Когда-то давным-давно жила во вселенной императрица, которая благоволила одной юной любительнице дуэлей и подарила той пистолет. У пистолета была черненая, отделанная серебром и позолотой рукоять с выгравированной на ней меткой мастера, – вьющейся веткой. Пистолет этот пережил четыре династии, со всеми происшедшими за то время революциями и переворотами. Он лежал в имперском арсенале, что бы ни происходило.

В архивных книгах о нем содержалось два замечания: «Никогда не прибегать к этому оружию, если нет серьезной опасности», и «Это оружие неисправно».

Любое разумное существо сочло бы обе записи ложными.

Мужчина следом за женщиной входит в ее номер в одном из самых чистых уровней Блэквилла. В гостиной, которая по местным стандартам считается не роскошной, но вполне комфортабельной, стоят диван, по размерам подходящий для человека, отполированный до матового блеска металлический столик и в углу – ваза.

На стенах висят две картины. Похоже, обе – на шелке, а не на более современном материале. На первой изображена какая-то гора ночью, скрытая стилизованными облаками. На второй, в другом стиле – только темные пятна. И нужно хорошенько всмотреться, чтобы заметить, что эти пятна складываются в лицо. На обеих картинах нет подписи.

– Сядь, – говорит женщина.

Мужчина садится.

– Имя сказать? – спрашивает он.

– Имя или название?

– В таких случаях я пользуюсь именем, – говорит он. – Меня зовут Жу Керанг.

– Ты не спросил, как зовут меня, – бросает она.

– Думаю, это неважно, – говорит Керанг. – Вас ведь не существует, если не ошибаюсь.

Она отвечает скучающим тоном:

– Положим, так или иначе я существую. Вот она я – рост, вес и свободная воля. Я пью воду, я чувствую ее вкус. Я могу убить, если решу, что это необходимо. Кроме того, моя смерть не зарегистрирована ни в одном уголке вселенной.

На слове «не зарегистрирована» верхняя губа у него слегка кривится.

– Тем не менее, – говорит он, – вы представитель тупикового вида. Ваш родной язык даже нельзя назвать мертвым. Его попросту не было.

– Вымерших языков много.

– Вымирать может только то, что было живым.

Женщина садится на соседний диванчик – недалеко, но и не близко от гостя.

– Это долгий разговор, – говорит она. – Сам-то ты кто?

– Нам известно, что есть четыре изделия Ариганы, – говорит Керанг.

Глаза женщины превращаются в щелочки.

– Я знаю три.

«Цветок Ариганы», последняя работа оружейницы. «Милосердие Ариганы», что бьет без промаха. И еще одно, «Игла Ариганы», которым можно стереть в памяти жертвы все воспоминания о владельце оружия.

– Есть четвертое, – говорит Керанг. – Знак – меч, оплетенный цепью. Его называют «Цепь Ариганы».

– Что у него за свойство? – спрашивает она, потому что он все равно ей это скажет.

– Оно убивает не только цель, но и того, кто отдавал приказы, – говорит Керанг. – Адмирал, генерал, монах. Школьный учитель. Своего рода проверка на лояльность.

Теперь она догадалась.

– Ты хочешь, чтобы я уничтожила «Цепь».

Когда-то давным-давно жила во вселенной молодая любительница дуэлей по имени Широн, которая получила пистолет в подарок от императрицы, любившей эмпирические эксперименты.

– Не понимаю, как неисправный пистолет может быть грозным оружием, – сказала императрица.

Она кивнула в сторону человека, мокрого от пота, связанного моноволоконной нитью, – если бы он попытался бежать, его разорвало бы на части.

– Этого все равно казнят, его имя уже изъято из семейного реестра. Проверь на нем.

Широн выстрелила… и очнулась в незнакомом городе. Вокруг говорили на языке, какого она никогда не слышала, а бытовые подробности видела только в исторических сериалах. Хорошо, что календарь оказался знакомым. На нем был 857 год. Сколько Широн ни искала, более поздней даты она не нашла.

Через некоторое время Широн выяснила, что тот самый человек, в которого она выстрелила, происходил из семьи, бравшей начало от одной женщины, первая запись о ней была сделана именно в 857 году. По летописям выходило, будто тогда та женщина сделала что-то очень важное, за что ей было пожаловано дворянское звание, и от нее пошел новый род.

