Несколько мгновений Эйлан и Миллин шли молча, размышляя о древних временах. Подул легкий ветерок, всколыхнув на них юбки. Девушки очнулись от задумчивости, с восхищением созерцая раскинувшийся вокруг прекрасный мир, утопающий в зелени.

– Это пиретрум или кервель? – спросила Эйлан, показывая на густо растущие низенькие кустики с мелкими резными листочками.

– Кервель. Видишь, какие тонкие стебельки? Совсем молоденькие, только что появились из-под земли. А пиретрум не отмирает на зиму, и стебель у него древесный. Но листья у этих растений похожи, это верно.

– Ох, сколько всего надо помнить! – воскликнула Эйлан. – Если наш народ не всегда жил здесь, откуда же нам все это известно?

– Люди по природе своей путешественники, – объяснила Миллин, – хотя, живя здесь, в Лесной обители, в это трудно поверить. В прошлом все народы время от времени переселялись с одного места на другое и, чтобы освоиться на незнакомой земле, были вынуждены учиться у местных жителей. Последние из наших племен поселились на этом острове всего лишь лет за сто до появления римлян, и пришли они примерно из тех же мест, что и римляне.

– Но если наши народы жили недалеко друг от друга, казалось бы, римляне должны лучше понимать нас, – заметила Эйлан.

– О наших воинах они знали достаточно и боялись их, – недобро усмехнулась Миллин. – Может быть, поэтому они и распространяют про нас всякие отвратительные небылицы. Вот скажи мне, Эйлан, ты когда-нибудь видела, чтобы на наших алтарях сжигали человека – мужчину или женщину?

– Нет. Казнят только преступников, – ответила девушка. – Как могут римляне говорить про нас такое?

– А чему тут удивляться? Они же невежды, – презрительно бросила Миллин. – Они полагают, что кусочки кожи, вощеные дощечки и каменные таблички, на которых изложено все, что им известно, – это кладезь мудрости. А зачем знания камню? Даже я, совсем еще молодая жрица, понимаю, что мудрость человека заключена в его сердце. Разве можно изучить травы по книжкам? И даже если тебе просто расскажут о травах – этого тоже недостаточно. Нужно самому научиться находить растения, ухаживать за ними, любить их, следить, как они растут. Только тогда растения раскроют тебе свою душу, и ты сможешь лечить людей.

– Возможно, женщины у них более мудрые, – сказала Эйлан. – Я слышала, что не всем римлянкам дозволено обучаться грамоте. Какую же такую мудрость, недоступную мужчинам, передают матери своим дочерям?

Миллин поморщилась.

– Наверное, они просто боятся, что если женщины научатся грамоте, то секретари и те, кто за плату пишет письма на базарных площадях, останутся без работы.

– Кейлин как-то тоже говорила мне об этом, еще в первые дни, когда я только поселилась здесь – Сказав это, девушка поежилась, хотя день стоял теплый. Она вспомнила, как замерзла, когда впервые присутствовала при гадании. – Правда, с тех пор я редко ее вижу. Иногда мне кажется, что я ее чем-то рассердила.

– Не следует особенно обращать внимание на слова Кейлин, – предостерегла девушку Миллин. – У нее нелегкая жизнь, и она… порой высказывается излишне резко. Но тут она права: римляне не высокого мнения о способностях женщин.

– В таком случае они просто глупцы.

– Это ясно мне. Ясно тебе, – сказала Миллин. – Но многие римляне этого не понимают. Будем надеяться, что скоро поймут. Среди мужчин-друидов тоже встречаются глупцы. Кто-то говорил мне, что ты хочешь научиться играть на арфе. Ты слышала, как Кейлин играет на лире?

Эйлан покачала головой.

– Всего несколько раз. – Она вдруг вспомнила, как Кейлин учила ее держать в ладонях огонь, и опять зябко поежилась.

– У Кейлин много странностей, – продолжала Миллин. – Тебя это не должно тревожить. Она по натуре очень замкнутая. Иногда по нескольку дней вообще ни с нем не общается, разве что с Лианнон. Я знаю, ты нравишься Кейлин. Она сама это говорила.

Эйлан посмотрела на Миллин и быстро отвела глаза. Ей тоже так показалось в ту ночь в доме Маири, когда после налета разбойников они с Кейлин не могли уснуть и проговорили до утра. Только теперь девушка поняла, что тогда жрица доверила ей самые сокровенные тайны своей души. Возможно, поэтому Кейлин и избегает ее.

