— Ты не оставил мне выбора, увы! — вздохнула она. — Будь ты искуснее, ты уже был бы женат, Мариус, и будущее не заботило бы нас. А сейчас возвращается Флоримон, и мы… — она развела руками и выпятила вперед нижнюю губу, сделав почти безобразную гримасу. Затем она произнесла: — Идем. Ужин подан, господин сенешал ждет нас.

И прежде чем он смог ответить, она стремительно прошла мимо него и направилась вниз. В мрачном настроении он последовал за ней, сел за стол, не обращая внимания на беззаботное веселье сенешала и вымученную веселость маркизы. Он хорошо понимал, какого рода молчаливую сделку заключили Трессан и его мать. Но неприятие Мариусом ее предполагаемого союза с Трессаном сулило мадам одни выгоды. Либо Мариус до субботы вынудит Валери повенчаться с ним, либо ему ничего не останется, как увидеть свою мать — свою бесценную прекрасную матушку замужем за этим ходячим окороком, который, однако, называл себя мужчиной.

Пока был жив отец, Мариус никогда не испытывал к нему сыновнего уважения и после его смерти нисколько не чтил память покойного. Но сейчас, когда он сидел за столом лицом к лицу с этим толстым ухажером своей матери, его глаза поднялись к портрету маркиза де Кондильяка, и он искренне извинился перед своим умершим родителем за выбор, сделанный его вдовой.

Он мало ел, но пил большими глотками, как поступают мужчины в угрюмом и подавленном настроении, и вино, согревая кровь и частично рассеивая сгустившийся в его душе мрак, разбудило в нем бесшабашность, обычно не свойственную ему в минуты тревоги.

Случайно подняв глаза от чаши, в которую, как в кристалл, он пристально вглядывался, Мариус уловил на губах сенешала столь странную улыбку, а в глазах его столь жадное и плотоядное выражение, что ему стоило большого труда сдержаться, чтобы не изменить выражение этого обрюзгшего лица, швырнув в него своей чашей.

Он обуздал себя и сардонически улыбнулся, но в этот момент поклялся, что должен любой ценой помешать им соединиться. Его мысли вернулись к Валери, и на этот раз они были запачканы грязью безобразных помыслов. Отчаяние, сначала зловещее, затем издевательское, овладело им. Он любил Валери до безумия. Любил ради нее самой, невзирая на все мирские блага, которые могли выпасть на его долю благодаря союзу с ней. Маркиза в этой предполагаемой женитьбе не видела ничего, кроме приобретения земель Ла Воврэ, и, быть может, считала даже, что и его отношение таково. Здесь она ошибалась, но именно это оправдывало ее раздражение по поводу его медлительности и неуклюжести, с которыми он ухаживал за девушкой. Откуда ей было знать, что именно искренность чувства делала его неуклюжим? Подобно многим другим бойким в обхождении и самоуверенным молодым людям, Мариус, влюбившись, стал робким, запинающимся и неловким.

Но выпитое вино и нелепый вид сидящего с ним за одним столом стареющего влюбленного, от которого нужно было избавиться любой ценой и чей взгляд казался ему оскорбительным для его матери, углубили его отчаяние и изменили оттенок его страсти. В эту ночь разгоряченная фантазия сделала его способным на любые мерзости. Все, что было в его натуре низменного, рвалось наружу, грозя смести все преграды.

И неожиданно для присутствующих, уже смирившихся с его угрюмым настроением, зло нашло себе выход. Маркиза сделала какое-то незначительное замечание, что-то, что необходимо было сделать до возвращения Флоримона. Мариус внезапно повернулся в своем кресле и оказался лицом к лицу со своей матерью.

— А надо ли Флоримону возвращаться? — спросил он, и, хотя не произнес ничего более, выражение и тон, с которыми были сказаны эти четыре слова, оставляли мало места для сомнений в их подтексте.

Повернувшись, мадам пристально посмотрела на него, и в ее взгляде читалось невыразимое удивление — не от того, на что он намекал, а от внезапности, с которой это было высказано. Циничная интонация его слов продолжала звучать в ее ушах, и она вглядывалась в лицо своего сына, чтобы еще раз убедиться в их значении.

