– Возможно, если всё объяснить... – Под насмешливым взглядом Джона голос Козетты замер. – Ну ладно. Может, это и не такая уж хорошая идея.

– У них свои дела, а у нас – свои, – отрезал Джон. – Мы с ними совершенно разные, Козетта, у нас нет ничего общего.

– Это не совсем так.

Но Джон не был расположен продолжать спор.

– Нам надо идти.

– Но это будет невежливо с нашей стороны.

– Прекрасно, – раздраженно отозвался он. – Оставайся и подожди их. Ты знаешь, как меня найти, когда поговоришь с ними.

Козетта кивнула.

– У меня есть еще один вопрос, – сказала она напоследок. – Должна ли я связаться с остальными – Розалиндой и всеми, кто остался на острове?

– Это не повредит, – согласился Джон. – В случае нашей неудачи они будут готовы ко всему.

– Но ведь мы сумеем его одолеть?

Козетта со страхом и надеждой заглянула снизу вверх в глаза Джона. Ему очень хотелось успокоить девочку, но врать Джон не мог.

– Если и не сумеем, то не от недостатка усердия.

Джон оставил Козетту и устремился на северо-восток, в Катакомбы, к заброшенному дому, где Изабель разговаривала с Рашкиным и готовилась продать свою душу. Он добрался туда к середине разговора. Джон залез на карниз под окном комнаты на втором этаже, где происходила эта встреча. Маленькая каменная горгулья на карнизе напомнила ему о Розвиндль, одном из ранних созданий Изабель, погибшем в пламени пожара.

– Моя маленькая Гулья, – тихонько прошептал Джон.

Этим прозвищем Изабель назвала картину, но горгулья появилась из потустороннего мира со своим собственным именем, как и Джон. Она незаметно жила в затемненных уголках этого мира, пока Джон не позволил чудовищу уничтожить ее. Он допустил гибель большинства своих товарищей. В ту ночь, когда Джон спас Пэддиджека от нападения Рашкина, он поклялся себе защищать жизнь каждого из ньюменов и Изабель, но не смог сдержать обещание. Во время страшного пожара его даже не было на острове.

Джон услышал, как Рашкин обвиняет Изабель в поджоге, и нахмурился. Изабель не зря называла своего бывшего наставника воплощением лжи. Но через несколько минут Джон поймал себя на мысли о странной склонности Изабель искажать факты – она заявила, что на нее напала банда подростков, в то время как на самом деле она пострадала от побоев Рашкина. Изабель настаивала на том, что ее подруга Кэти умерла от болезни, хотя причиной ее смерти было самоубийство. Что, если в истории пожара тоже есть доля ее заблуждений? Вдруг именно от рук Изабель, а не от рук Рашкина разгорелось страшное пламя?

От одной только мысли об этом Джон почувствовал себя предателем, но теперь сомнения прочно засели в его голове, и от них невозможно было избавиться. Разве в конечном счете сама Изабель не предала его, вычеркнув из своей жизни? Не была ли смерть ее многочисленных ньюменов результатом очередного предательства? Возможно, она могла спасти их от гибели?

Со всё возрастающей тревогой Джон слушал, как Рашкин рассказывает о способе сделать ньюменов настоящими людьми.

«Еще одно предательство, – подумал Джон, потом решительно тряхнул головой. – Нет, Изабель не могла об этом знать... Или могла?»

Теперь Джон уже жалел, что пришел и подслушал их разговор. Он не хотел даже допускать мысли о возможной виновности Изабель в гибели ньюменов. Не хотел думать, что Изабель так просто могла дать им то, что Козетта называла «биением красной птицы в груди». Если бы они освободились от связи со своими картинами, никто бы не погиб во время пожара. Как же она могла этого не знать?

Рашкин был непревзойденным лжецом, но, как и многие подобные ему люди, в нагромождение обмана он искусно вкладывал долю истины, чтобы придать своим утверждениям больше правдоподобия. Так что в его словах было правдой, а что – ложью?

«Нет, – сказал себе Джон. – Рашкин только этого и добивается. Вызвать многочисленные сомнения и подозрения, чтобы сделать незаметным переход от правды к обману. Безусловно, именно он является причиной того, что Изабель запуталась в своих воспоминаниях. Его присутствие, полуправда, произносимая убедительным голосом, действуют как опасный вирус. После таких разговоров остаются одни сомнения, всякая вера исчезает».

