- Солнце уже садится за утесы, - сказал лейтенант, опускаясь на камень. - Скоро пора будет расставлять часовых. Но что мы будем охранять, мой мальчик? Кругом только прибой да скалы, у нас нет даже целой доски, чтобы приклонить на ночь голову.
- Море выбросило на берег много полезных предметов, - ответил Мерри. - Мы нашли оружие для защиты от неприятеля и провиант для подкрепления сил, необходимых, чтобы пользоваться этим оружием.
- А с кем нам предстоит сражаться? - с горечью спросил Барнстейбл. - Быть может, нам вскинуть на плечи десяток пик и взять Англию на абордаж?
- Разумеется, мы не сможем наложить контрибуцию на весь остров, - продолжал юноша, внимательно следя за выражением глаз командира, - но нам еще найдется работа, пока фрегат не пришлет за нами тендер. Я надеюсь, сэр, вы не считаете положение наше столь отчаянным, чтобы нам сдаваться в плен.
- В плен? - воскликнул лейтенант. - Нет-нет, мой милый, до этого еще не дошло! Англии, должен признаться, удалось погубить мою шхуну, но это и все. Какая чудесная у нас была шхуна, Мерри! Легкая, ходкая! И где еще можно было видеть такие изящные линии носа и кормы! Помните ли вы, юноша, как я обогнал фрегат на выходе из Чесапикского залива? Я всегда мог это сделать при небольшой волне и попутном ветре. Но это был хрупкий корабль! Хрупкий, поэтому он и не вынес такого испытания.
- И более прочное судно разлетелось бы на куски там, где погибла шхуна, - ответил гардемарин.
- Да, задача была ей не по силам, нечего было и надеяться, что она останется цела на таком скалистом ложе. Я любил ее, Мерри, любил всем сердцем! Это был первый корабль, которым я командовал, и я знал и любил каждую планку в его обшивке, каждый болт в его корпусе!
- Я считаю вполне естественным, сэр, чтобы моряк любил судно, на борту которого он проплавал над морской пучиной столько дней и ночей, - ответил юноша. - Точно так отец любит своего ребенка.
- Да-да, и даже более! - воскликнул Барнстейбл, задыхаясь от волнения. Командир судорожным движением стиснул руку Мерри, и его голос обретал силу по мере того, как его самого охватывало все большее возбуждение: - И все же, юноша, человек не может любить создание рук своих так, как он способен любить подобных себе! Человек никогда не может относиться к кораблю так, как он относится к своим товарищам. Я плавал с Томом еще в дни моей юности, когда все кругом казалось мне счастливым и радостным, и, как говорил он, ничего не знал и потому ничего не боялся. Я был тогда лентяем, воспитанным старым отцом и доброй матерью, и он сделал для меня то, чего не могли бы сделать мои родители - в море он был мне отцом и матерью! Целыми днями и месяцами обучал он меня искусству нашего ремесла, а потом, когда я уже стал взрослым, следовал за мной с корабля на корабль, по всем морям и океанам, и теперь покинул меня только для того, чтобы умереть там, где должен был умереть я, потому что он устыдился бросить несчастный «Ариэль» в час гибели…
- Нет, нет, нет, причиной тому были лишь его суеверие и гордость! - прервал его Мерри.
Однако, заметив, что Барнстейбл обеими руками закрыл лицо, стараясь скрыть волнение, юноша больше не промолвил ни слова. Он сидел, с уважением глядя на лейтенанта, который тщетно пытался подавить слезы. Мерри сам весь дрожал, слыша те судорожные рыдания, которые рвались из груди Барнстейбла. А увидев, как большие слезы медленно капают сквозь пальцы Барнстейбла на песок, он испытал не меньшее облегчение, чем испытал сам лейтенант, дав исход горю. За слезами последовал сильный взрыв чувств, редкий у человека, достигшего зрелости. Такой порыв, уж если он овладевает человеком, который со всем благородством своего характера борется с превратностями судьбы, подобно стремительному потоку сметает все искусственные преграды, созданные обычаями и образованием для защиты гордости мужчины. Мерри всегда с глубоким уважением внимал строгому голосу командира перед лицом опасности, а вместе с тем был весьма привязан к нему и ценил доброту и ласку лейтенанта в беспечные минуты веселья. Но сейчас он сидел возле командира в глубоком молчании, испытывая к нему чувство, близкое к благоговению. Долгой и суровой была душевная борьба в груди Барнстейбла, но наконец его волнение сменилось спокойствием. Когда он поднялся с камня и отнял руки от лица, взор его снова был тверд и решителен, а лоб слегка нахмурен. И заговорил он столь резким голосом, что Мерри невольно вздрогнул.
