Идут титры.

Следующий рекламный ролик.

Баобабова гонится за преступником. Зажимает его в подворотне. Преступник сопротивляется. Баобабова бьет его по лицу. Преступник улыбается, сверкая зубами. Баобабова в камеру: “Семь зубов и все целые? Какой пастой вы чистите зубы?”

Титры.

— Пономарев, выключи эту гадость, — требует Угробов. — Значит, так, прапорщик. Через час объяснительную на стол. И давайте договоримся: или голову мыть, или Родине служить. Третьего не дано.

Баобабова, проникшись низменностью своего поступка, добросовестно кивает.

— Это была омерзительная новость. А теперь, завершая нашу встречу, разрешите доложить, зачем, собственно, я вас вызывал.

В кабинет заглядывает секретарша Лидочка.

— Ваша жена звонит. Сказать, что вы на выезде, или как?

— Поговорю. — Угробов зажимает трубку плечом и долго пьет воду из графина. В трубке щебечут воробьи и иногда кричит выпь. Реже воет сирена.

Баобабова от безделья вытаскивает нож и вырезает на капитанском столе замысловатые вензеля, в которых с трудом, но можно разобрать название нашего отдела.

Угробов давится и отвлекается от водопоя:

— Сейчас у Пономарева спрошу. Лейтенант, что такое Каппа?

— Урод японский, — объясняю я, просматривая статьи Уголовного кодекса. — Обезьянья голова, тело черепахи. Ноги лягушки. Живет в японских водоемах, топит и кушает неосторожных купающихся японцев.

— Спасибо, лейтенант. Сама такая!

Последние слова предназначены трубке. Вой сирен стихает, капитан швыряет трубку на место. Баобабова согласно кивает. У нее с капитаном одинаковая нелюбовь к телефонным аппаратам.

Капитан Угробов, чтобы успокоиться, несколько раз выхватывает из-под мышки пистолет, имитируя вооруженное убийство неизвестной личности.

— Простите, — говорит он, боясь встретиться с нами взглядами. — Супруга побеспокоила. Вы зачем пришли? Отгулы выпрашивать?

— Вы нас сами, вроде того, вызвали, — подсказываю, разглядывая начальство через дырки в Уголовном кодексе.

— Верно. Спасибо, лейтенант. Вызывал, вспоминаю. Новость хреновая, последняя. — Капитан поворачивается к сейфу, достает папку, швыряет на стол. — У вас свежее дело. Лейтенант, прекратите юродствовать.

Возвращаю Уголовный кодекс на место.

— Документы присланы утром. Дело срочное, нужное и секретное. Как и любая другая работа в вашем отделе. Спрашивать будут строго. Кто, кто? Да уж не наш общий друг, Садовник. Не стоит так сильно волноваться за больных людей. Сидит в психушке, и пусть сидит. Без него начальства достаточно. И все сплошь умные.

Присоединяюсь к Машке. Баобабова пододвигается, освобождая краешек стула. А про Садовника капитан зря так негативно. Мужиком Садовник был неплохим. Помогал как умел. Если бы не он, и отдела “Пи” не существовало бы.

— Вашему отделу, — повторяется капитан, — поручено разобраться с весьма необычным и подозрительным заданием.

— Других не имеем, — бурчит Баобабова, откидывая обложку папки. — А подробности и начальные сведения будут?

— Аэрофлотчики помощи просят. У них там сложности какие-то на аэродроме. Если точнее, бардак полнейший.

Требуем более четкое определение бардаку. Капитан не отказывается.

— Из присланных документов известно, что над аэродромом вторую неделю подряд кружится неопознанное воздушное судно.

— Тарелка, что ли? — сладко замирает сердце в предвкушении долгожданного контакта и настоящей работы. Надоело с рисованными тещами разбираться.

— Я же русским языком сказал — неопознанное судно. Но не настолько, чтобы вдаваться в панику. Воздушное судно типа самолет. Два крыла, один хвост. Колеса где положено. Судно отечественного производства, опознанное специалистами как “Ту-104”.

— А мы при чем?

Угробов вздыхает, недовольный сообразительностью личного состава.

