—  А ну, идите в мой дом! Всех угощу от пуза! — глянула на двух баб зло. Потащила в дом. Те отнекивались, упирались. Но Ольга силой приволокла обоих.

   Женщины увидели на столе чугунок вареной картошки, соль и пару луковиц. Даже хлеба не было. Васька, не обращая внимания на чужих, за обе щеки уплетал картошку.

   —  Во, и мои тем давятся. Больше нечего есть, когда напасти оставят деревню? — сетовали бабы.

  —   Вы одно наводнение пережили. А у нас горе одно за другим. Мне не до пересудов, удержаться бы. А и вы, коль помочь не можете, так не добавляйте горя в души. Не завидуйте придуманному. Оттого ни у вас, ни у нас в мисках не прибавится. Идите и помните, что другие не лучше и не сытнее живут.

   С того дня разговоры о богатеях Федотовых поутихли.

   Ольга Никитична, несмотря на обиду, выпросила, вытребовала в райцентре помощь колхозу. Хозяйству выделили деньги на ремонт коровника, птичника, конюшни и свинофермы. Дали пять новехоньких тракторов, семена и корм скоту. Председатель колхоза был счастлив, он и не ожидал такой помощи, знал, наводненье не пощадило всю область. Л Федотова все ж добилась поддержки своей деревне.

Школу надо отремонтировать! — просила женщина уже в области и снова просьба: — Помогите!

   Так все четыре года. Когда закончился депутатский срок, Ольгу долго уговаривали вернуться на работу в сельсовет.

  Председатель понимал, что Федотова еще поможет хозяйству во многих вопросах, но Никитична неожиданно для всех резко отказалась.

   —  Хватит с меня! Пора о семье вспомнить, мужу помочь, сыном заняться. Они все время вдвоем, вовсе одичали. Не могу! Я всегда заботилась о других, вот только о нас никто не вспоминал, когда лихо достало,— упрекнула впервые, а на следующий день, взяв сына за руку, пошла с мужем на свинарник.

   —  Оля, солнышко мое, гляди, как мы вдвоем быстро управились. Одному тут до вечера задыхаться работой, рядом с тобой я даже не устал! — улыбался Силантий.

   Так вот и потянулось время. Единственное, чего поначалу боялась Никитична, это опоросов. Свиноматки случались разные, каждая со своим норовом. Одна при опоросе лежит спокойно, другая носится по углам, третья, едва поросенок на свет появится, тут же сожрет его. Случалось, при родовых схватках кусали свинарей. Иные вышибали двери и выскакивали во двор.

  —   Зойка! Лилия! — вернитесь назад! Куда вас черти понесли? — мчится Ольга за свиньями. Те, вырвавшись на волю, ничего не слышат, бегут оголтело куда глаза глядят:

   —  Эй, Ольга! Давай ко мне в катух загоняй обоих,— открыл сарай кузнец, бывший вздыхатель. Женщина хочет повернуть свиней на ферму, но не тут-то было, заскочили в сарай, увидели барду, с ногами в корыто влезли, пока все ни съели, не успокоились. С полными животами на полу развалились, понравилась барда. Ждут, что еще угостят. Ольга уговаривала, ругала, даже хворостиной пыталась поднять, но не помогло.

  —   Нет, Оля! Ничего у тебя теперь не получится. Свинья, как девка, уперлась на своем, и хоть лоб расшиби, не сдвинется. Уговоры и хворостина не помогут. Это барда, сама знаешь, пивные отходы, скотина теперь не меньше часа кайфовать будет. Бухие твои звери. Сейчас их не трогай, давай лучше поговорим. Никуда твои свиньи не денутся. Протрезвеют, сами на ферму побегут,— говорил Костя, улыбаясь, и спросил:

  —   Как живешь, заноза моя?

  —   Почему заноза? С какой сырости твоею стала?— нахмурилась Ольга.

  —   Да не ершись. Все ты знаешь, да не соглашаешься.

  —   С чем?

  —   Или не понимаешь, почему я доселе в холостых хожу? Сколько лет минуло, а я как на цепи вкруг тебя кручусь, самому совестно, а ничего не могу с собой поделать. Одна ты в сердце моем живешь. Нет равной тебе на всей земле,— вздыхал кузнец, присев на крыльцо.

  —   Выброси пустое из головы. Не теряй зря время. Сам знаешь, другой у меня. Уже сын растет. Я люблю Силантия...

