Голос Берилла испускал свист:

— Что значит отреагировал? Мертвые не реагируют!

Я качаю головой, вспоминая, что об этом говорил Па.

— Иногда они шевелятся. Это нервы или желудочно-кишечный тракт. Ради бога, Берилл, ты сам захотел прийти, — я прижимаю палец к губам. — Так что цыц!

Он замолкает, но думаю, это только потому, что парень хорошенько вдохнул насыщенных паров разложения.

Я бросаю взгляд обратно на дверь в церковь и отсчитываю шесть ударов сердца, пока смотрю и жду. Священник еще не поймал меня. Однако он слышал мой ропот достаточно часто, чтобы поверить, что в комнате обитают призраки. Думает, что это наша мертвая армия — те, которые по-прежнему восстают ночью на болоте, потому что какой-то дурак забыл сказать им, что война закончилась двести лет назад.

Я жду еще чуть-чуть. Ручка не двигается и колокол не звенит. Я выдыхаю, расправляю плечи и, поворачиваясь к Бериллу, тихо говорю:

— Ты хочешь, чтобы меня и Селени отправили на исправительные работы?

— Конечно, нет, — он поворачивается к задней двери, где Селени отчетливо колотит снаружи. Звуки стука лошадей и повозок появляются, а затем исчезают.

— Они все равно не станут тебя туда отправлять. Отец твоей кузины откупит ее и убедит констебля, что ты сошла с ума. В лучшем случае, они распечатают твой портрет и повесят на доме твоих родителей, чтобы предупредить соседей. Да и вообще, я не думаю, что стал бы их в этом винить, Мисс Теллур.

Он дергает манжеты рубашки и жилет, затем сглатывает, приобретая необычный оттенок зеленого.

Я поджимаю губы. Я начинаю говорить ему, чтобы он взял себя в руки, но внезапно сгибаюсь.

Обстановка начинает тоже влиять на мой желудок.

Я протискиваю свою перчатку через вязаный шарф и натягиваю ее на нос, чтобы плотно заткнуть ноздри и замедлить начинающуюся бурю в животе. Послеобеденное солнце прогревало эту комнату до невыносимой температуры, как на кладбище и в подземных катакомбах в прошлом году, когда из-за штормов затопило болото. Мерзкое испарение задушило почти полгорода и распространило тошнотворный запах гниющей плоти.

— К тому же, — говорит Берилл, продолжая пятиться к двери. — У констеблей есть куда более важные дела, чем разбираться с людьми, ворующими кровь и органы у трупов.

Я смотрю на него.

— Что это еще значит?

— Ничего. Мы можем просто уйти?

В ответ я недовольно хмурюсь. Полагаю, он имеет в виду завтрашние состязания в замке Холма, в которых Берилл участвует, а я мечтала принять участие, сколько себя помню. Но тот факт, что мы с мамой можем вскрыть труп или решить уравнение лучше, чем половина моих сверстников, ничего значит, если речь идет о долгоиграющей традиции Калдонии касательно гендерных ролей. Общество скорее признает вышивку крестиком новым видом спорта, чем отбросит многовековую историю разделения ролей мужчин и женщин. И не важно, что мы с мамой можем сделать вскрытие или решить уравнение точно так же или лучше, чем половина моих одногодок.

Я прикусываю язык, чтобы не отпустить колкость.

— Ладно. Помоги мне вернуть трупы на место, и мы пойдем.

Я быстро подбежала к опрокинутым столам и телам, пока Берилл пялится на мертвяка позади меня, который все еще лежит на вертикальной плите — тот самый, который начал всё это с дергающимся животом.

— Берилл! — шепчу я. — Идем.

Он делает осторожные шаги в мою сторону.

— В мою защиту мисс Теллур, я не привык к трупам, не говоря уже о тех, которые шевелятся. Я могу только представить, как Селени — мисс Лейк, отреагирует. Я предполагаю, что она будет в ужасе.

Я тихо ворчу и останавливаюсь возле первого стола. Несмотря на высокое положение Селени в обществе, она присоединяется ко мне в этом стремлении почти каждый месяц и, хотя от нее можно ожидать чего угодно, паника редко является одной из этих вещей.

Я опускаю глаза и смотрю на флакон, в который сливала жидкость из организма. Отлично. Ни одна из драгоценных капель не пролилась.

Но крышечка…

Я не обращаю внимания на упавший стол и на запах, въевшийся в каждую ниточку моего шарфа… и разглядываю пол. Где крышечка от флакона?

