Тут она впервые поняла смысл выражения, которое часто употребляли ее подруги, рано повыходившие замуж, и коллеги - две солидные, заметно за сорок, дамы, учившие ее жить. Не нагулялась, говорили они про женщину, которая, вырвавшись на курорт, спешит наставить рога мужу. Не отгуляла свое.

А я ведь действительно не нагулялась, с острой жалостью к себе думала Людмила, сидя в одиночестве покинутой любовником спальни. В прямом смысле не нагулялась. Я ведь совсем молодая еще. Можно сказать, девочка. Гадкая девочка. Ну и что? Я была хорошая девочка раньше - а что я видела? Как поступила в университет со школьной скамьи, так полгода буквально пробегала шальная, надышаться не могла вольным воздухом большого города - после нашего-то городишки, где каждая собака тебя, блин, знает и родители за тобой бдят с утра до ночи, как бы доча в подоле не принесла. И только, блин, очухалась немного, приноровилась, начала понимать что к чему - нарисовался будущий супруг, красавец неописуемый, драгоценный Алексей свет Михайлович. И долго не размышляя, с размаху - куда? Да в койку, в койку, да еще и мордой вниз, потому что ему, подлецу, до безумия нравится, видите ли, моя аккуратная круглая попка, он от нее торчит, оказывается. И так вот оставшиеся четыре курса - то мордой в подушку, то ногами в потолок - и все с ним, с ним ненаглядным, на других и посмотреть не моги.

А что кроме койки в общежитии? Ну, погулять иногда выведет, в кино, если фильм, который ему нравится. Ну, в ресторан. На каток выбирались, помнится, но редко. К родителям его ездили в деревню, в Тюменскую область. А больше и вспомнить нечего. Никаких тебе романтических ухаживаний, прогулок при луне, цветов охапками. Девчонки, дуры, мне еще завидовали: надо же, какая любовь, с первого курса и до конца вместе, студенческая свадьба, отдельная комната в общежитии (потому что отличники оба, он даже Ленинский стипендиат), такое счастье, такое счастье тебе, Людмилка, привалило!..

А что осталось от этого счастья? Мордой в подушку, два аборта, волосы, вечно пропахшие дымом его сигарет, от которых меня тошнило, пока сама не научилась дымить. Фотографии студенческой свадьбы - сплошь улыбки да поцелуи, а мне так хотелось послать всех к этой самой матери и бежать. Сама не могла понять, почему хочется. Не скажешь ведь, что не любила. Любила его, еще как. И он вроде тоже. Чувствовала, наверное, что рано или поздно задушит он меня этой любовью, как подушкой.

10

После таких размышлений молодую женщину не тянуло снова встречаться с Бабником. Да и он успокоился: отметился, добился своего - и достаточно. К тому же и жена его стала как-то приторно ласкова с Людмилой, и вспомнились смутные слухи о ее не совсем обычных наклонностях. В другом настроении, Людмила, может быть, и не прочь была бы попробовать непривычно-остренького, но не теперь. Теперь ей хотелось чего-то иного, воздушного, невесомого и обязательно чистого - чтобы прикосновение мужской руки к кончикам твоих пальцев заставляло дрожать всем телом, а не так, чтобы выпить по двести грамм в курортном ресторане, пообжиматься на танцплощадке под знойное танго, выплевываемое в микрофон сквозь желтые лошадиные зубы затраханного вида певицей, - и в койку. Мордой в подушку. Или, для разнообразия, ногами в потолок.

Бабник предпочитал ногами в потолок: его, видите ли, заводила не Людмилина круглая попка, а ее чуть продолговатая грудь, которой сама Людмила немного стеснялась, потому что у нее вокруг сосков росли длинные черные волосики. Бабник от этих волосиков чуть не кончил преждевременно. Но с собой совладал опыт.

Думалось, что после Бабника уже ничего другого не будет, страшно хотелось домой, к мужу - хоть и не было у них романтики, но все же свой, родной человек, залезешь под одеяло, к нему под бочок, уткнешься в него носом - и так спокойно, так сладко спится, никакой романтики не надо, - но тут она познакомилась с молодым инженером с их завода, и между ними завязался робкий, совсем наивный, детский роман, какого ей как раз и не хватало. Были и долгие прогулки при луне, и букеты алых роз, и даже стихи - вот уж чего в ее жизни точно не было, так это стихов в ее честь, если не считать примитивных поздравлений с днем рождения, - но такие вирши по заказу она и сама могла сочинять.

