После моих по-настоящему искренних извинений непонимающий и осуждающих взгляд Леонида Николаевича сменился на добродушный и непринужденный. На самом деле я и вправду извинялась искренне, потому что действительно понимала, что не предупредить всех о своём возвращении было как минимум некрасиво. О том, что я переезжаю обратно в Москву, знали лишь несколько человек - Юрий Викторович, мама и, разумеется, Ваня. Я даже ещё не успела рассказать Гагариной, Добряковой и Рудковской о своём возвращении, хотя, думаю, последняя явно узнает об этом не от меня.

Да, с Яной мы общались очень хорошо, даже не смотря на то, что она является продюсером Билана. Она была одной из немногих, кому я могла доверить все свои душевные переживания, зная, что они никак не дойдут до Димы. Конечно, о нашем с ней общении он даже не догадывался, за что стоит сказать огромное спасибо самой Яне, которая так усердно это скрывала. Рудковская всегда знала, где я, с кем я, но ни разу не сказала об этом Диме, который не оставлял попыток найти меня, ведь она прекрасно осознавала, что наша с ним встреча все равно будет бессмысленной. За весь этот год я ни разу не спросила у неё, как там Дима, да и она про него ни слова не говорила, видимо, понимая, что мне просто и не нужно ничего об этом знать. Тем более наши разговоры длились не дольше десяти минут, что просто не позволяло говорить нам о моей самой больной теме.

Почему мы так мало разговаривали? А на большее у меня и не хватало сил. Со всеми друзьями я созванивалась буквально один-два раза в месяца три, и эти разговоры длились не дольше десяти-пятнадцати минут. Ни Полина, ни Катя, ни Яна не осуждали меня, говоря, что всё понимают, просто очень скучают по той жизнерадостной Поле, которая была раньше.

Знаете, а я ведь и сама очень соскучилась по той Поле. Наверное, именно поэтому я и решила вернуться в Москву, где даже атмосфера была совершенно другая. Все эти улицы были такими родными, что моментально согревали душу. Может быть, потом я и пожалею о своём возвращении, но сейчас я хочу вновь почувствовать себя хоть чуточку живой. Я пока не знаю, как мне заставить свое сердце и душу снова жить, но я сделаю всё, что только смогу. Я заставлю себя снова по-настоящему жить.

Обменявшись улыбками, мы с удовольствием продолжили нашу беседу, но только уже без Александра Борисовича, который вышел из гримерной и, я уверена, направился за Димой.

[…]

Репетиция нашего выступления, которое мы должны будем дать в самом начале съёмок шестого сезона шоу «Голос», уже подходила к концу, а напряжение так и продолжало витать в воздухе, что явно замечал не я один.

Александр Борисович и Леонид Николаевич тоже заметили, что эта репетиция не была похожа ни на одну из всех, которые были в прошлых сезонах. Нет, ничего необычного или сильно отличающегося в этой репетиции не было, но было крайне непривычно петь с ней на одной сцене, но при этом не ощущать её. Да, именно не ощущать. Если раньше я всегда чувствовал её, знал каждый её будущий шаг, то сейчас, создавалось впечатление, будто на сцене стою только я, Градский и Агутин. Пелагея прекрасно пела, двигалась, делала всё точно так, как и раньше, но я её уже не чувствовал. Это так странно - не ощущать её. Она всем своим видом показывала, что меня для неё не существует, но при этом на сцене держалась очень даже достойно.

— Так, молодцы, очень хорошо. Давайте ещё раз, и на сегодня, думаю, достаточно, — Юрий Викторович с довольной улыбкой оглядел всех нас и слегка прищурился. В знак согласия все мы поспешили встать на свои исходные позиции, дабы как можно скорее закончить эту репетицию.

Я медленно направился в сторону зала, где обычно сидят зрители, потому что именно оттуда я должен выходить на сцену. По дороге я в буквальном смысле столкнулся с Пелагеей, которая шла в противоположную сторону сцены.

Столкнувшись с ней почти вплотную, я затаил дыхание и почувствовал, как сильно заколотилось мое сердце. Я думал, вот-вот и оно точно выпрыгнет из моей груди, оставляя на своём месте лишь чёрную дыру.