— Рен, давай там побыстрее, — доносится утонченный голос Селени через заднюю дверь. — Берилл, скажи Рен поторапливаться. Нам нужно подготовиться к вечеринке у моих родителей.

— Мисс Теллур…

Я игнорирую их обоих и обыскиваю мертвое тело на полу вокруг стоящего стола. Затем вокруг тела женщины все еще лежащей на полу. Кожа старухи сливается с темно-серыми черепичными плитками, как окаменевшая рука рыцаря, которую я когда-то откопала.

— Мисс Теллур…

— Я слышала, Берилл.

— Отлично, потому что я чувствую необходимость сообщить тебе…

— Я знаю Берилл, но я упустила крышку.

— Не о твоей кузине. Труп. Что-то происходит. Живот снова шелохнулся, и…

— О, ради всего святого, если ты так нервничаешь, просто иди к…

Булькающий звук раздается со стола над моей головой.

Я хватаю стеклянную крышку, на которую только что наткнулся мой ботинок, и медленно поднимаю лицо на уровне трупа. Один взгляд дает мне понять, что вызывает звук. Берилл прав. Это не просто еще одна странная судорога. Раздутый живот парня пульсирует.

Я хмурюсь. Нет, это не просто рябь. Это…

Я закрываю крышку флакона.

— Берилл, иди к двери.

— Что? Зачем? Он на самом деле жив? Я говорил тебе…

Я бросаюсь к нему и тяну нас обоих к черному входу, когда Берилл испуганно вскрикивает.

Глава 2

Я хватаюсь за ручку и распахиваю дверь настежь, в то время как хлопающий звук доносится со стороны мертвого тела, прямо на том месте, где я сделала первый надрез для осмотра. Я, видимо, сделала слишком глубокий надрез, слишком близко к кишечнику, потому что звук сопровождается внезапным взрывом, и газы вместе с жидкостью извергаются из покинутого душой тела, как из полуразрушенного вулкана. По этой причине капли разлетаются по всей комнате, оставляя пятна на нашей коже, волосах и лицах. Резким толчком я выпихиваю Берилла на мерцающий свет уходящего солнца, мы оба врезаемся в Селени в новой кружевной юбке, и падаем вместе с ней на землю.

— Какого…?

— Рен, попрошу изв…

Я не отвечаю, просто подпрыгиваю и тяну их за собой, вдыхая соленый океанический воздух, изгоняя зловоние смерти, затем поворачиваюсь и толкаю дверь гробовщика за нами. Черт. Я толкаю ее слишком резко и нить, прикрепленная к колокольчику над дверным проемом — нить, которую я всегда приподнимаю перед входом или выходом, чтобы не дать ему зазвонить — вздрагивает и звенит.

Звук слишком пронзительный, слишком громкий в каменном проходе, нарастающий эхом вверх по крышам, пробуждая комендантов, и вниз в старые подземные катакомбы, пробуждая упырей.

Селени судорожно делает вздох и вскакивает, в то время как ее кавалер Берилл становится цвета переспевшего яблока.

— Рен, во имя короля Фрэнсиса, что…?

— Ничего. Просто беги! — я хватаю ее за руку и толкаю к Бериллу, затем защелкиваю дверной засов, прежде чем помчатся за ними по узкому каменному проулку, который весь в грязи и булыжниках под нашими ногами. Стены гнилой древесины по обе стороны от нас, тонкая лента сапфирового неба, виднеющаяся сквозь дырявый карниз над головой.

Высокие, двухэтажные дома скользят мимо нас, темные и скрипучие, пока мы бежим сломя голову по извилистым улочкам. Левой рукой в перчатке я сжимаю запечатанный флакон, а правой поправляю тонкий плащ ближе к себе, укутываясь от леденящего холода, который пронизывает каждую выемку, каждый темный уголок нашего, более чем перенаселенного прибрежного города.

Позади нас, начинает звонить колокол во внутреннем дворе. Церковный страж.

— Сдаешь позиции, Рен, — я почти слышу, как говорят Сэм и Уилл.

— Наверху! — верещит Селени.

Я поднимаю голову и замедляюсь. В одночасье водопад помоев выливается на дорожку, на пятнадцать шагов впереди нас. Они разбрызгиваются на землю, стены и наши сапоги, пока женщина, закутанная в шаль и сбрасывающая их в окно, даже не удосуживается взглянуть на нас.