В одно из таких мгновений он полуоткрыл глаза и прикрикнул на негров, которые тянули все ту же унылую песню.

— Тихо! Заткните глотки!

Они не сразу его поняли. Должно быть, человек с испорченными зубами немного знал по-французски, так как повернулся к товарищам и перевел сказанное.

Негры не стали возражать, а просто замолчали, не переставая смотреть на белого. Двенадцать пар глаз, не выражающих никаких чувств, но они стесняли Тимара, особенно когда хотелось выпить.

Вот этих самых людей и убивали запросто выстрелами из револьвера?

И разве не уверяли его, что все негры — сколько их ни есть — так же запросто пользуются ядом?

При слове «запросто» Тимар усмехнулся. Он смаковал это слово. Здесь убивали друг друга запросто, вот и все. Белые убивали черных, а черные иногда, очень редко, нападали на европейца. Таких поступков требовала жизнь, и ни у кого из них не было физиономий убийц. Возможно, и маленький человек с гнилыми зубами кого-нибудь убил? С помощью крохотных волосков, пропитанных ядом. Их подмешивают к пище, и они понемногу пробуравливают желудок. Или же он рассыпал отравленные колючки перед хижиной того, кто должен был умереть?

Снова сделали остановку. Тимар подумал: из-за чего? Как выяснилось, из-за того, что солнце переместилось и теперь жгло ему затылок. Двое чернокожих навесили над ним свежие банановые листья. Не исключено, что и они прибегали к яду.

Тимар снова выпил, но алкоголь не оказывал на него такого действия, как в другие дни. Не возникало ни злобы, ни раздражительности. Он лежал с закрытыми глазами и тоскливо перебирал свои мысли.

Только с наступлением ночи к нему вернулось ощущение реальности. Тьма быстро расплывалась по небу, словно масляное пятно, не давая насладиться хотя бы короткими сумерками. В этой части реки течения не ощущалось. Река расширилась, вода вокруг пироги казалась черной, особенно под лесистыми берегами.

Где-то очень далеко звучал тамтам, и гребцы, не смея петь — белый запретил! — только кряхтели, наваливаясь на весла.

Бесполезно было спрашивать, где они находятся.

Никто его не поймет, да и он не поймет ответа. Где он будет ночевать? Зачем приехал сюда? Адель обещала вернуться через два-три дня. Почему он не дождался ее дома, где, по крайней мере, был еще один белый?

Что он будет делать в Либревиле — Тимар не имел ни малейшего представления. В сущности, он не хотел, чтобы с ним обращались как с ребенком, но он боялся, что его сочтут соучастником преступления, и, наконец, он ревновал. Это прежде всего! Зачем на концессию приезжал Буйу, почему солгала Адель?

Беспокойство рождалось вновь. Тимар глотнул теплого виски, и в желудке у него так забурлило, что через мгновение он перегнулся за борт.

Ночь обволакивала пирогу со всех сторон, и негры уже не гребли так дружно — в их движениях чувствовалась торопливость, иногда два весла сталкивались в воздухе. Они перестали пристально разглядывать белого. Их взоры блуждали по лесу, и наконец пирога с большого разбега была выброшена на заросший кустами берег.

Только сойдя на берег, Тимар узнал местность. Они находились в знакомой ему деревне. Когда поднимались по реке, здесь был рынок, здесь Адель входила в негритянскую лачугу, и здесь она съела два банана.

Посреди окруженной хижинами вырубки был разведен костер. Над ним склонились тени. Тимар, не смея подойти ближе, ждал своих спутников, в особенности негра с гнилыми зубами, которого считал своим непосредственным проводником.

Жители деревни не тронулись с места, а только повернули головы, услышав возню на берегу. Из пироги вытащили складную кровать и провизию для Тимара.

Трое гребцов понесли все это в центр селения, и маленький человек подал белому знак следовать за ним. Они произнесли всего несколько слов, не более двух десятков. Низенький негр отворял двери хижины, заглядывал внутрь, причем их обитателям и в голову не приходило протестовать. Из одной хижины он велел выйти старой женщине, которая несколько дней назад сидела на корточках перед своим товаром на рынке.

Складную кровать и припасы разместили в ее жилище. Негр выбросил оттуда циновки и, указывая на окружающую обстановку, произнес:

— Хорошо! Здесь хорошо!

Затем он бесшумно удалился, оставив Тимара посреди освещенной хижины. Стоять можно было только в центре. Здесь сильно пахло дымом, по-видимому, очаг горел в ней весь день, так как зола еще не остыла.

Минут десять Тимар мучился со складной кроватью, устройство которой было ему незнакомо. Ему все не удавалось ее раскинуть. Наконец он справился с этой задачей и подошел к двери. Жозеф стоял на пороге и курил, а его гребцы присоединились к людям у костра.

Все заканчивали еду. Видны были только фигуры, склоненные над глиняными мисками, из которых каждый черпал рукой разваренный маниок.

Кто-то беспрерывно говорил не менее проворно, чем запевала на пироге. Впрочем, это мог быть и он, так как голос был точно такой же. Негр быстро произносил четыре или пять фраз, и все они звучали одинаково.

Потом он замолкал, но вместо припева гребцов раздавался громкий смех собравшихся.

Не о Тимаре ли они говорили? Сперва он так подумал, но, всмотревшись в более освещенные лица, решил, что негры говорят, только чтобы говорить. Он поклялся бы, что беззубый человек произносит бессвязные слова, лишь бы их произносить, и что все опьяняются самими звуками этой речи.

Они развлекались, как дети, которые часто болтают без умолку, не вникая в смысл слов.

В воздухе приятно пахло горящими дровами и неизвестными Тимару пряностями. Он не был голоден и ограничился тем, что время от времени делал глоток виски, а потом выкуривал папиросу. Все должны были видеть его, так как белый костюм выделялся на темном фоне хижины, но никто не обращал на европейца внимания, и он был этим немного обижен.

— Папиросы? — крикнул он, бросив одну из них ближайшему негру.

В складной кровати оказалось двадцать пачек, должно быть, их положил Константинеско. Негр схватил папиросу, поднялся в нерешительности и рассмеялся, показав ее остальным. Старуха тоже обернулась и протянула обе руки.