Широн, которая ничего об этом не знала, по неведению уничтожила его весь, а вместе с ним и свой мир.

– Да, – отвечает женщине Керанг. – Моя работа – предотвращать убийства. Я не могу позволить себе пройти мимо такого опасного оружия, как «Цепь».

– Тогда где же ты был раньше? – говорит Широн, хотя сама все понимает. – «Цепь» хоть дремлет где-то, а другие…

– Я видел «Иглу» и «Милосердие», – говорит он, и слова его означают, что у него есть все данные на их владельцев. – Прекрасное оружие.

При этом он имеет в виду не красоту теней, чей облик сквозит в профиле женщины, и не красоту жидкости правильной температуры в граненом стакане, в котором золотисто играет солнечный свет. Он говорит о красоте логики, о крещендо «аксиома-аксиома-вывод-доказательство», о quod erat demonstrandum[68].

– Убить способно не только «Милосердие», а любое оружие или даже осколок стекла, – говорит Широн, которая понимает гостя. – Эффекта «Иглы» можно добиться лекарством или, если есть время и нейрохирург, соответствующей операцией. Про «Цепь» такого не скажешь.

Она встает, снимает со стены картину с изображением горы, кладет на столик лицом вниз и аккуратно сворачивает в рулон.

– Я родилась на этой горе, – говорит она. – Что-то похожее там еще остается, в бывшем моем мире. Сейчас вряд ли кто-нибудь пишет в такой манере. Ее знают разве что историки искусства. Я не художник, но гору я написала сама, потому что есть вещи, которые помню только я. А теперь ты хочешь начать все сначала.

– Сколько патронов вы истратили? – спрашивает Керанг.

Для «Цветка» не нужны специальные патроны, он может стрелять и незаряженный, – важно, сколько раз она выстрелила.

Широн смеется низким, хрипловатым смехом. Она не так глупа, чтобы доверять Керангу, но ей нужно, чтобы он ей поверил. Она снимает с плеча «Цветок» и берет обеими руками, так, чтобы Керанг рассмотрел его хорошенько.

Три лепестка опали, четвертый вот-вот упадет. Число не имеет отношения к вопросу, но Керанг об этом не знает.

– Вы были его хранителем очень долго, – говорит Керанг, рассматривая метку мастера, но не прикасаясь руками.

– Я и буду его хранить, пока сама не стану куском льда, – говорит Широн. – «Цепь» вам кажется слишком опасной, но если ее уничтожу я, нет гарантии, что вы сами не исчезнете…

– Я хочу, чтобы вы уничтожили не «Цепь», – тихо говорит Керанг. – Нужно уничтожить род Ариганы. Неужели вы думаете, я пришел бы к вам с менее важной задачей?

Некоторое время она молчит, не зная, что сказать.

– Так значит, ты выследил потомков Ариганы.

Он молчит, и его молчание означает согласие.

– Их должно быть немало.

«Цветок Ариганы» уничтожает весь род, включая первого предка, изменяя прошлое и не затрагивая только своего владельца. В том мире, где когда-то жила Широн, историки называли Аригану почетной гостьей империи. Но Широн давно выяснила, что Аригана была не гостьей, а пленницей, и ее тюремщики силой заставили ее стать оружейницей. Каким образом Аригане удалось создать оружие такой огромной разрушительной силы, никто не знает. «Цветок» стал ее главной местью, потому что больше всего в империи почитали свой род и предков.

Если потомки Ариганы существуют, то «Цветок» уничтожит всех и, вернувшись в прошлое, уничтожит саму Аригану и ее изобретения. А для Широн закончится заточение в этом времени, хотя вернуться в свое она все равно не сможет.

Широн похлопала по тугому рулону. Гора испарилась, но Широн лишилась ее много жизней назад. Бесшумная молния чиркнула в воздухе, освободила Керанга от фальшивой человеческой оболочки, внесла свои, взятые из глубины памяти тупикового вида поправки в те логичные уравнения, благодаря которым его создали. У картины было еще одно назначение, как и у всех вещей в этой комнате – Широн верила в полезность многофункциональности, – но она и так сослужила ей хорошую службу.