– Я скажу, что вы солгали, мессир Арно. Герцог Бургундский здесь ни при чем… а душите вы свою верную жену!

Руки Арно машинально разжались, отпустив Катрин, которая упала на землю. Обернувшись, Арно увидел группу, появившуюся только что на пороге амбара: Беранже и рыжего Готье, связанных и вымокших до нитки, которых держали четыре человека.

Говорил паж, толкаемый презрением, более сильным, чем ужас, который его сеньор всегда ему внушал.

Арно скрестил руки и уставился на группу с удивлением, которое он не пытался скрыть.

– Малыш Рокморель! Что ты тут делаешь, сопляк?

Юноша поднял голову и гордо объявил:

– Когда вы уезжали, сеньор граф, я уже был пажом госпожи Катрин. Я им являюсь и теперь, и я повсюду следовал за ней, где бы она ни была, чтобы помогать ей и служить, чем могу! А вы, мессир… вы все тот же, кого она так любила?

Под чистым взглядом пажа Арно покраснел и отвел глаза. Этот мальчишка заставил его почувствовать неловкость и раскаяние, которое легко читалось на его усталом лице.

– Не вмешивайся в то, что тебя не касается, – проворчал он. – А этот, – добавил он, указывая на Готье, молчавшего до этой минуты, – кто это такой?

Студент выпрямился и презрительно бросил, смерив капитана вызывающим взглядом:

– Готье де Шазей, оруженосец на службе госпожи графини де Монсальви, да сохранит ее Бог от всяческого зла и освободит от трусов, которые осмеливаются с ней дурно обращаться!

Рука Арно обрушилась на щеку молодого человека, который покачнулся под ударом.

– Придержи свой язык, если хочешь жить, мой мальчик. Если ты на ее службе, то, значит, служишь и мне. Я граф де Монсальви, а она моя жена, значит, я имею право бить мою жену.

– Вы… ее супруг?

Он недоверчиво повернулся к Беранже, который теперь плакал от горя, бешенства и бессилия, заметив, что Катрин не встает. Паж отчаянно всхлипнул:

– Это правда… Это, к несчастью, правда. А теперь… он ее убил! Мою бедную госпожу… такую добрую… такую нежную… такую красивую.

– Довольно, – прорычал Арно, который, однако, склонился на коленях перед своей женой, осматривая ее с большим беспокойством, чем желал бы показать. – Она не умерла. Она еще дышит… Принесите мне воды!

– Развяжите меня! – сказал Готье. – Я ее оживлю.

Повелительным жестом Монсальви приказал разрезать веревки, и Готье склонился на коленях перед молодой женщиной, не приходящей в сознание, осматривая ее истерзанную шею.

– Самое время! Секундой дольше, и она бы скончалась.

Он мягко потрогал ее шею, удостоверившись, что позвонки не сломаны. Потом, порывшись в сумке Катрин, вынул маленький хрустальный флакончик и откупорил его.

Арно смотрел на него с интересом:

– Ты странный оруженосец! Ты врач, приятель?

– Я был студентом, когда госпожа Катрин вытащила меня из скверной истории и взяла к себе на службу. Медицина интересовала меня не больше, чем все остальное, что не говорит о том, что она меня захватывала… Смотрите, она приходит в себя!

Катрин в самом деле открыла глаза. При виде темной фигуры склонившегося над ней мужа она испуганно простонала и отшатнулась. В ту же секунду он был на ногах, и злоба снова исказила его лицо.

Но молодая женщина привстала с земли, сознание и воля вернулись к ней одновременно с силами.

– Моя мать умирает, – проговорила она не без труда, – я должна ехать в Шатовиллен.

У нее был странный, не свойственный ей хриплый голос.

Арно сжал кулаки.

– Нет. Ты не поедешь к герцогу Филиппу! Я сумею тебе помешать! Эрменгарда устроила ловушку… если допустить, что ты с ней не в сговоре…

– Герцога… там нет! Я это знаю! Он в Сент-Омере, куда коннетабль… должен к нему в этот час приехать!

– Ложь! Он там. Его видели…

– Они ошиблись! Он готовится к осаде Кале. Что ему здесь делать?

– Он ждет тебя! Эрменгарда, которая меня ненавидит, могла это устроить, чтобы вернуть себе милость. Ее дела идут плохо с тех пор, как ее сын служит герцогу де Бурбону. И это так на нее похоже!..