— Две недели без дозаправки. Отечественный самолет над российским аэродромом. Но! На сегодняшний день неизвестно ни одно приспособление, способное держаться на лету так долго. Дирижабли не считаются.

— А если сбить? — предлагает Машка, рассматривая размытые очертания самолета. Фотографии сделаны с земли любительским аппаратом. — А как собьем, так и узнаем, почему так долго на посадку ребята не соглашались.

— Сбить не проблема. Сложность другая — некому соглашаться. С аэродромной башни пробовали вызвать экипаж. Никто не отзывается. Пытались привлечь самолет кострами. Черта с два: как кружил, так и кружит до сих пор. Вчера днем по специальной просьбе подняли в небо боевые перехватчики. Так вот. Летчики докладывают, что ими не замечено на борту ни одного живого существа. Ни экипажа, ни пассажиров. Даже стюардессы, обычно в свободное время пялящиеся в иллюминаторы, отсутствуют.

— За креслами прячутся? — предполагаю я.

— А ты, лейтенант, две недели пробовал за креслом отсидеться? Нет, лейтенант, самолет определенно подозрительный. Скажу больше. На аэродроме начинается паника. Диспетчера отказываются работать. Говорят, что прилетел так называемый “Летучий Ту”. Рассказывают разные страсти. Про привидения, про души погибших самолетов. Даже про аэродромный треугольник.

— Кто-нибудь заявлял об угонах или об исчезновениях с личных аэродромов?

— Все бумаги приложены.

Копаемся в куче справок, в отчетах, графиках движения, списках и фотографиях. Чуть слышно переговариваемся, выдвигая предварительные версии. Машка убеждена, что без вмешательства военных нам не обойтись. Я более миролюбив. Выдвигаю версию о беспорядочном бегстве экипажа и пассажиров с судна. Общественность, естественно, забыли предупредить.

Но в обе версии никак не втиснуть две недели кружения над аэродромом.

Краем глаза замечаю, как капитан, думая, что мы полностью погружены в разборку документов, стремительным движением откусывает от обеденной колбасы здоровый кусок и проглатывает не жуя. Стараюсь не обращать внимания на прожорливость начальства, хотя мог бы и поделиться.

— Что скажете, сотрудники? — Угробов сытно икает, закуривает замусоленный бычок. Заметно, как после сытного обеда его тянет в сон, но капитан стоически борется и остается в строю. Опыт и мастерство побеждают низменные желания.

— Выводы делать рано. — Как старший в отделе, беру груз ответственности на себя. — Но кое-что можно сказать уже сейчас. Истории известны подобные случаи. Считаю сравнение, приведенное летчиками, справедливым. Если в море мы имели призрак “Летучего голландца”, то, возможно, в данном случае правомерно появление в нашем воздушном пространстве призрака “Летучего Ту”. Народ просто так, ради красного словца, говорить не станет. Необходимо исследовать столь занимательный факт. Мы беремся.

— А куда бы вы делись, — хмыкает капитан, растирая шею. Очевидно, тревожат старые раны. — Только учтите, все должно быть проделано на законных основаниях. Прессе — ни слова. Иначе обвинят наше отделение и, в частности, ваш отдел “Подозрительной информации” бог знает в чем. Мы, работники милиции, должны бороться с преступностью. А уж потом со всякой чертовщиной. Все. Идите. У меня… — Лицо Угробова искажается в страшных судорогах. Это он так зевает. — У меня дел полно.

Капитан склоняется над служебными бумагами и рукой разгоняет перед собой дым. Расшифровываем жест как предложение убираться из кабинета и не мешать раскрытию очередного уголовного дела.

В приемной грохот механической печатной машинки, презрительные глаза Лидочки и отстукивающие обеденное время настенные часы. Перед тем как покинуть неприветливое помещение, Машка мстительно вытаскивает забитый ею же гвоздь. Каждый должен делать свое дело. Кто-то за преступниками гоняться, кто-то решать неподвластные человеческому уму происшествия, а кто-то и гвозди дыроколом забивать.

— Зря ты так с ней. — Закрываю плотно дверь приемной, где тотчас смолкают клавиши и слышится грохот дырокола об стол. — Личные отношения не должны влиять на служебные. Лидка нормальная секретарша. Чаем напоить хотела. Конфету предлагала.