— Только Хатауэй. — И Эрскин упрямо набычился.

Военный совет зашел в тупик. Наконец Торкиль надменно обронил:

— Так уж и быть, попросите Хатауэя. Только меня увольте, я при этом присутствовать не желаю.

Говарду показалось, что лучше решения и не придумаешь, но Эрскин был тверд. Торкиль в ответ напыжился еще сильнее, но снизошел до уступок:

— Хорошо, я согласен присутствовать при переговорах. Но я лично ему ни слова не скажу, даже не просите.

Эрскин твердо стоял на своем: уламывать Хатауэя должен сам Торкиль, и точка.

Торкиль вскочил, высокомерно вскинул голову и заявил:

— Тогда я категорически отказываюсь участвовать в этой затее. В каком бы то ни было качестве.

Говард вздохнул. Вот упрямцы! А время-то идет! И вечер уже скоро, и Фифи в плену!

— Ну, раз ты слишком гордый… — начал он, обращаясь к Торкилю.

— Да не в гордости дело! — Торкиль негодующе топнул по каменному полу. — Я тебе сейчас покажу!

Он подбежал к гардеробу и распахнул дверцы. Внутри рядами теснились на вешалках рясы, сутаны, стихари, епитрахили, но затесались среди них и другие облачения Торкиля, совсем не церковные. Говард узнал наряд Аладдина и балахон египетского фараона. Торкиль поспешно раздвинул вешалки, обнажив пустую стенку. К счастью, он был слишком занят и не видел, как Эрскин заговорщически подмигнул Говарду.

Катастрофа подошла к гардеробу и с восхищением воззрилась на наряды.

— Ты, оказывается, жуткий воображала! — воскликнула она. — Таким вредным и хитрым в церкви жить не положено!

Торкиль был польщен. На надменно надутом лице мелькнула улыбка. Он взял из угла гардероба епископский посох с навершием, похожим на бараний рог, ткнул в стену и произнес:

— Хатауэй!

На белой штукатурке проступил туманный квадрат, потом он превратился в подобие окошка, а за окошком возник Хатауэй. Он сидел у себя в кабинете и читал книгу, но тут поднял голову и воскликнул:

— Торкиль! — Он обрадованно вскочил, отбросил книгу и со счастливым смехом кинулся к окошку. — О Торкиль, о, счастливый нынче день!

Торкиль больше не дулся и не пыжился, а улыбался до ушей.

— Хатауэй, прости меня, — произнес он, и голос у него дрогнул от сдерживаемых слез.

— Ах, глупости, тут я во всем виновен, — возразил Хатауэй. — Но что случилось, чем ты так взволнован?

— Ничего не случилось. — Торкиль шмыгнул носом и утер его ладонью. — Мы просто решили избавиться от тройки старших. Нам нужна твоя помощь.

Хатауэй схватил книгу и со смехом подбросил ее в воздух. Он радовался так же, как Торкиль, хотя Говард быстро сообразил, что Хатауэя больше всего прельщает мысль избавиться от Шик и Диллиан. А когда он выслушал Торкиля и понял, как и что ему предлагают наврать, то ухмыльнулся зловредно, будто Катастрофа, и заверил:

— Я все исполню, будьте вы покойны! Но как мне сообщить, что удалась затея наша? Будешь ты в соборе? Увидимся с тобой через окошко?

Эрскин выступил из-за плеча Торкиля.

— Сообщи мне, — сказал он. — Найди любую сточную канаву или трубу. Что там у вас в ходу. И скажи туда. Я сразу услышу.

— А вот и главный заговорщик с нами! — засмеялся Хатауэй. — Скажи мне, Эрскин, сколько дней и зим ты замышлял сей план? Скажи-ка, братец!

Катастрофа протолкалась к окошку, вопя:

— Сейчас моя очередь говорить с Хатауэем! Пустите! Моя очередь!

Вопила она так пронзительно, что ответа Эрскина Говард толком не расслышал. Ему показалось, что Эрскин ответил: «Последние тринадцать лет». Катастрофа влезла в шкаф, прижалась носом к окошку в стене и горячо залепетала что-то свое. И лепетала бы еще долго, если бы Хатауэй не прервал ее. Она неохотно отошла и буркнула Говарду:

— Он говорит, твоя очередь.

— Так ты узнал меня с самого начала? — спросил Говард, протиснувшись мимо Катастрофы.

Этот вопрос давно не давал ему покоя.

Хатауэй кивнул.