Она обратила внимание на раскрасневшиеся от вина щеки, отметила легкую улыбку на его губах и цинизм, с которым он, беззаботно теребя жемчужину, висящую у него в ухе, выдержал ее взгляд. Сейчас в своем сыне она видела мужчину, о решительности которого раньше и не подозревала.

Воцарилось напряженное молчание; сенешал уставился на него, и румянец увял на его щеках, когда он догадался, к чему клонит Мариус. Наконец мадам, сузив глаза, очень тихо проговорила:

— Фортунио.

Мариус понял, для чего она решила его позвать.

Слегка улыбаясь, он поднялся с кресла и, подойдя к двери, приказал пажу, бездельничавшему в прихожей, найти и привести капитана. Затем он не спеша вернулся, но не к столу, а к камину, у которого встал, опершись спиной о решетку.

Пришел Фортунио, светловолосый и свежий, как младенец; его гибкая, не лишенная изящества фигура была облачена в безвкусное одеяние из скверного материала, выглядевшее еще хуже из-за своей изношенности и винных пятен. Маркиза велела ему присесть и своей рукой налила чашу анжуйского.

Удивленный и, несмотря на свое обычное самообладание, немного смущенный, капитан повиновался и с извиняющимся видом сел в предложенное кресло.

Он выпил вина; возникла секундная пауза, прерванная Мариусом. Нетерпеливо и откровенно он изложил суть дела, для которого маркиза пыталась найти более деликатные слова.

— Мы послали за вами, Фортунио, — угрожающим тоном произнес он, — чтобы узнать, за какую цену вы согласитесь перерезать глотку моему брату, маркизу де Кондильяку.

Открыв от изумления рот, сенешал замер в своем кресле. Капитан, нахмурив брови, пристально посмотрел на юношу своими широко посаженными и, казалось, честными глазами. Нельзя сказать, чтобы само дело было не по нутру этому плуту, но его явно возмутила откровенность предложения.

— Месье де Кондильяк, — промолвил он с неожиданным для него достоинством. — Думаю, вы ошиблись во мне. Я солдат, но не убийца.

— Ну, конечно, — успокоила его маркиза, мгновенно бросившись спасать ситуацию. Длинная изящная кисть ее руки легла на потертый зеленый бархат рукава капитана. — То, что мой сын думает и что говорит, — совершенно разные вещи.

— Вам придется основательно напрячь ваш ум, — грубо рассмеялся Мариус, — чтобы понять эту разницу.

После этих слов сенешал нервно кашлянул и, пробормотав, что становится поздно и ему пора ехать домой, собрался встать. Но взгляд маркизы заставил его остаться в кресле. В ее намерения не входило отпускать его прямо сейчас. Присутствие де Трессана могло впоследствии оказаться для нее полезным, и она намеревалась втягивать его в свои планы до тех пор, пока он не окажется их соучастником. Для этого ей не требовалось много усилий: пары слов и нежного взгляда было достаточно, чтобы погасить в его душе всякое сопротивление.

Но с капитаном ее уловки не проходили. Он не питал надежд сделать ее своей женой, поскольку не был человеком больших амбиций. С другой стороны, он мог под покровительством самого сенешала взяться за эту грязную работу, но не знал, насколько тот может быть ему полезен, если дело впоследствии примет дурной оборот и надо будет спасаться от виселицы.

Однако об этих своих соображениях Фортунио решил умолчать. В делах такого рода, как он знал по опыту, чем больше препятствий выдвигалось в начале, тем большая выгода приобреталась в конце, и если он позволит им убедить себя рискнуть своей шеей, то лишь за хорошую плату.

— Месье Фортунио, — мягко проговорила маркиза, — не обращайте внимания на слова месье Мариуса. Слушайте меня. Маркиз де Кондильяк, как вам известно, находится в Ла-Рошете. Оказалось, что он дурно относится к нам — не будем уточнять почему. Нам нужен друг, чтобы убрать его с нашей дороги. Будете ли вы таким другом?

— Вы можете заметить, — усмехнулся Мариус, — как велика разница между предложением маркизы и моим честным вопросом: за какую сумму вы возьметесь перерезать глотку моему брату?

— Я не вижу никакой разницы, если вы это имеете в виду, — вскинув голову, резко ответил Фортунио, и от нанесенного оскорбления его глаза потемнели, ибо никто так не возмущается предложением совершить злодеяние, как самый отъявленный злодей.