А тут были настоящие стихи, печальные, проникновенные, написанные на небольших листочках плотной, чуть желтоватой бумаги черными чернилами, его аккуратным, очень разборчивым почерком:

Мы встретимся в толпе, в разгаре дня

Меня не различишь ты среди прочих;

Нас ночь сведет, но под покровом ночи,

В кромешной тьме - узнаешь ли меня?..

Это было самое первое, анонимное, потому что еще не были знакомы. Он тайно подкладывал листочки со стихами на ее столик, прятал под салфетку, и однажды она подкараулила его за этим занятием - и так они познакомились. И потом он уже шептал стихи ей на ухо во время тех романтических прогулок при луне, о которых она мечтала как о несбыточном, и лишь затем вручал очередной желтоватый листочек, который она берегла, как драгоценное предсказание судьбы.

Одно только немного встревожило ее, когда они стали подробно рассказывать друг другу о себе. Немного напугало Людмилу то, что юный инженер еще там, в их родном городе, был заочно, не видя никогда Людмилы, влюблен в нее. Вернее - в ее несравненный голос. Он так и сказал: несравненный - отчего она, однако, не пришла в восторг.

- И где же вы слышали мой несравненный голос? - спросила она, заранее догадываясь, каким будет ответ.

- По радио, Людмила Васильевна, - ответил он, глядя на нее с обожанием. Ни одного вашего выступления не пропускаю. Ваш голос - я, знаете, просто упиваюсь им...

Ну вот, думала она. Одному подавай мою круглую попку. Другому - грудь с волосками. А этому - голос. Кончится тем, что он вообще откажется со мной встречаться, будет часами со мной беседовать по телефону, чтобы спокойно, без помех, наслаждаться моим несравненным голосом. А если я, не дай бог, охрипну или вовсе голоса лишусь, он тут же меня бросит. Потому что я целиком, но без голоса, ему не нужна.

11

Людмила - первая моя героиня, которая столкнулась с этой разновидностью любви: любви не к человеку как таковому, а к какой-то части его души или тела. Она первая еще робко, по-студенчески, задумалась, почему иногда человеку тяжело выносить другого человека. Не только физическое присутствие рядом, но и сам факт его существования. Если, конечно, воспринимать другого человека так же, как воспринимаешь себя, - то есть целиком, во всех его внешних и внутренних проявления.

Алексей Михайлович вывел бы из этого целую теорию. Но Людмила была практична - и мысль свою использовала позже на практике. Став хозяйкой собственной газеты, чей желтоватый окрас ничуть ее не шокировал, она отвела специальный уголок для такого рода любителей - "Магазин запчастей". Название присоветовал второй муж -инженер на заводе по производству запасных частей для грузовых автомобилей.

И сколько же писем с откровениями, сколько фотографий самого интимного свойства приносила ей ежедневно почта! Изрядно их оказалось в маленьком уютном городке - поклонников женских ножек, грудей, шей, ушек, пальчиков, писек и попок... Ну, и женские особи не отставали, и предметы их восторга, снятые на цветную пленку и отпечатанные в натуральную величину, причем рядом обязательно для сравнения была приложена линейка, спичечный коробок, бутылка с портвейном, а один раз почему-то масляный насос от ЗиЛ-130, могли бы смутить кого угодно, только не ее, своим давним курортным опытом подготовленную к такому обороту.

Кончилось это печально: в городе завелся маньяк, не удовлетворявший свое больное либидо присылкой фотографий излюбленных местечек - он присылал по почте заспиртованные большие пальцы ног, которые отрезал у живых женщин. Подкарауливал в уединенном месте, усыплял хлороформом или оглушал ударом по голове, профессионально ампутировал большой палец (всегда на правой ноге), погружал его в заранее заготовленный пузырек со спиртом и отправлял по почте в Людмилину газету. Рану на ноге он всегда зашивал, чтобы жертвы не истекли кровью.