— Узнал не сразу, — ответил он. — Об усыновленье когда в своих бумагах я прочел, тогда задумался, и все сошлося тотчас; так в вашем веке из кусочков мелких картинку целую в досужий вечер сложат. Прости, что не открыл тебе всей правды, тебя щадя. Я, помнится, подумал, что для души незрелой, неокрепшей довольно и одной нелегкой вести. Ударом тяжким стала бы вторая, когда б тебе я сразу рассказал не только что приемыш ты у Сайксов, но и волшебник, и в семье седьмой, и о заклятье, и о чарах давних…

— Да уж, спасибо большое нашим маменьке и папеньке, светлая им память, — процедил Торкиль.

— Довольно, Торкиль, тебе былое поминать так горько, — урезонил его Хатауэй. — Ты лучше навести меня, когда все дело завершим благополучно.

— С удовольствием. — И Торкиль опять шмыгнул носом.

Потом они наконец спустились в усыпальницу проверить, как там Фифи. Тут было темно и очень холодно, под каменными сводами каждый шаг отдавался эхом. У всех изо рта повалил пар.

— Она в тепле, — оправдываясь, сказал Торкиль и опасливо поглядел на Эрскина. — Я закутал ее в епископские облачения.

Фифи и правда мирно посапывала на плоской могильной плите, завернутая в настоящий кокон, весь в ручной вышивке золотом. Сверху Торкиль укрыл ее белыми и лиловыми одеяниями. Говард и Катастрофа потрогали ее и убедились, что она не замерзла.

Эрскин хмуро поглядел на Фифи и решил:

— Нет, не стану будить. Вдруг Арчеру проболтается. Ясно же, спит и видит сон про Арчера. У нее над головой облачко, а в нем Арчер…

Он вздохнул, но совсем не так мрачно и расстроенно, как ожидал Говард.

— Можем внушить ей мысль пойти в космический корабль, — предложил Торкиль. — Давай подналяжем вдвоем, тогда точно получится.

Эрскин согласился. Они встали по обе стороны от Фифи, причем Торкиль картинно воздел епископский посох, а Эрскин просто упер руки в боки и набычился. Оба пыхтели от напряжения и выдыхали облачка пара. Поначалу вроде бы ничего не происходило, а потом из складок разноцветного кокона, окутывавшего Фифи, поднялась серебристая дымка и соткалась у нее вокруг головы. Говард протер глаза: померещилось или нет?

Наконец Эрскин кивнул. Торкиль опустил посох и промокнул лоб широким рукавом сутаны.

— Если и это не подействует, тогда ничего не выйдет.

— Теперь Арчер, — напомнил Эрскин.

Маленькая процессия снова бойко прошествовала через весь собор в ризницу. Цветочные дамы уже заканчивали свои труды и даже не оглянулись на Торкиля и компанию: похоже, привыкли, что они носятся туда-сюда. В ризнице Эрскин подтащил ветхую церковную скамью вплотную к гардеробу, чтобы Арчер не заподозрил, что они разговаривают с ним из собора, от Торкиля. Потом втиснулся на скамью вместе с Говардом и Катастрофой. Говард поспешно пригладил челку на лбу. Торкиль быстренько ткнул посохом в стену и отскочил, исчезнув из виду, как только Арчер возник в окошке на стене.

Арчер сидел в своем ковше и угрюмо ел гамбургер. От этого зрелища в животе у Катастрофы громко забурчало.

— Чего вы так долго? — недовольно спросил Арчер. — Где Фифи?

«Можно было и не возиться со скамьей», — подумал Говард. Арчер был так погружен в свои думы и переживания, что не заметил, откуда они с ним связались.

— Извините, — произнес Говард. — Мы не сразу разобрались, потому что, как выяснилось, Шик ни при чем. Фифи находится у Торкиля и Вентуруса. Где именно, нам пока неизве…

— Что?! — заорал Арчер. — И вы связываетесь со мной, только чтобы сообщить «Ах, мы не знаем»?

Из окошка на стене посыпались электрические искры.

— Перестаньте! Где она сейчас, нам и правда неизвестно, зато мы знаем, где она будет к вечеру! — крикнул Говард.

Сбоку от него дымился подпаленный костюм Аладдина. Искры перестали сыпаться. Катастрофа наклонилась вбок и плевала на тлеющую ткань, пока не потушила ее.

— Слушайте внимательно. Вентурус намерен умыкнуть Фифи неведомо куда на своем космическом корабле, — рассказывал Говард. — Но для этого ему сначала надо перенести корабль из будущего в настоящее. И сделает он это сегодня вечером, ровно в девять. Если к этому времени вы будете у его логова…