  —   Ну, чем он лучше меня? Почему его выбрала? Целых два года я засыпал цветами пороги твоего дома. Ты знала все, но почему не глянула на меня? — говорил человек с обидой.

  —   Как я убивался за тобой, сколько ночей не спал. Не верил, что уживешься с ним. Ведь ты, как звездочка ясная, он против тебя пыльный лопух.

      Не смей обзывать моего мужа! — нахмурилась Ольга, хотела уйти, но свиньи спали.

      Выходит, мне не на что надеяться?

  —   Я же сказала, зря теряешь время!

  —   Но разве Силантий умеет любить? — не верил кузнец.

  —   Важно, что я его люблю!

   —  И за что свинарю такое счастье? Он никогда не оценит и не поймет...

  —   Смешной ты, Костя! Любовь, когда двое не могут друг без друга. Когда один любит, а другая нет, это уже беда и боль. Но я не могу ничем помочь. Я другому судьба...

   —  Ладно! Иди. Я сам пригоню свиней. Не терзай меня больше. Одного не пойму, почему в этой жизни везет слабакам?..

   Ольга возвращалась в свинарник грустная, задумчивая.

   Она лучше всех знала своего Силантия.

  —   Чудаковатый человек! — говорили о нем.

  —   И впрямь он необычный,— усмехается Никитична, вспоминая, как муж держится в свинарнике. Он поет и разговаривает с каждым поросенком, как с человеком. Всем имена дал приличные. У него ни единой Хавроньи, сплошь Марины, Елизаветы, Настасьи, Фени, даже хряка величал Федором Ивановичем. Всех он поглаживал, почесывал, похваливал и никогда не ругался при них матом, считал своими друзьями.

   Среди людей Силантий не имел ни одного друга. Не складывалось у него ни с ровесниками, ни со старшими. Вроде все нормальные люди, но чего-то в них не хватало. Потому лишь в свинарнике чувствовал себя легко и раскованно.

  Когда Ольга впервые услышала, как муж поет рядом со свиноматкой, она спросила изумленно:

  —   А почему дома никогда не поешь?

  —   Ты ж видишь, Маринка поросится, я ей подмогаю. На песню поросятки шустрей выскакивают. Когда вкруг поросной матки галдят и бранятся, у ней роды тормозятся. На два дня задерживаются. Никто в свете ругачки не уважает,— говорил мужик со знанием дела. О свиньях Силантий мог говорить много. Он не просто знал, человек бесконечно любил их и доказывал, что назвать свиньей любого мужика иль бабу, все равно, что орден выдать. А уж обидеться за это слово и вовсе грех. Умней свиньи еще поискать нужно. И Ольга ни раз говорила мужу:

  —   Ты смотри, сам средь них не захрюкай!

   —  Лишь бы ты с Васяткой меня понимали. С другими я почти не говорю. Не об чем.

   О, если б видела Ольга, как выплеснул радость Силантий при рождении сына. В тот день он даже плясал вокруг своих красавиц, девиц, лебедушек! Он знал, тут его не осудят и не высмеют, потому можно быть самим собой, как в большой семье, где все понимают и любят друг друга.

   Вот только сыну не понравилось на свинарнике. Он убегал, прятался, но свиноматка все ж прихватила за ногу. И как ни убеждал Силантий, мальчишка не поверил, что свинья играла с ним в догонялки, и больше на ферму не пошел.

   —  Ладно, зайка, не горюй, я тебе другого помощника рожу,— пообещала Ольга.

  Силантий просиял от радости. Но жена родить не спешила. Боялась сына, что тот будет обижать младшего. Так оно и было, пока Катька сумела жестами объяснить родителям, что Васька поколачивает и ругает ее, бьет по лицу, попке, дергает за уши. Старшему в тот день досталось от матери, Ваську не пустили гулять на улицу, до вечера продержали в углу и не пустили на печку слушать сказку.

   Катька росла совсем иною, ни в чем не похожей на брата. Внешне она была копией Силантия и до безотчетности любила отца. Но с самого раннего детства была хитрой и мстительной. Уж кому, а Ваське спуску не давала. Коли не доставала кулаком, пускала в ход зубы и ногти. Прощать она не умела, а потому в доме часто шла войнушка.

           Катька всегда находила повод, чтоб ущипнуть, укусить, толкнуть Ваську в бок острым локтем и, преданно глядя в глаза, сказать, что это не она. И тут же, отвернувшись от родителей, показать Ваське язык, вывалив его до самого пупка.