Мы пристально смотрели друг другу в глаза, при этом не осмелившись вымолвить ни единого слова. Она смотрела на меня взглядом, в котором я ничего не мог разглядеть. Там не было ни ненависти, ни боли, ни обиды, ни даже малейшей капли презрения, ничего. Понимаете? Совершенно ничего. Это очень пугало, если честно. Её глаза были словно стеклянные, неживые что ли. Я невольно вспомнил её нежный взгляд, которым она смотрела на меня когда-то раньше, и ужасающее чувство вины вновь стало овладевать мной. Неужели это я погасил и разрушил в её прекрасных глазах весь этот мир, который раньше можно было прочитать по одному её взгляду?

Я сделал шаг к ней на встречу, тем самым сократив всё оставшееся между нами расстояние, и подошёл вплотную. Наши лица были на расстоянии нескольких сантиметров, что слегка смущало и вызывало ещё больший трепет на душе. Когда моя рука едва коснулась Полиной руки, я заметил, как она чуть вздрогнула, но руку отдергивать не стала. Я почему-то ожидал, что она тут же отскочит, обойдёт меня или начнёт кричать о нарушении её личного пространства, но она стояла, как вкопанная, даже не пошевелившись. Я не торопился прерывать наш зрительный контакт, просто потому что боялся, что как только я посмотрю куда-то в сторону, моя девочка тут же убежит, и у меня больше не будет возможности находиться с ней так близко.

Мне казалось, что весь мир и люди вокруг нас словно замерли, всё на какой-то момент просто потеряло свой смысл. Не важно было, что на нас сейчас пристально смотрели несколько пар чьих-то глаз. Не важно, что сейчас идёт репетиция, а мы отнимаем у всех время. Не важно, что мы оба даже не осознаем, что происходит в данный момент. Самое главное, что мы просто стояли рядом и прожигали друг друга взглядом, пытаясь найти в глазах хоть какие-то ответы на наши вопросы.

— Поля, Дима, — мы с Пелагеей синхронно повернули свои головы в сторону Аксюты, разрывая наш зрительный и достаточно затянувшийся контакт, и уставились на продюсера с вопросительными выражениями лиц. — После репетиции зайдите-ка ко мне, — мужчина едва заметно усмехнулся и кинул на нас обоих достаточно серьёзный взгляд.

Я понятия не имею, зачем Юрию Викторовичу вдруг понадобились мы оба, но я точно знаю, что ничего хорошего это значить не может. Аксюта прекрасно знал, что мы с Пелагеей остались в очень плохих отношениях после нашего расставания, и вызывать нас к себе сразу обоих было крайне глупо. К тому же, он ведь не слепой и видел, как нам неловко работать вместе, а это ещё даже не начались съёмки.

Репетиция закончилась, и все поспешили разойтись по своим гримёркам, а потом и вовсе отправиться домой. Я тоже хотел как можно скорее оказаться в постели и немного поспать. Хоть репетиция была и недолгой, но всё же многие успели изрядно подустать, и я не был исключением.

Юрий Викторович, выходя из зала, напомнил нам с Пелагеей, чтобы мы зашли к нему, когда будем уходить. Я стоял буквально в метре от Поли и слышал, как она тяжело вздохнула. Видимо, она тоже была не в восторге от сложившейся ситуации. Я посмотрел на эту девочку, которая, поймав на себе мой взгляд, тут же поспешила на выход из зала и направилась в сторону своей гримерной.

***

Уже около пяти минут я мялся возле двери, не решаясь постучать и зайти внутрь. Я осознавал, как это глупо и неуклюже выглядит со стороны, но я ничего не мог с собой поделать.

С того момента, как Поля зашла в гримерку Аксюты, прошло уже несколько часов, а мы с ней обменялись всего лишь одним сухим приветствием, хотя раньше мы и десяти минут молча просидеть не могли. На всех перерывах мы всегда вместе скатывались от смеха, не обращая внимания на окружающих нас людей. А в третьем сезоне шоу «Голос» нас даже рассадили подальше друг от друга, потому что мы никак не могли обходиться без обоюдных комментариев и шуточек.

На протяжении всей репетиции мы усердно старались не показывать всё это напряжение между нами, но у нас это очень плохо получалось. Я не представляю, как мы будем работать вместе несколько месяцев, если мы даже посмотреть друг на друга нормально не можем.