– Ну, а теперь самое время перекусить, – нетерпеливо заметил Киндерман. У обоих этот день оказался выходным. – Я сгораю от любопытства, Аткинс. Жажду услышать рассказы о медовом месяце и подробное описание вашего гардероба. Мне, видимо, придется к нему какое-то время привыкать. Ну, куда двинем? В «Могилку»? Хотя нет, погоди. Я кое-что придумал. – Он вспомнил о Дайере и, взяв сержанта под руку, повел вперед. – Пойдем-ка. Я знаю чудное местечко.

Через несколько минут они уже сидели в «Белой башке». Вдыхая аромат свежих гамбургеров, они обсуждали только что просмотренные фильмы. Кроме них в кафе никого не было. Бармен стоял у гриля спиной к ним. Крепкий и высокий, он казался несколько грубоватым. Его белый фартук и шапочка были забрызганы жиром.

– Видишь ли, мы привыкли говорить о зле, и о том, откуда оно берется, – рассуждал Киндерман. – А как объяснить добро, если мы просто являем собой набор Молекул, как привыкли считать? Так откуда же берутся такие люди, как Гунга Дин, способные жертвовать жизнью во имя других? И кроме того, ведь всегда находится и Гарри Лайм, – возбужденно продолжал он. – Гарри Лайм, полная противоположность Дина, это олицетворение зла. Помнишь, что он говорит в той сцене на чертовом колесе? – Киндерман переключился на фильм «Третий человек». – Там, где он рассуждает о швейцарцах. После того как они несколько веков прожили в мире, самое большое их достижение – заявляет он – часы с кукушкой. И это на самом деле так, Аткинс. Да. Возможно, миру нужна иногда серьезная встряска для того, чтобы не окочурился прогресс. Кстати, сейчас я расследую убийство и кражу со взломом на П-стрит. Преступление совершено на прошлой неделе. И завтра ты ко мне подключаешься.

Бармен бросил на них недовольный взгляд, а потом, отойдя в сторону, ровными рядами начал раскладывать ломтики мяса на квадратные булочки. Киндерман следил за тем, как он аккуратно кладет кусочек маринованного огурца на будущий гамбургер. Ему вдруг стало грустно.

– Послушайте, а, может быть, лучше класть побольше огурчиков? – обратился он к бармену.

– Нет, так можно их испортить, – буркнул бармен. Голос его походил на окрики командира, муштрующего солдат, – низкий и грубый. Бармен начал накрывать бутерброды булочками. – Если вам нужны всякие соусы да разносолы, идите в «Бью Риваж».

Киндерман опустил глаза.

– Я бы заплатил за лишний огурчик.

Бармен с каменным лицом поставил перед каждым из них по картонной тарелочке с шестью гамбургерами.

– Что будете пить? – грубо спросил он.

– Что-нибудь наркотическое, – улыбнулся Киндерман.

– Уже все вылакали, приятель, – безразличным голосом произнес бармен. – Только не надо мне тут мозги пудрить. У меня и так спина разламывается. Так что пить-то будем?

– Эспрессо, – с серьезным видом заказал Аткинс. Бармен перевел на него взгляд.

– Вы что-то сказали, профессор?

– Две пепси, – быстро вставил Киндерман и многозначительно посмотрел на помощника.

Бармен выдохнул с такой силой, что из ноздрей его вылетел волосок. Яростно сверкнув глазами, он отправился за бутылками.

– Все хитрожопые так и прут сюда со всего проспекта, – недовольно проворчал он, удаляясь.

В кафе ввалилась многочисленная группа студентов, и вскоре маленький зал наполнился смехом и веселым щебетаньем молодых людей. Киндерман расплатился с барменом и со словами: «Засиделись мы здесь», – поднялся из-за стола и направился к выходу. Аткинс послушно двинулся следом. Они перенесли гамбургеры на стойку у противоположной стены. Киндерман откусил кусочек.

– А Гарри Лайм в чем-то прав. Вот видишь, немного волнений и тревог – зато какой шедевр получился в образе гамбургера.

Аткинс кивнул в знак согласия – он с удовольствием жевал.

– Это все часть моей теории, – сообщил Киндерман.

– Лейтенант... – Аткинс поднял вверх указательный палец и, прожевав большой кусок, проглотил его. Он вынул из пластмассового стаканчика белую бумажную салфетку, вытер уголки рта и пододвинулся поближе к Киндерману. В зале становилось слишком шумно. – Вы не могли бы сделать мне одолжение, лейтенант?