Миллин углядела под деревом ползучий тимьян и маленьким ножичком с изогнутым лезвием стала срезать траву под корень. Эйлан, нагнувшись, подбирала за ней падающие на землю стебельки, источавшие резкий душистый аромат.

– Поговори с ней о ее арфе, – после некоторого молчания добавила Миллин.

– Ты же сказала, что она играет не на арфе…

– Да уж, Кейлин пришлось долго объяснять нам разницу… – усмехнулась Миллин. – У арфы струны закреплены по бокам корпуса, а в лире натянуты от основания до верхней перекладины, но звучат они почти одинаково. Кейлин знает много песен Эриу. Они очень необычные, напоминают шум моря. Она знает и много старинных песен. Правда, все мы, живущие здесь, помним больше, чем простые люди, – нас ведь этому обучают. Если бы раньше, до того как римляне убили многих жрецов, женщинам было позволено обучаться искусству бардов, Кейлин, несомненно, стала бы сказительницей. – Миллин не сдержалась и захихикала. – Она могла бы стать даже преемницей твоего отца – верховным друидом, да не сочтут мои слова за святотатство.

– Арданос – отец моей матери. Его дочь – Дида, а не я, – объяснила Эйлан, подбирая последние срезанные стебельки тимьяна.

– А твой молочный брат – один из тех, кто называет себя Священными Мстителями? – уточнила Миллин. – Выходит, в твоей семье сплошные священнослужители. Значит, и из тебя тоже попытаются сделать Жрицу Оракула.

– Об этом мне ничего не известно, – отозвалась Эйлан.

– Неужели ты стала бы возражать? – рассмеялась Миллин. – У каждого из нас свои обязанности. Я вот, например, счастлива, что собираю травы, изучаю их свойства. Но провидицы – самые почитаемые в народе. Разве ты не хочешь быть голосом Великой Богини?

– Она ничего не говорила мне об этом, – ответила Эйлан уже менее дружелюбным тоном.

Миллин незачем знать о ее заветных желаниях, о чувствах, которые вспыхивали в ней, когда она смотрела, как Лианнон, воздев руки к небу, взывает к луне. Жизнь в Лесной обители воскресила в ней мечты детства, день ото дня они все сильнее овладевали ее воображением, и каждый раз, принося свои дары к священному камню у источника, она пристально вглядывалась в воду в надежде еще раз увидеть в прозрачной глубине лицо Владычицы.

– Я буду делать то, что скажут мне старшие. Они лучше меня знают волю богов.

Миллин расхохоталась.

– Может, кто-то из них и знает, но я сомневаюсь, – проговорила она. – Кейлин, во всяком случае, не стала бы этого утверждать. Она как-то сказала мне, что учение друидов – это опыт и знания, ниспосланные в старину всем людям – и мужчинам, и женщинам.

– И все-таки к мнению Лианнон прислушивается даже Верховный друид, – заметила Эйлан, срезая несколько листиков с куста звездчатки, который зеленел у подножия большого камня с солнечной стороны.

– Или просто делает вид, – возразила Миллин. – Однако Лианнон и вправду необычная женщина, и мы все обожаем ее…

Эйлан нахмурилась.

– Я слышала, кое-кто из женщин говорит, будто даже мой дедушка не смеет перечить ей.

– Иногда я тоже задумываюсь над этим, – отозвалась Миллин, перебирая срезанные Эйлан листики. – Срезай только листья; стебли ни на что не годятся. А знаешь, говорят, что в старину тот, кто рубил дерево, обязательно должен был посадить вместо него другое. Так полагалось по закону – чтобы леса не редели. А с тех пор, как сюда пришли римляне, деревья сажать перестали. Только рубят и рубят, так что в один прекрасный день в Британии не останется ни единого деревца…

– По-моему, наши леса такие же густые, как и раньше, – сказала Эйлан.

– Некоторые деревья сами пускают корни. – Миллин повернулась к Эйлан спиной и стала укладывать травы и листья, которые они насобирали.

– А травы? – поинтересовалась Эйлан.

– Мы срываем их понемногу, вреда от этого никакого. Через день или два на месте срезанных стебельков вырастут новые. Так, достаточно. Похоже, собирается дождь; нам пора возвращаться. Жрица, научившая меня разбираться в травах, обычно говаривала, что девственная природа – это сад Великой Богини и люди не вправе пользоваться его дарами, ничего не давая взамен.