. А я подожду Меле.

Я тоже хотел подождать ее и даже уселся было с ним рядом, но он ласково подтолкнул меня к кровати, помог лечь и укрыл мягким теплым одеялом, и уже через минуту я спал как убитый. Проснулся я внезапно и сразу почувствовал себя настолько бодрым, словно и вообще не спал. Было слышно, как петух в курятнике возвещает скорый рассвет. Впрочем, до рассвета вполне могло быть и довольно далеко. В комнате послышался легкий шорох, и я спросил:

— Отец, это ты?

— Оррек? Я тебя разбудила? Тут так темно, ничего не видно! — Мать ощупью пробралась к моей кровати и присела на краешек. — Ох, как я замерзла! — Она действительно вся дрожала, и я попытался накрыть ее своим теплым одеялом, но она накрыла им и меня.

— А отец где?

— Он сказал, что ему непременно нужно поговорить с Парн Баре, а потом, как только рассветет, мы уедем. Я сказала Денно и Даредан, что мы уедем. Они все правильно поняли. Я просто объяснила, что мы и так задержались здесь слишком долго и Канок беспокоится насчет весенней пахоты.

— А как там эта девочка?

— Теперь уже лучше. Она очень быстро устает, и у нее от этого бывают судороги. А ее мать каждый раз путается, бедняжка. Она совершенно замучилась с этим ребенком, и я отослала ее наверх, чтобы она немного поспала, она явно недосыпает, а сама посидела с девочкой. А потом и я вроде бы тоже задремала, и… не знаю… отчего-то ужасно замерзла и никак не могу согреться… — Я обнял ее, и она прижалась ко мне. — Потом меня сменили другие женщины, и я вернулась сюда, а твой отец пошел искать Парн. Мне кажется, нам стоит собрать вещи. Хотя еще так темно… Знаешь, я там сидела и все ждала рассвета…

— Посиди еще немножко, согрейся, — сказал я. Так мы и сидели, согревая друг друга, пока не вернулся отец. Он зажег свечу, и мать торопливо сложила наши немногочисленные пожитки в седельную сумку. Потом мы осторожно прокрались по коридору, спустились по лестнице в вестибюль и вышли из дома. Я по запаху чувствовал, что в воздухе уже разливается рассвет, да и петухи орали так, что можно было оглохнуть. На конюшне сонный угрюмый парень помог нам оседлать коней. Мать вывела Чалую во двор и придержала ее, пока я садился в седло.

Потом она вернулась за Сероухим, и вдруг я услышал, как она негромко, но горестно вскрикнула. Застучали копыта, и мать сказала:

— Ты только подумай, Канок!

— А! — раздраженно, с отвращением бросил он.

— Что там такое? — встревожился я.

— Цыплята, — почти шепотом пояснил мне отец. — Те самые, которых Меле везла в подарок. Люди Драма так и бросили корзину там, где твоя мать ее поставила. Просто бросили и ушли. Оставили цыплят умирать.

Он помог Меле сесть на Сероухого, затем вывел из конюшни Бранти. Тот сонный парень открыл нам ворота, и мы выехали со двора.

— Жаль, что нельзя пустить лошадей галопом! — сказал я.

И мать, решив, что я именно это и намерен сделать, тут же всполошилась:

— Нет, милый, этого нельзя!

Но Канок, ехавший за нами следом, усмехнулся и сказал:

— Нельзя, но мы от них и шагом убежим.

Уже вовсю щебетали птицы, и мне все казалось, как моей матери ночью, что я вот-вот увижу свет зари.

Мы проехали уже несколько миль, когда она вдруг нарушила молчание:

— Глупо было привозить цыплят в такой дом!

— В какой «такой»? — переспросил отец. — В такой большой и богатый, ты хочешь сказать?

— Он хорош только в их собственных глазах! — сердито отрезала Меле Аулитта.

А я сказал:

— Отец, они ведь, наверное, скажут, что мы убежали!

