А что мне делать-то? — обреченно спросила Катерина, понимая: вот-вот влипнет почище прежнего.

Как что? Проглотить меня! — радостно ответил Камень.

Запить бы чем, подумала Катя, открыла кран, помыла Глаз Питао-Шоо сначала в горячей воде, потом в холодной — и положила на язык. Мелькнула мысль: а что, если в горле застрянет? — но Камня на языке уже не было. Он растворился, словно конфета, без остатка и даже привкуса не оставил. Теперь Катерина сама стала камнем порчи, даром трех сапотекских богов роду человеческому.

Слепой сказал: посмотрим! — прогрохотало в катином мозгу, точно раскат грома. Если бы горы умели смеяться, они бы смеялись именно таким смехом.

— Апрель, это твои штучки? — взвыл Витька, не дослушав катиного признания. — Мам, ты спятила? Ну зачем, зачем ты это сделала? Почему ты не отнесла чертову каменюку к котлу и не швырнула в грязь?

Катерина лишь глаза опустила. Почему эта мысль не пришла ей в голову? Глаз бога-ягуара разговаривал с ней так проникновенно, так убедительно… совсем как профессиональный мошенник.

Катя, похолодев, вспомнила самые позорные, самые гнусные моменты своей жизни. Замелькали лица противных теток, при виде которых сразу становилось ясно, насколько они противные. Но гаже всего были их протяжные, напевные голоса. Голоса не просто брали за душу, а хватали ее и, вращая, будто веретено, быстро-быстро обездвиживали. В катином воображении изо рта у теток тянулись нити липкой паутины, а их нытье «красавица, дай погадаю, вижу порчу на тебе», «вам надо непременно купить наш товар», «ваша жизнь изменится к лучшему, когда вы подпишете» обматывало Катю, забивало дыхательные пути, заклеивало глаза. И через некоторое время сама собой возникала обреченность: ну что ж, я жертва, с этим ничего не поделаешь, остается только придумать, у кого занять денег на следующий месяц, чтобы хоть как-то прожить… Или: ну, в старых сапогах я еще зиму прохожу, авось не развалятся… А может, и развалятся, но тут уж ничего не поделаешь. Или: вдруг нам эта страховка и в самом деле пригодится? Чего на свете не бывает…

Силы захотела? — ехидно спросила себя Катерина. Вот она, твоя сила, получи и распишись. Очередной хитрован влез тебе в душу без мыла. Сейчас Витька скажет: эх, мама, мама — и тебе немедленно захочется заплакать, напиться и повеситься.

— Опять, да? — с тоской и жалостью произнес Виктор. — Эх, мама, мама, говорил я тебе: если пристают — зови меня! Я б его своими руками в нганга кинул! То есть лапами. Пусть бы с тамошними чертями по душам беседовал.

Катерина смотрела в пол, изнывая от стыда и жалости к сыну. К себе она жалости не чувствовала — только отвращение.

— Сам Камень ничего не делает, — покачал головой Сабнак. — Это делаем мы, всегда мы. Носители Камня. Так что не ругай мать — она все сделала правильно.

— Вам что, тоже приходилось его глотать? — брезгливо поинтересовался Витька.

Кате не хотелось слышать утвердительного ответа, но она боялась, что другого не будет.

— Проглотивший Глаз Питао-Шоо в реальном теле потом искал бы его в канализации, — сдерживая смех, пояснил демон гнилья. — Это душа принимает Камень как часть себя, а тело выводит его… естественным путем. Не говоря уж о том, что ни с кем из нас он не разговаривал так отчетливо, как с Катериной. Видно, к Катерине он и шел.

— А сколько ему лет? — недоуменно спросил Виктор. — Небось несколько тысяч. И все это время он искал маму?

— Думаю, он не раз и не два удачно с кем-то воссоединился, — пожала плечами богиня безумия. — Никто не создает сил природы в расчете на грядущих через тысячелетия избранных. Нет, Викто́р, это фантастика.

— Как будто все, что вокруг — не фантастика, — пробурчал Витька. — Но вы меня не путайте. Я спросил тебя, Апрель, влияешь ли ты на мою мать?

— Конечно, — лучезарно улыбнулась богиня. — Меня сюда и зазвали только для того, чтобы я поддерживала нужный градус абсурда. Это моя роль. И не думай, что я от нее откажусь. Даже если бы мне и хотелось стать здравомыслящей, как ты…

— Это он-то здравомыслящий? — внезапно возмутилась Кэт. Неужто у нее имелось собственное мнение о витькиной особе?

