Молдавия воспринимается в России скорее как ловкая и плутоватая, нежели враждебная либо однозначно дружественная. Российская геополитическая оптика легко различает такие качества молдавской политической элиты, как ненадёжность, необязательность, вероломность. Конечно же, этими качества не обделены любые элиты любых стран. Но для Молдавии — этот перечень «достоинств» стал узнаваемым брендом. Возможно, в том числе и потому, что так оценивает собственное начальство само молдавское общество. Доверие к власти тут давно колеблется вокруг 15 процентов. Последний социологический опрос, проведённый в апреле «Институтом публичных политик», организации, не замеченной в симпатиях к оппозиции, демонстрирует картину настоящего институционального распада. Почти 90 процентов опрошенных не доверяют политическим партиям, парламенту, президенту, правительству. Юстиции не доверяют 80 процентов, банковской системе — за 70 процентов, а полиции — за 60 процентов. В совокупности это означает недоверие к власти, к государству в целом, ко всем его ведущим элитам.
Комплименты европейских чиновников в адрес «фронтменов» такой элиты — демонстративная попытка сыграть именно на всех тех сомнительных качествах, что перечислены выше. Причём сыграть при полном равнодушии к тому, как отнесётся к этому очевидному лицемерию молдавское общественное мнение. Это общественное мнение вряд ли волнует европейцев. Чего им стыдиться? Ведь этим мнением не особо дорожат и сами молдавские начальники и руководители. Более того, время от времени они выдают на-гора глубокомысленные, философические, полные аристократической брезгливости откровения об этом самом обществе и народе. В меланхоличной прозе молдавского политического бомонда этот народ часто называю неверным, непостоянным, неблагодарным, завистливым, недалёким, тёмным, «не понимающим счастья своего», покорным, или, как тут говорят, «мамалыгой, которая не взрывается».
И это, надо сказать, уже давняя традиция. Молдавским народом молдавские элиты действительно не гордятся. Засвидетельствованных фактов их «хождения в народ» тоже не выявлено. О «корнях» тут, как и везде, говорить принято много, но припадать к ним никто и никогда особо не спешил. Ещё Дмитрий Кантемир в начале XVIII века так оценил своих подданных: «Самомнение и высокомерие являются матерью и сестрой молдаванина… Они дерзки, вспыльчивы, легко возбуждаются и вступают в ссору Однако они отходчивы, быстро остывают и мирятся со своими противниками… У них что на сердце, то и на языке, как легко они забывают вражду, так же недолго сохраняют память о дружбе. Не прочь хорошо выпить, но и не пропадают без вина. Молдаване не знают меры в своих чувствах. При успехе становятся заносчивыми, при неудаче падают духом… они мятежны и непостоянны, и если не угрожает внешний враг, легко соблазняются на бунты против своих начальников и нередко даже против самого господаря».
Откровенно говоря, нынешнее молдавское общество как-то не очень вписывается в стандарт и шаблон привычных постсоветских организмов. Вершина этой социальной пирамиды увенчана, как это принято всюду, агрессивными, жуликоватыми чиновниками, с откровеннодемонстративными этнократически-ми замашками. На самом пике этой конструкции водружён премьер-министр без среднего и высшего образования. Но чем ниже мы будем опускаться к основаниям, тем парадоксальнее будет картина. Особенно для тех, кто много читал про приднестровскую войну, про межнациональное напряжение, про русофобию и прочие молдавские кошмары.
Молдавское общество, в отличие от молдавской власти, кажется демонстративно просвещённым. Начиная с того, что оно вызывающе многоязыко. Причём это касается не только сферы общения, но и потребления информации — книг, новостей, фильмов, театральных постановок. Передачи российского телевидения и радио предпочитает смотреть более трети титульного населения, а молдавскую информационную продукцию предпочитают почти 60 процентов русскоязычных. В отношениях к власти показатели достаточно ровные. Из тех, кто готов выйти на уличные протесты, — 34 процента молдаван, 29 процентов русских, 20 процентов украинцев, остальные проценты — прочий молдавский интернационал: гагаузы, болгары, евреи, поляки и т. д… На шкале взаимной «терпимости-нетерпимости» молдаване, русские, украинцы перечисляют с избытком свои национальные недостатки и отмечают преимущества других национальностей. Иными словами, в горизонтальном срезе молдавского общества межэтнических проблем не только нет — напротив, тут отмечается своеобразный полиэтничный фундаментализм, прочно отражающийся, в том числе, в высокой статистике межнациональных браков. Конфликтов на национальной почве в молдавском обществе нет. Конфликтная атмосфера всякий раз возникает исключительно между обществом и властью, которая время от времени отказывает в первую очередь молдаванам в праве именоваться молдаванами, а уже потом, по известным «прибалтийским» лекалам, указывает на дверь остальным национальностям. Последнее происходит в разных формах. То где-то закрываются русские школы, то изымаются из сетки вещания программы и новости на русском языке. То пытаются в очередной раз отменить синхронный русско-молдавский перевод в Парламенте, то грозятся изменить языковое законодательство и лишить русский язык статуса языка межнационального общения. А иногда просто высшие должностные лица популярно объясняют с центральных трибун, что русские, к примеру, должны жить в России.
Но эти призывы плохо работают. В первую очередь потому, что всем понятно, что львиная доля молдавских русскоязычных — это не «понаехавшие тут», а исконные представители такого же местного населения, превратившиеся в русскоязычных, а часто и в молдоязычных из веками проживавших в Молдавии украинцев, греков, армян, евреев и т. д. С другой стороны, около миллиона молдавских трудовых мигрантов ежегодно проходят сквозь российский рынок труда и, возвращаясь обратно домой, всё меньше и меньше понимают ксенофобные намёки и действия своих элит.
Иными словами, все цивилизаторские инициативы власти, все её попытки действовать в духе «эстонского» или «грузинского» опыта сегрегации инородцев всякий раз разбиваются о самую что ни на есть природную европейскую толерантность большинства населения Молдовы. И так было в Молдавии, судя по всему, всегда. И не случайно даже приднестровская война всеми политологами классифицируется как политический, а отнюдь не межэтнический конфликт. И привела эта война не просто к разделу Молдавии, а к появлению двух Молдавий — Республики Молдова и Приднестровской Молдавской Республики. Многие отмечают, что непродолжительность острой, военной фазы этого конфликта, составившей несколько недель, — следствие не только сверхактивных дипломатических усилий России и военного вмешательства подразделений генерала Лебедя, но, в первую очередь, нежелания большинства рядовых участников «бойни на Днестре» убивать друг друга. Именно этот молдавско-приднестровский вывод и такой коллективный опыт стали фундаментальной причиной того, что перемирие, заключённое в июле 1992 года, до сих не нарушается. Братания приднестровских гвардейцев и молдавских волонтёров, совместные окопные «застолья» с поминанием погибших — великая вечно-актуальная проза той войны.
Но молдавское общество не ценит всех этих своих качеств и своего опыта. А молдавская элита просто стесняется такого общества. Общий портрет Молдавии продолжает казаться непредсказуемо-неясным.
Такая Молдавия выглядит совсем неинтересным товаром на «рынках», торгующих конфликтами на «вечных цивилизационных рубежах».
Романская, латинская и одновременно славянская. Русская и европейская одновременно. Продажная и одновременно неизменная в основании своих базовых ценностей. Такая Молдавия пока остаётся «трикстером» — страной без единого знаменателя. Страной невостребованной со всем её опытом бытового, обыденного миротворчества.
Но, может быть, только пока невостребованной?