— Да, конечно.

— Но тогда нам не надо было… не стоило…

— Если бы мы остались, Оррек, я бы его убил. И хотя мне очень хотелось прикончить этого негодяя в его же собственном доме, боюсь, мне слишком дорого пришлось бы заплатить за свой поступок. И он это прекрасно понимал. Но я все же доставлю себе небольшое удовольствие!

Я не понял, что он хотел этим сказать, да и мать, по-моему, тоже не поняла, но спрашивать мы не стали, а уже ближе к полудню услыхали позади топот конских копыт и встревожились, но Канок сказал:

— Это Парн.

Парн нагнала нас, поздоровалась своим хрипловатым голосом, так сильно напоминавшим мне голос Грай, и спросила:

— Ну, и где твои коровы, Канок?

— Вон под тем холмом, чуть дальше.

Мы еще немного проехали, потом остановились, и мы с матерью спешились. Она усадила меня на заросшем травой берегу ручья, взяла Сероухого и Чалую и подвела их к воде, чтоб напились и немного остудили копыта. А Канок и Парн куда-то поехали, и вскоре их совсем не стало слышно.

— Куда это они? — спросил я.

— На то пастбище. Канок, должно быть, попросил Парн призвать наших телок.

Прошло не так уж много времени, но оно показалось мне вечностью, потому что я очень беспокоился и все прислушивался к звукам возможной погони, но, разумеется, ничего не было слышно, кроме птичьего пения и отдаленного мычания коров. И тут мать сказала:

— Они едут! — Вскоре я услышал шелест травы, приветственное пофыркиванье Бранти и голос отца, который со смехом что-то рассказывал Парн.

— Канок? — окликнула его мать, и он тут же ответил ей:

— Все в порядке, Меле! Это наши телки. Драм позаботился о них, но теперь я забираю их домой. Так что все в порядке.

— Вот и хорошо, — сказала она совершенно несчастным голосом.

И вскоре мы снова двинулись в путь — впереди Меле, затем я, за мной Парн с двумя телками, неотступно следовавшими за нею, и наконец Канок, который вез наши пожитки. Молодые и бодрые коровы ничуть не замедляли наше движение; эту породу скота раньше использовали для любых работ; на таких коровах и возили, и пахали, так что телки бежали резво и ничуть не отставали от лошадей. К середине дня мы наконец пересекли северную границу наших земель, свернули и направились в сторону Роддманта. Парн предложила пока что отвести телок туда и оставить на одном из пастбищ вместе с их собственным стадом.

— Это будет не так вызывающе, — сказала она. — Да и Драму значительно труднее будет снова их выкрасть.

— Если только он специально не пошлет ради этого за тобой, — сказал Канок.

— Он-то, может, и пошлет, да только я больше не собираюсь иметь никаких дел с Огге Драмом. Если только он не захочет разжечь междоусобицу. Впрочем, тогда он получит сполна.

— Если он вздумает воевать с вами, то ему придется воевать и с нами! — заявил Канок с веселой яростью.

Я услышал, как мать прошептала: «Энну, услышь меня, приди!» Она всегда повторяла эти слова, когда была встревожена или напугана. Когда-то я спросил ее, кто такая эта Энну, и она рассказала мне, что это богиня, которая делает более гладкой дорогу для путников, благословляет любой труд и улаживает всякие ссоры. Животным воплощением Энну была кошка, а опал, который Меле всегда носила на шее, считался камнем этой богини.

К тому времени, как спина моя перестала ощущать тепло клонившегося к закату солнца, мы подъехали к Каменному Дому Роддманта. Но лай собак я услышал задолго до этого. Огромная стая собак собралась вокруг нас, но лошадей они не пугали, напротив, все они радостно нас приветствовали. Тернок с крыльца тоже что-то громко кричал, а потом кто-то подошел ко мне — я по-прежнему сидел на Чалой — и тронул за ногу. Это была Грай. И вдруг она прижалась лицом к моей ноге.