Амвросий выступил против Хенгиста. Я же задержался, чтобы встретить подкрепления, вызванные мной из Арморики. Игрейна оставалось в укрепленном Тинтагеле, Амвросий боялся, что с его женой может что-то случиться, ведь проклятые саксы то и дело устраивали набеги. В тот день ко мне явился Мирддин. Он принес мне письмо от Игрейны. Она писала о своих чувствах ко мне, и я узнал, что она испытывает тот же жар, что и я. Кто бы устоял на моем месте? Амвросий был далеко… Но я все еще колебался. Мирддин же уверял меня, что Амвросий ни о чем не узнает, говорил, что Игрейна ждет меня и проникнуть в Тинтагель будет легко, а сам он поможет мне, выдумав какой-то предлог. И я не устоял. Вместе с Мирддином отправились мы в Тинтагель. И там, на супружеском ложе моего брата и короля, Игрейна стала моей…

Отшельник надолго умолк, по его щеке скатилась слеза. Бочонок давно опустел, Петрей молча встал, взял еще один, выбил пробку и наполнил кружки. Утер благодарно кивнул и продолжил рассказ.

— Амвросий узнал о том, что случилось. Узнал сразу. Не знаю как. Он вернулся немедля. Гнев его был страшен, и я бежал из Тинтагеля, но Игрейна отказалась последовать за мной. Амвросий был в ярости, он приговорил ее к смерти. Этого я стерпеть не мог, и тогда впервые пролилась кровь. Я напал на Тинтагель вместе с моими людьми. В том бою сложили головы многие воины Амвросия, а бритты вновь бились против бриттов на радость кровожадным саксам. Я спас Игрейну, и быстрый корабль умчал нас в Арморику.

Но недолго мы наслаждались счастьем. Амвросий созвал войска, которые собирался вести против саксов, и вышел в море. Я тоже призвал своих воинов, но не мог решиться начать братоубийственную войну. В глазах Амвросия я был предателем и гнусным изменником. Но хуже всего было то, что я и сам так считал. Да так оно и было на самом деле. Игрейна не могла смириться с тем, что она стала причиной войны, в которой брат идет против брата. Ее решение было твердым, и я не мог ей помешать. Она ушла в монастырь, посвятив себя Богу. Я был в отчаянии, но еще более терзала меня моя измена. Амвросий же и слышать не хотел о мире. Тогда, чтобы избежать войны с ним, хоть немного искупить мою вину, а может просто затем, чтобы пасть в бою, я откликнулся на призыв римского императора, выполняя старинную клятву моих предков. Я увел армию в Галлию, выступив против готов.

Ну, а дальше вы знаете. Видно, боги прокляли меня. При Деоле мы попали в ловушку, готы уничтожили мою армию, но я не погиб, хоть и бросался с мечом в руке в самую гущу битвы. Верные воины спасли меня против моего желания. Истерзанный всем, что случилось я, верно, помутился рассудком. Меня отвезли к буругндам, Гундиох принял меня благосклонно, но я не мог оставаться среди людей. Едва оправившись от ран, я ушел. И вот с тех пор, я живу здесь. Один. И не хочу возвращаться. Ты сказал, что Амвросий погиб. И в этом я чувствую свою вину. Если бы не моя измена, если бы не преступная страсть, вспыхнувшая в моей душе, он был бы жив, а Британия свободна. Такова моя история, римляне. Теперь вы можете судить, каков был Риотам, на которого вы возлагаете ваши надежды…

Захваченный рассказом Утера, Фульциний не заметил, как выпил немало пива. Он чувствовал, что опьянел и вместе с тем испытывал симпатию к этому благородному воину, пусть он и не был римлянином. Ему хотелось сказать что-нибудь ободряющее, но он не решался. Петрей, на которого рассказ, судя по всему, не произвел особого впечатления, хмыкнул и, помолчав немного, сказал:

— Боги направили нас сюда не случайно, Утер Пендрагон. Подумай об этом. Варвары торжествуют над Римом, и есть в том и твоя вина. Но теперь ты можешь искупить ее, сражаясь под римскими орлами. Разве не хочешь ты спасти мирных граждан от мечей готов и саксов? Не хочешь вернуть мир Арморике и Британии?

— Я не знаю, чего я хочу. За эти годы я привык быть один, посвящая себя трудам и молитвам, в ожидании смерти и небесного суда. Если бы вы не пришли, я окончил бы здесь свои дни… В этом мире у меня больше нет никого и ничего. Мне не за что вновь обнажать свой меч.