У Катрин появилась на лице гримаса боли. Она вцепилась в руки Готье и Беранже, которые ее поддерживали и пытались ее поднять, и вперила взгляд в своего супруга:

– Что бы ты ни говорил, я поеду, – подтвердила она и снова повторила: – Моя мать умирает! Вспомни о твоей!..

Не будучи в силах больше выносить вид этой растерзанной, шатающейся женщины, которая таким страшным голосом требовала права увидеть свою мать, женщины, каждый взгляд которой являлся упреком и обвинением, Арно де Монсальви выбежал наружу.

В широко открытую дверь амбара ворвался шквал ветра с дождем, подняв солому, которая закружилась в воздухе. Но гроза уже отступала и неслась прочь над продавленными крышами и еще дымящимися руинами того, что когда-то было деревней…

Раннее утро пришло, как вор, просовывая серые руки сквозь плохо пригнанные доски амбара.

Катрин выпрямилась на соломе, на которой спала несколько часов. У нее болело все тело, и кожа на лице была сухой и красной от слез. Она чувствовала себя измученной, но страдало только ее тело, поскольку душа, выведенная за разумные пределы ужасом последних часов и огромным разочарованием, которое она этой ночью пережила, была готова к новым испытаниям.

Она не уступит требованиям и несправедливым подозрениям человека, которого она любила и в котором она открыла тирана, зверя, способного дать волю самым худшим человеческим инстинктам! Даже если Арно ее убьет, она будет требовать до последней секунды права исполнить перед той, которая дала ей жизнь, свой последний долг любви…

Свет стал ярче, и в глубине амбара она различила тела Беранже и Готье, спавших, тесно прижавшись друг к другу. На щеке старшего был заметен кровавый след от пощечины Арно.

Катрин встала, встряхнула одежду, смочила платок в лужице, стараясь не замутить воду, и протерла лицо. Потом она привела в порядок волосы, заплела как могла косы и накинула на голову свой шелковый капюшон.

Снаружи слышался топот башмаков. Потом послышались крики, смех и ржание лошадей. Наконец вошли люди, мокрые от дождя. Катрин узнала Хромого и Корнисса.

– А! Вы проснулись! – сказал первый, протягивая ей кувшин и кусок хлеба, пока его товарищ будил спутников Катрин.

– Держите, пейте это! А хлеб засуньте в карман и следуйте за мной. Поесть можно и в дороге!

Она взяла хлеб, выпила большой глоток воды. Потом сказала, обращаясь к живодеру:

– Куда мы идем? Где… капитан?

– Он ждет снаружи! Давайте поторапливайтесь, он нетерпелив!

– Я знаю! Но вы мне не ответили: куда мы идем?

– Мы возвращаемся! Я хочу сказать, мы возвращаемся в Шатовиллен. Сюда мы приехали только за фуражом, за припасами! Нас ждет Дворянчик!

Беранже подошел к ним с надеждой во взгляде.

– В Шатовиллен? Мессир Арно все-таки хочет, чтобы мы туда ехали?

– У него нет выбора! – сухо ответила Катрин. – Он подчиняется. Это с ним случается, как можно заметить…

В этих словах было море презрения, гнева и оскорбленной гордости. Подобрав свой дорожный плащ, она накинула его на плечи.

– Я готова! – сказала она.

– Тогда идемте! Ваши лошади здесь.

Она вышла из амбара. Дождь все еще шел.

Буате неловко подал ей руку, чтобы помочь сесть в седло, но она презрительно пренебрегла его помощью. Легко поставив носок сапога в стремя, она с легкостью поднялась на лошадь. Готье и Беранже уже ждали, замерев в седлах.

– Я следую за вами! Поезжайте! – сказала Катрин Буате.

Они заняли место во главе колонны. Прямая, с высоко поднятой головой, Катрин была воплощением высокомерной гордости.

В самом конце улицы, готовясь стать во главе колонны, стоял Арно. Вооруженный до зубов, в шлеме, неподвижный на своем черном боевом коне, величественный и молчаливый.

Когда Катрин поравнялась с ним, они обменялись только взглядами, но ни единым словом. Однако молодая женщина успела заметить, что ее супруг бледен, с большими кругами под глазами, но он побрит. Возможно, подручными средствами, так как на щеках были заметны кровоточащие царапины.