Впрочем, Кэт немедленно сконфузилась и замолчала. Катерина тоже промолчала, хотя ощутила острое недовольство. Почему бы ее сыну не быть здравомыслящим молодым человеком?

— Поверь, — веско сказала Апрель, — катин сын среди нас самый практичный. Если бы Камень обладал свободой выбора, мы бы так и поступили, как советует Витя: пошли к котлу и бросили Глаз в жерло.

— А молодые духи? — вырвалось у Кати. — Они-то чем виноваты?

— Они не виноваты, — печально произнес Сабнак, — они практически мертвы. Лучше убить оставшуюся в них толику жизни, чем выпустить бедных детей на свободу и смотреть, как они мечутся в гневе, уничтожая всех и вся. Вспомни арабские сказки о джиннах, слишком долго просидевших в заточении. Когда печать срывали, джинн убивал своего спасителя, потому что давным-давно в неправедной злобе дал себе клятву: убить того, кто подарит ему свободу. За то, что пришел чересчур поздно.

— А ты вспомни истории о людях, побывавших в концлагере! — неожиданно рявкнул Анджей. — Их мучили так, как никакому джинну не снилось! И все-таки они остались людьми, несмотря на пытки. Откуда ты знаешь, как поведут себя духи, если дать им настоящую свободу, а не пару дней, перед новой ходкой оттянуться? Может, если они перестанут быть рабами, то и поведут себя по-человечески? То есть я хотел сказать… Ну да, что хотел, то и сказал. По-человечески себя поведут, не по-вашему.

Катерина и Витька изумленно переглянулись. Наама и Апрель неожиданно задумались. Сабнак тоже промолчал. И даже Уриил, охотник рубить гордиевы узлы, не развязывая, ни единым словом не возразил Анджею. Похоже, в души главных специалистов по нечеловеческой психологии закралось сомнение.

— Человек говорит умные вещи, — не своим голосом высказалась Катя. Голос был низкий, утробный. Мужской. Голос, которым могла бы разговаривать пещера.

— Глаз бога? — изумилась Апрель. — Ты теперь разговариваешь?

— Естественно, — брюзгливо ответил Камень. — Когда есть о чем, а главное, есть чем поговорить, я такой возможности не упущу.

— И что ты намерен нам сказать? — осторожно спросил демон гнилья.

— Я намерен вам сказать, что собрал вас не случайно, — с интонациями богатого дядюшки, оглашающего последнюю волю, объявил Глаз бога-ягуара. — Мама Лу, нам предстоит исправить наши ошибки. Уриил, тебе предстоит простить себя. Сабнак, тебе предстоит открыть свою светлую сторону. Наама, тебе предстоит обрести друга. Люди, вам предстоит разгрести гору глупостей, которые мы наделали в гордыне и жадности своей…

— И что? — после мхатовской паузы поинтересовался Витька.

— И всё, — просто ответил Камень и замолк окончательно.

— Конец связи, — подытожил Анджей.

— Мне больше всех повезло, — вздохнула Наама.

— Не скажи, — хмыкнул демон гнилья. — Ты когда-нибудь умела дружить? Я вот не умел. И сейчас бы не взялся.

— А разве мы не твои друзья? — удивился Виктор.

— Вы мои спасители, я у вас в долгу. Долг — совсем не то, что дружба, — вздохнул Сабнак. — Я сделаю все, чтобы вы остались живы, здоровы и благополучны. Это мне внове, но я буду стараться. А вот подружиться с кем-то…

— …значит принять на себя заботу о том, кто не ты, — заключила Апрель. — Да, демонам такое несвойственно.

— А богам? — с деланным безразличием спросил Виктор.

— А боги только и умеют, что заботиться о других. Боги — воплощение заботы. Правда, не всем нравится, в какой форме наша забота выражается, — призналась богиня безумия. — Я, например, хотела бы избавить тебя от навеянной влюбленности. Чтобы ты перестал меня желать и думать обо мне.

Золотистая витькина чешуя немедленно приобрела нежно-розовый оттенок и весь он стал похож на сакуру в цвету.

— Увы, я не умею давать свободу, — созналась Апрель. — Значит, буду рядом, пока ты сам не пресытишься мной и не освободишься по собственной, человеческой воле.