- Пойдемте, сэр! Зачем мы сидим здесь и ничего не делаем? Бедные матросы дожидаются наших советов и указаний в постигшем их несчастье. Пойдем, пойдем, мистер Мерри. Сейчас не время чертить кортиком фигуры на песке. Скоро начнется прилив, и мы будем рады, если сумеем укрыться на ночь в пещерах среди скал. Солнце еще не совсем село, сэр, так давайте позаботимся о пище и об оружии, чтобы поддержать в себе силы и не подпускать врага, пока мы не выйдем снова в море.
Молодой человек, которому, по неопытности, еще не ведомы были отголоски человеческих страстей, удивился такому суровому напоминанию о его обязанностях, но встал и последовал за Барнстейблом к группе расположившихся в отдалении матросов. Лейтенант, тотчас почувствовав свою несправедливость к гардемарину, умерил шаги и заговорил более мягко, быстро перейдя затем к обычной дружеской беседе, хотя в тоне его все еще слышалась печаль, рассеять которую могло только время.
- Нам очень не повезло, мистер Мерри, но мы не должны отчаиваться. Я вижу, что наши матросы собрали много провизии, а с помощью оружия мы легко можем овладеть каким-нибудь небольшим неприятельским судном и, когда стихнет шторм, добраться до фрегата. Пока же нужно спрятаться, иначе красные мундиры накинутся на нас, как акулы на жертвы кораблекрушения. Бедная шхуна, Мерри! Теперь на всем берегу не приметишь и пары ее досок, соединенных вместе…
Гардемарин не стал поддерживать разговор о погибшем судне, а благоразумно ухватился за мысль, поданную командиром.
- На некотором расстоянии к югу от нас, там, где в море впадает ручеек, есть расселина, - сказал он. - Мы можем найти убежище в ней или в лесу наверху, куда она ведет, пока не сумеем обойти берег и захватить какое-нибудь судно, чтобы убраться отсюда.
- Хорошо было бы подождать до утра, а затем напасть на проклятую батарею, которая оторвала у «Ариэля» его лучшую мачту! - заметил лейтенант. - Это предприятие выполнимое, юноша, и мы можем продержаться там, пока не подойдет «Быстрый» или фрегат.
- Если вы предпочитаете штурмовать крепости, а не брать на абордаж корабли, мистер Барнстейбл, то здесь поблизости есть каменная крепость - она лежит у нас прямо по курсу. Когда я поднялся на скалу, чтобы поставить часового, я видел ее в тумане и…
- Говорите, юноша, говорите прямо! Сейчас мы с вами просто советуемся.
- Так вот, сэр, гарнизон, пожалуй, не весь враждебный. Мы могли бы освободить мистера Гриффита и капитана Мануэля, а кроме того…
- Что еще, сэр?
- Может быть, мне удалось бы повидаться с моими кузинами Сесилией и Кэтрин.
При этих словах лицо Барнстейбла оживилось, и он ответил со слабым проблеском своей обычной веселости:
- Да, эту крепость неплохо было бы взять! А освобождение наших товарищей и морской пехоты - по-настоящему военное предприятие. Ха, юноша! Все остальное будет делом нетрудным, как, например, захват торгового флота, после того как уничтожен его конвой.
- Мне кажется, сэр, что, если мы овладеем аббатством, полковник Говард сам признает себя военнопленным.
- И воспитанницы полковника Говарда! Ваш план, мистер Мерри, не лишен здравого смысла, и я его хорошо обдумаю… Но вот и наши бедные матросы! Потолкуем с ними, сэр, подбодрим их для предстоящего дела.
Барнстейбл и гардемарин подошли к матросам и заговорили с ними тем начальническим тоном, который общепринят на флоте между старшими и младшими по чину, но в то же время с мягкостью и приветливостью, необходимыми в их бедственном положении. Подкрепившись едой из запасов, найденных матросами среди разбросанных на целую милю вдоль берега обломков, лейтенант велел всем вооружиться и взять с собой запас провизии еще на сутки. Эти распоряжения были вскоре выполнены, и моряки под предводительством Барнстейбла и Мерри отправились вдоль подножия утесов на поиски расселины, через которую изливался в море ручеек. Дурная погода, а также уединенность места защищали маленький отряд, который преследовал свою цель с таким пренебрежением к опасности, что при других обстоятельствах это могло бы оказаться роковым. Когда они вошли в лощину, Барнстейбл велел всем остановиться и поднялся почти до вершины утеса, составлявшего одну из сторон расселины, чтобы в последний раз внимательно посмотреть на море. Он окинул взором весь горизонт от северных до южных границ, и на его лице была написана полная безнадежность. Он уже собрался было повести отряд дальше вдоль ручья, как вдруг юноша, который его ни на минуту не покидал, радостно воскликнул:
