Белое!

Итак, я буду в белом. Мое первое в жизни белое платье. И последнее. Белый — не мой цвет. Может быть, он мне и к лицу, но не по сердцу.

Я облачалась нарочито неторопливо. Пыталась запомнить, как это приятно, когда струящийся тончайший атлас нежно обволакивает тело. Я жадно наблюдала за собой в зеркале, отмечая малейшие движения, каждое вздрагивание мышц лица. Видела, как меняются мои глаза…

Белый неожиданным образом подчеркнул загар. Бог мой, да я загорела! И еще как. Южный золотистый загар ровно лег на мою кожу, обычно бледную до прозрачности. Загорелая, в белом платье я мерцала, как драгоценная статуэтка из сердолика.

Да, пусть Ангел-city запомнит меня именно такой!

Я ликующе встряхнула волосами, которые, нарочно неприбранные, длинными локонами свободно падали за обнаженные плечи. Моему лицу не требовалась косметика. Распустившимся цветам не нужны дополнительные краски.

Я вышла в коридор. До ужина оставалось еще полчаса. Но сидеть в-комнате я не собиралась. Хотелось напоследок обойти все-все. Но успела достигнуть только гостиной, в которой горел свет.

Там находился Стефан, расположившийся в кресле с бокалом багряного вина и опять весь в черном…

Я застыла в дверях, почти напуганная таким вечерним мужским трауром. Гарланд взирал на меня со странным выражением, изменившим, заострившим выразительные черты эльфского лица. Какая-то тайная мысль затаилась в его глазах, сделавшихся матовыми. Эта тайна могла свести с ума, если бы я попыталась ее разгадать.

Время между нами умерло. Мы смотрели друг на друга вечность, в которой не существовало ни минут, ни секунд. Зачарованные.

— Черное и белое. — Ангел-city очнулся первым и медленно поднес бокал к губам. — Иначе и быть не могло.

Я мысленно с ним согласилась. В нашей истории ангел — черный, грех — белый.

— Ты будешь вино? — поинтересовался он.

Разумеется, сегодня я выпью вина. И не один бокал. В противном случае мне просто не пережить последнего вечера в раю.

Вино оказалось очень терпким и крепким. Оно мгновенно проникло в кровь, вспенило ее и отравило. Крохотные молоточки застучали в висках, выстукивая похоронный марш. Когда же Гарланд скажет, что мы должны распрощаться навсегда?

Я ждала тех слов. Но Ангел-city не торопился их произносить. Я выпила еще вина. И вошла во вкус…

— Это целогина гребенчатая, — кивнул Гарланд на изумительную орхидею в вазе, отвлекая меня от третьего бокала.

Я оглянулась. И вновь — черное и белое…

Длинные, снежно-белые волнистые лепестки этого цветка на фоне непроницаемо-черного стекла вазы выглядели совершенными и одновременно ненастоящими — умело вырезанными из плотного мерцающего дюпона [4].

Подобными совершенными девственно-белоснежными орхидеями следует украшать невинных невест или юных покойниц. Эту снежную целогину я бы никогда не взяла в руки. Она пугала.

— Слишком красива, — пожала я плечами, отворачиваясь от вазы с идеальными цветами для непорочных дев.

— Звучит как обвинение, — вскользь заметил Гарланд. — Хотя про тебя можно сказать то же самое…

— То же самое? — Я вопросительно наморщила лоб.

— Слишком красива.

Я с силой сжала тонкую витую ножку бокала. Хрупкая и прозрачная, она могла переломиться в любой момент.

— В отличие от твоей безукоризненной целогины у меня имеется огромное количество недостатков и несовершенств…

— И именно поэтому ты красивее и интереснее любой из орхидей, — улыбнулся Гарланд.

Меня резануло ножом по сердцу от его улыбки. Так еще он ни разу не улыбался. Так светло и тепло. Почему он не улыбался так раньше? Чтобы я стала счастливой? А сейчас у меня времени на счастье почти не осталось.

— Значит, все дело в красоте, — промолвила я надтреснуто. — Во внешности. Если бы Мирмекс была страшна как смертный грех, ты бы не стал ее красть, а просто подал на нее в суд.

Ангел-city усмехнулся, спрятав усмешку за бокал с вином.

— Если бы Мирмекс была страшна как смертный грех, я бы понял ее поступок и простил, — услышала я его голос, сделавшийся далеким. — Простил бы, потому что она — удивительный фотограф, умеющий находить душу сущего. Но…

Пауза.

Я напряглась, чувствуя, как капелька пота покатилась по оголенной спине.

— Но Мирмекс оказалась чересчур красива, чтобы ее можно было взять и простить. Красота — всегда наказуема…

Мои заблестевшие глаза вновь наткнулись на прекрасную целогину. Мы с ней — две белые орхидеи.

Обе срезанные…

— Кажется, нам пора в столовую. — Ангел-city легко сменил тему. Я кивнула.

В столовой, почему-то погруженной во мрак, свет не горел, и накрытый стол лишь угадывался по отдельным отблескам.

— Почему здесь темно? — спросила я, настороженно всматриваясь в темноту.

— Потому что я так распорядился. — Гарланд уверенно шагнул во мрак, к столу. — Сейчас зажгу свечу. Она будет освещать нашу трапезу. Одна-единственная.

— Ужин при одной свече? — Я попыталась рассмеяться.

— Да, — Ангел-city щелкнул зажигалкой, и взвившийся крохотный огонек углубил мрак. — Эта свеча— особенная. Она должна сгореть.

— И что случится, когда она сгорит?

— Наступит тьма. Круг замкнулся.

Я прошла в столовую, уселась за стол и уставилась на особенную свечу. В ней не было ничего необычного. Тонкая, бело-золотистая, высотой с женскую ладонь. И света от нее одной исходило слишком мало. Она освещала лишь центр стола. Гарланд на противоположном конце походил на очерченный силуэт. Я не видела его рук, а по эльфскому лицу прыгали блики, искажая благородные линии.

— Этой свече — больше ста лет, — прокомментировал он, подавая мне бокал — другой бокал, с другим вином.

— В самом деле? — Я была по-настоящему удивлена. — Разве такое возможно?

— Отчего бы и нет? Я приобрел ее на одном аукционе пять лет назад.

— И тебе не жаль, что раритет превратится в восковую лужицу? — Я с жалостью взглянула на зажженную свечу.

Она горела в первый и в последний раз.

— Каждая свеча должна когда-нибудь сгореть. — Ангел-city отсалютовал мне своим бокалом. — Пусть даже через сто лет.

Вино имело особенный вкус. Оно обжигало губы, оставляя на них необычное сладкое послевкусие. Это и нравилось мне и не нравилось одновременно. Но вино я продолжала пить.

Дневной разговор, начавшийся на берегу океана, требовал продолжения. Точнее — завершения.

— Ты сказал, что сегодня день, когда меняется линия жизни, — начала я, допив вино. Голова светлела, губы разгорелись от необыкновенного винного вкуса. — Но так и не уточнил, каким же образом. Что может измениться в моей судьбе сегодня? Пламя свечи задрожало, точно до него долетел короткий вздох. Лицо ангела на миг выступило из мрака. Ничего на том лице не отражалось. Секунда — и на него снова опустился темный флер.

— Ты узнаешь о тех изменениях первой. — Гарланд был в своем стиле.

Я тоже.

Поэтому продолжала упорствовать.

— Ладно, а что тогда изменилось в твоей судьбе?

Пламя еще раз затрепетало, превратившись из синего в шафранное. И затем снова в синее. Тени на стене выплясывали сумасшедший канкан.

— Всё.

Какой, однако, бессмысленный разговор получается. Когда один жаждет знать, а второй — не желает отвечать. Я вынужденно прекратила спрашивать. Я могла бы продолжать задавать вопросы и дальше, но ответы свелись бы к бесцветным, ничего не значащим словам. Лучше молчать.

Ангел-city победил.

Мы снова выпили. Мне не хотелось есть, хотя я понимала, что крепкое вино на пустой желудок может сыграть со мной очень жестокую шутку.

Я положила в рот прозрачный листик сыра. Лучше бы я этого не делала! Вкус сыра и особенный вкус вина, перемешавшись, вызвали внутреннюю судорогу. Меня даже затошнило.

Я снова схватилась за бокал. Он оказался пуст.