— Ты ошибаешься. И это потому, что ты поспешил отгородиться от мира.

— О чем ты?

— То, что ты нам поведал, для меня не новость. Мне рассказал об этом Красс. А ему некий сенатор, который знаком с твоим учителем Мирддином. Игрейна действительно ушла в монастырь, как вы их тут называете, но там она родила сына. Твоего сына.

Взгляд Утера вонзился в Петрея, как клинок в грудь гладиатора.

— Что ты сказал?!

— У тебя есть сын, Утер. Его забрал Мирддин. И он же стал ему приемным отцом.

Утер вдруг оказался на ногах, опрокинув скамью. Молниеносным движением сорвал со стены меч и, — Фульциний не успел глазом моргнуть, — стол развалился на две половины. Марк вскочил, хватаясь за свой собственный меч. Мелькнула мысль, что отшельник окончательно спятил, но тот, выразив этой вспышкой охватившие его чувства, столь же внезапно успокоился.

— Я иду с вами, римляне, — сказал он. — Меч Утера Пендрагона, законного короля Арморики, да принесет смерть нашим врагам!

— Давно бы так, — усмехнулся Петрей. — И так кучу времени потеряли.

Уже занимался рассвет, когда они все втроем вернулись на постоялый двор. Вопреки ожиданиям, вместо сонного царства их встретил настоящий растревоженный улей. Ворота стояли распахнутыми, по двору сновали испуганные рабы, а сам хозяин сидел на крыльце и, покряхтывая, пил вино прямо из большого меха. Под глазом у него красовался здоровенный синяк. Завидев вернувшихся постояльцев, он вскочил и бросился им навстречу:

— Всемогущих богов в свидетели призываю! — запричитал он, заламывая руки. — Нету на мне никакой вины! Не гневайтесь на меня, добрые господа!

— Что тут случилось, раздери тебя Орк?! — рявкнул Петрей. — Говори или, клянусь Геркулесом, я проткну твое жирное брюхо насквозь!

— На… нападение, господин! — заикаясь от ужаса пролепетал хозяин. — Разбойники, будь они прокляты. Ваших спутников… Старого священника, юного патриция и девушку благородную схватили и с собою забрали. А слуга ваш… он… он…

— Что с Сальвием?! — Фульциний схватил толстяка за руку.

— Убили его мерзавцы, — пошептал тот, закрывая глаза. — Клянусь, я не виноват ни в чем! И помочь не могли мы! Они грозились мою гостиницу сжечь, если вмешаемся…

Марк отпустил его и стоял, хватая ртом воздух, дико озираясь по сторонам. Чего, чего, а такого он не мог ожидать. Сальвий убит. И Ливия в лапах разбойников!

— Так. Ну-ка говори толком, свиная ляжка! Как дело было? Что за разбойники? Откуда взялись? Куда делись? Да не трясись ты!

Трактирщик утер обильно струившийся по лицу пот и заговорил.

— Получаса не прошло, как вы, господа, уехать изволили. Сидели они за столом, ели, пили, а слуга ваш, Сальвий, выходит, — к конюху моему, насчет лошади выспрашивать пошел. А в залу-то другой мой постоялец спустился. Торговец один, в Рим он ехал. А с ним-то трое охранников было. Те, что за столом сидели, когда вы еще тута были. Да еще один, тот сразу как вы уехали, коня взял, да ускакал куда-то. А мне бы, дураку, смекнуть, что дело тут нечисто, да не догадался я. А торговец этот знакомцем вашего священника оказался. Разговорились они. И тут охранники его, — сразу мне их рожи не понравились, разбойные рожи-то! — приставать к девушке стали.

— Так и знал, не к добру эта девка… — пробормотал Петрей.

Фульциний кинул на него злобный взгляд.

— Торговец тот прикрикнул на них, мол что такое творите! — продолжал трактирщик. — А они посмеялись только над ним. Ну а патриций молодой одному по морде и съездил. Те в драку полезли, да патриций одного и заколол. Вот тут разбойники и налетели! Пятнадцать их было, конные все. А мои дурни ворота не заперли, да и рано запирать-то было, не стемнело даже еще. Ну они в гостиницу-то и ворвались. Что началось! Патриций ваш молодцом оказался, троих срубил, да они госпожу схватили. «Бросай», — орут, — «меч, не то девку твою порежем!» Так и взяли его.