Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками – верный признак некоторой скрытности характера. С первого взгляда на лицо его я бы не дал ему более двадцати трех лет, хотя после я готов был дать ему тридцать. В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб… Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черны – признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади. Чтобы докончить портрет, я скажу, что у него был немного вздернутый нос, зубы ослепительной белизны и карие глаза; о глазах я должен сказать еще несколько слов.

Во-первых, они не смеялись, когда он смеялся! Вам не случалось замечать такой странности у некоторых людей?.. Это признак – или злого нрава, или глубокой постоянной грусти…»

Таким-то вот и был этот граф, гостивший в голицынском имении Знаменское. Шувалов вполне мог привезти с собой на берег Москвы-реки своего приятеля Михаила Лермонтова, но пути их слишком часто расходились. До нас дошла одна-единственная записка, адресованная Лермонтовым Шувалову. Ее датируют либо весной 1838 года, когда граф был освобожден из ссылки на Кавказе, либо весной 1840 года, ибо позднее Лермонтова перевели из лейб-гусар в Тенгинский пехотный полк и отправили тоже на Кавказ. Вот текст записки, написанной рукою Лермонтова по-французски: «Любезный граф! Окажите милость, ссудите мне вашего пса Монго, чтобы увековечить породу, которой он меня уже одолжил. Вы меня обяжете чрезвычайно, преданный вам Лермонтов».

Монго была кличка собаки, принадлежавшей двоюродному дяде и приятелю Лермонтова Алексею Аркадьевичу Столыпину (1816–1858). Собака эта часто прибегала на плац, где шли учения лейбгвардии гусарского полка. По имени собаки получил прозвище Столыпин-Монго, красавец и волокита, служивший вместе с поэтом в том же полку. Ему, Столыпину, посвящает Лермонтов поэму «Монго» в 1836 году:

Впоследствии граф А.П. Шувалов изберет себе в супруги светлейшую княжну Софию Михайловну Воронцову (03.04.1825—15.08.1879). А это дочь губернатора Новороссии и наместника Бессарабии, графа, а затем светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова и его жены Елизаветы Ксаверьевны, урожденной графини Браницкой. М.С. Воронцов, по меткой пушкинской характеристике, – «полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда» – это начальник А.С. Пушкина в период одесской ссылки великого поэта, адресат его эпиграмм.

Елизавета Ксаверьевна Воронцова.

Художник Ж.Э. Тельче

Елизавета Ксаверьевна – предмет страстного обожания Пушкина, многие стихи поэта посвящены ей: «Все кончено, меж нами связи нет», «Приют любви, он вечно полон», «Храни меня, мой талисман», «Пускай увенчанный любовью красоты», «Сожженное письмо», «Все в жертву памяти твоей», «В пещере тайной в день гоненья», «Ненастный день потух» и другие. По словам пушкиниста П.И. Бартенева, «Воронцова до конца дней сохраняла о Пушкине теплые воспоминания, просила ей перечитывать его стихи»:

Невозможно об этом говорить с уверенностью, но некоторые биографы Пушкина допускают мысль, что светлейшая княжна София Михайловна Воронцова, в замужестве графиня Шувалова, была дочерью Е.К. Воронцовой и А.С. Пушкина. Доводы, возможно, и не самые убедительные, но это – вьющиеся от природы мелкими колечками волосы и еще стихотворный отрывок поэта 1825 года: «Прости, прелестное дитя, я не скажу тебе причины…»

Говоря о соседях Лермонтова в Москве, нельзя не вспомнить московское семейство Лопухиных, проживавших на Большой Молчановке, в доме напротив окон поэта. В предыдущих главах уже называлась эта фамилия; расскажу здесь о Лопухиных подробнее. Лермонтов познакомился с семьей Лопухиных в начале 1828 года. Прочтем воспоминания А.П. Шан-Гирея, относящиеся к этим годам: «В соседстве с нами жило семейство Лопухиных, старик отец, три дочери-девицы и сын; они были с нами как родные и очень дружны с Мишелем, который редкий день там не бывал».

В летние месяцы 1832 года перед своим отъездом в Петербург для поступления в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров поэт встречался с Лопухиными в Середникове у Е.А. Столыпиной, гостями которой они были. Главой семьи являлся Александр Николаевич Лопухин (1779–1833), женатый на Екатерине Петровне, урожденной Верещагиной.

Со старшей из сестер Марией Александровной Лопухиной (1802–1877) Лермонтов был очень дружен. Поэт отвечал на ее дружескую опеку постоянным расположением и откровенностью со своей стороны. Ей посылал в письмах Лермонтов, когда он оказался в Петербурге, свои стихи и в их числе знаменитый «Парус». Мне всегда казалось, что лермонтовский «Парус» врисован поэтом в черноморский пейзаж, хотя на самом деле он подсмотрел этот удивительный образ на Балтийском море.

Вот отрывок из письма Лермонтова к М.А. Лопухиной от 2 сентября 1832 года: «Сейчас я начал кое-что рисовать для вас и, может быть, пошлю с этим же письмом. Знаете, любезный друг, как я стану писать к вам? Понемногу. Иной раз письмо продлится несколько дней: придет ли мне в голову какая мысль, я запишу ее; займет ли мой ум что примечательное, тотчас поделюсь с вами. Довольны ли вы этим?

Вот уже несколько недель, как мы расстались, и, может быть, надолго, потому что я не вижу впереди ничего особенно утешительного. Однако я все тот же, вопреки лукавым предположениям некоторых лиц, которых не стану называть. Можете себе представить мой восторг, когда я увидал Наталью Алексеевну, она ведь приехала с вашей стороны, ибо Москва моя родина и такою будет для меня всегда: там я родился, там много страдал и там же был слишком счастлив! Пожалуй, лучше бы не быть ни тому, ни другому, ни третьему, но что делать?

M-lle Annette говорила мне, что еще не стерли со стены знаменитую голову… Жалкое тщеславие! Это меня обрадовало, да еще как! Что за глупая страсть: оставлять везде следы своего пребывания. Мысль человека, хотя бы самую возвышенную, стоит ли запечатлевать в предмете вещественном, ради того только, чтоб сделать ее понятною душе немногих. Надо полагать, что люди созданы вовсе не для того, чтобы мыслить, раз мысль сильная и свободная – такая для них редкость.

Я намерен засыпать вас своими письмами и стихами. Это, конечно, не по-дружески и даже не гуманно, но каждый должен следовать своему предназначению. Вот еще стихи, которые сочинил я на берегу моря…