Обдумывая это, Джон неожиданно услышал, чего добивается Рашкин от своей бывшей ученицы. Тут же все сомнения были отодвинуты на задний план; с ними можно было разобраться и позже, если возникнет необходимость. В этот момент Джон хотел только одного: ворваться в комнату и убить Рашкина, не дав ему даже подняться с лежанки. Убить так, как тот убил почти всех существ, вызванных творчеством Изабель. Но Джон до сих пор не был уверен, что создатель может погибнуть от рук ньюмена. Кроме того, нельзя было сбрасывать со счетов и двух его помощников – его двойника и странную черно-белую девицу, которую ему описывала Козетта. В глазах этой парочки жестокости было не меньше, чем в их хозяине. Джон затаился и ждал. Он прижался к стене и отчаянно молился, чтобы Изабель восстала против своего бывшего учителя, а не попала снова в сети его обмана.

– Изабель, скажи ему нет, – шептал Джон так тихо, что его голос не долетал даже до маленькой каменной горгульи, всего в нескольких футах от его руки. – Откажи ему раз и навсегда.

В душе Изабель так до конца и не поверила, что Рашкин сможет вернуть Кэти. Она не слишком разбиралась в магии и не могла определить, что осуществимо, а что – нет, но была не настолько наивна, чтобы поверить, что мертвецы могут возродиться целыми и невредимыми. Появление ньюменов – совсем другое дело. Если допустить существование еще одного мира наряду с этим, то нет причин отрицать возможность переходов между ними. Джилли всегда говорила, что средневековые сказки и легенды должны иметь реальные корни.

Но умершие не могут вернуться, даже в волшебных сказках такого не случалось. Изабель знала об этом. Знала, но ее сердце всё-таки болезненно сжалось, когда она наконец подняла голову и встретилась взглядом с Рашкиным.

– Я не могу этого сделать, – сказала она. – И не буду.

Ответный взгляд Рашкина был хорошо ей знаком – взгляд учителя, разочаровавшегося в своей ученице. Но на этот раз Изабель не претендовала на эту роль.

– Может, и не сейчас, – наконец ответил он. – Но ты это сделаешь.

– Вы не сможете меня заставить. – Рашкин ухмыльнулся:

– Горсточка твоих ньюменов всё еще бродит по городу. Биттервид и Скара отыщут их полотна и принесут сюда. И тогда тебе предстоит выбор: пожертвовать ими или написать новые картины.

Изабель покачала головой.

– Мне это безразлично, – продолжал Рашкин. – Но я обязательно выживу. Так что не прогадай, та belle Иззи.

Голос Рашкина, произносящий прозвище, данное ей Кэти, источал мед, но Изабель пробрала дрожь. Из угла комнаты донеслось хихиканье Скары.

– Уведите ее, – приказал Рашкин.

Изабель съежилась и увернулась от руки Биттервида, собравшегося схватить ее за плечо.

– Не трогай меня, – сказала она. Биттервид покосился на Рашкина и отступил на один шаг. Изабель самостоятельно поднялась на ноги и вслед за своим стражем вышла на отвратительно вонявшую лестничную площадку. Они прошли несколько шагов до следующей квартиры, и Биттервид остановился.

– Сюда, – приказал он.

Изабель замерла на пороге. Перед ней в комнате стоял мольберт и длинный деревянный стол, на котором были разложены все необходимые предметы. Кисти и мастихины [3]. Тюбики с красками и ветошь для вытирания кистей. Льняное масло и растворитель. Палитра и стопка загрунтованных холстов. С деревянной спинки единственного кресла свисала белая хлопчатобумажная блуза. Высоко расположенное окно, выходившее на север, пропускало свет, падавший прямо на мольберт с уже натянутым на него холстом.

Изабель повернулась к своему провожатому.

– Я же сказала ему, что не буду писать, – заговорила она.

Биттервид молча пожал плечами. Этот жест был так хорошо знаком Изабель, но Джон никогда не вкладывал в него столько оскорбительного высокомерия, как это создание Рашкина.