Чешская баллада

Пробил одиннадцатый час,

а свет лампады все не гас,

и теплилась лампада

у бедного оклада.

На стенке низкой горницы

был образ богородицы,

с младенцем предреченным,

как розы цвет с бутоном.

Пред образом, что светится,

колени клонит девица:

вздыхает грудь встревоженно,

на персях руки сложены;

из глаз слезинки катятся,

бегут на бело платьице;

одна еще не высохла,

глядишь — другая вытекла.

«О, боже! Где родитель мой?

Могильный холм порос травой!

О, господи! Где матушка?

В могиле рядом с батюшкой!

Сестрица года не жила,

а братца пуля подсекла».

«Любимый мой меня любил,

дороже жизни мне он был —

уехал на чужбину,

навек меня покинул».

Как в край далекий уезжал —

меня ласкал да утешал:

«Засей, любимая, ленок,

да помни каждый наш денек;

ты пряжу в первый год пряди,

а во второй холсты бели,

на третий год рубашки шей:

рубашек свадебных нашьешь,

венок из руты нам совьешь»

^[20]

.

Рубашки я готовые

в сундук сложила новые,

уже веночек мой завял,

а милый где-то запропал,

пропал он в стороне чужой,

как камень в глубине морской.

Давно и слух о нем заглох,

здоров ли, жив ли — знает бог!

«Мария непорочная,

будь мне защитой прочною:

верни с чужбины милого,

любимого, единого;

с чужбины милого верни —

а нет, так жизнь мою возьми;

с ним жизнь моя весенний цвет,

а без него не мил мне свет,

Мария милосердная,

утешь мне сердце бедное!»

Икона с места сдвинулась —

девица в страхе вскинулась:

лампады огонек мигнул,

погас и в мраке потонул.

То ветер ли по пламени,

зловещее ли знаменье!

Послышались шаги — и вдруг

в стекло оконца: стук, стук, стук!

«Ты спишь ли, милая, иль нет?

То я забрел к тебе на свет!

Что делаешь ты полночью?

Меня ты крепко помнишь ли?

С другим любви не водишь ли?»

«Ах, милый мой! Господь с тобой!

Все годы я томлюсь тоской,

с тобой все годы мысль моя,

сейчас молилась за тебя!»

«Молиться — зря! Вставай, пойдем,

пойдем со мной моим путем;

дорогой мне известною —

пришел я за невестою».

«О боже! Странен голос твой!

Куда ж итти ночной порой?

Бушует ветер, долог путь,

тебе не лучше ль отдохнуть?»

«Мне день, что ночь и ночь, как день,

при свете застит очи тень;

скорей чем крикнуть петухам

с тобой венчаться надо нам.

Не медли, встань, идем со мной,

ты нынче станешь мне женой».

Был час глухой, полночный час,

чуть месяца светился глаз,

в деревне спал и стар и мал,

лишь ветер глухо бушевал.

А он пред нею скок да скок,

она за ним, не чуя ног.

Собаки, взвыв, залаяли,

лишь этих двух почуяли:

и выли, выли без конца,

как будто чуя мертвеца.

«Полночный час уже пробил,

выходят тени из могил;

коль их заметишь пред собой —

не побоишься, светик мой?»

«Чего ж бояться? Ты — живой

и очи божьи надо мной.

Поведай лучше мне в ответ,

отец здоров ли твой, иль нет?

Скажи, твои отец и мать

готовы ль в дом меня принять?»

«Ты слишком много хочешь знать!

Спеши и — сможешь увидать.

Скорей, скорее, час не ждет,