– Я здесь для того, чтобы исполнять все, что ты прикажешь. Я ем и поэтому еще более великодушен. Ну, подавай же свою петицию. Все печати на месте?

– Пожалуйста, расскажите о вашей теории.

– Невозможно, Аткинс. Ты же меня сразу посадишь под домашний арест.

– Почему?

– Нет, это исключено. – Киндерман откусил гамбургер, запил его пепси, а потом вновь повернулся к сержанту.

– Ну, если ты настаиваешь. А ты правда настаиваешь?

– Да.

– Я так и понял, но сначала сними галстук. Аткинс улыбнулся. Он развязал галстук и снял его.

– Вот это хорошо, – одобрительно произнес Киндерман. – Я не могу излагать свою теорию какому-то незнакомому человеку. Она слишком умопомрачительная. И сложная. Ты читал «Братьев Карамазовых»? – спросил он.

– Нет, – опять солгал Аткинс. Он хотел, чтобы следователь был сегодня доволен буквально всем.

– Три брата, – начал Киндерман, – Дмитрий, Иван и Алеша. Дмитрии представляет собой как бы тело человека, Иван – его ум, а Алеша – сердце. В конце – в самом конце книги – Алеша приводит маленьких мальчиков на могилу их школьного товарища Илюши. Они плохо обращались с этим Илюшей, потому что... ну, он отличался странностями. А когда он умер, мальчики поняли, почему он так себя вел, и что на самом деле Илюша был храбрым и добрым мальчиком. И вот Алеша, – он, кстати, монах, – разговорился с мальчиками у могилы. И сказал он мальчикам о том, что когда они вырастут и встретятся с настоящим злом, пусть вспомнят этот день, вспомнят те чувства, испытанные у могилы Илюшечки, Аткинс. Пусть всю жизнь помнят добро, которое и есть основа человека. И это добро ничем не вытравить из его души. Воспоминание о добре, живущем в сердцах этих мальчиков, говорит он, может спасти их веру в добро общечеловеческое. Улавливаешь? Как там... – Он закатил глаза к потолку, и указательным пальцем дотронулся до губ, которые уже начали растягиваться в улыбку. Киндерман посмотрел на Аткинса. – Вот! Вспомнил: "Может быть, именно это воспоминание одно его от великого зла удержит, и он одумается и скажет: «Да, я был тогда добр, смел и честен». А потом Алеша произносит очень-очень важные слова: «Будем, во-первых и прежде всего, добры», – говорит он. И мальчики – а все они любят его – они все кричат: «Ура Карамазову!» – Киндерман почувствовал, как в горле поднимается комок. – Когда я вспоминаю это, я всегда плачу. Это так прекрасно, Аткинс. И так трогательно.

Студенты прихватили с собой гамбургеры, и Киндерман проводил взглядом веселую стайку молодых людей.

– Может быть, именно это и имел в виду Христос, – размышлял он, – прежде чем войти в царствие небесное, мы должны стать маленькими детьми. Не знаю. Но похоже на правду. – Лейтенант наблюдал за барменом. Тот слепил еще несколько булочек, поджидая, возможно, очередной наплыв посетителей, а потом, плюхнувшись на стул, принялся читать газету. Киндерман повернулся к Аткинсу. – Не знаю, как это выразить. Я имею в виду самую невероятную часть теории. Но иначе ничего объяснить нельзя, все остальное – бессмыслица, Аткинс. Иначе никак. Я в этом уверен. Но вернемся к Карамазовым. Так вот самое главное – это когда Алешка говорит: «Будем добры». И пока это не произойдет, никакая эволюция нам не поможет. Мы туда не попадем, – сказал Киндерман.

– Не попадем куда? – удивился Аткинс. В «Белой Башне» снова воцарилась тишина. В гриле капал расплавленный жир, да время от времени шелестели переворачиваемые страницы газеты.

– Многие физики уверены, – продолжал Киндерман, – что все известные процессы, которые происходят сейчас в природе, являлись когда-то частью единой силы. – Киндерман помолчал и заговорил уже более спокойно. – Я верю, что силой этой была некая личность, которая много веков тому назад взорвала себя на кусочки, ибо стремилась сформировать свое собственное бытие. И это явилось Падением, – проговорил он. – Это легло в основу времени и дало начало существованию материальной Вселенной, когда один превратился во множество – в легион. Вот потому-то Бог и не может вмешиваться: эволюция – процесс, в результате которого эта личность снова должна воссоединиться.