— Ты что с голоду помираешь? Почему с ним за один стол сел? Или все забыл? Или мозги просрал? Сколько мучились с извергом, ты ему враз простил и меня предал! Пузо важнее оказалось! Эх-х, ты, слабак! Не получится из тебя путевый мужик!
— Слушай ты, кляча водовозная! Чего сына шпыняешь? Он не только твой, но и мой ребенок! Я его за стол усадил. Мне и базарь! Димка ни при чем, отцепись от него, слышь, мартышка престарелая! Квач из-под козьего хвоста! Не грузи, не наезжай на сына, не заводи и не доставай меня, не то пожалеешь, что наехала. Я не Димка, долго брехаться не стану, вмажу по соплям, ими и захлебнешься, лягушачья чума!
— Ты это что себе позволяешь? Меня при сыне унижаешь? Или опять забыл, откуда вернулся? Может снова туда отправить? — вышла из спальни Катька. Она стояла перед Колькой бледная, со сжатыми кулаками, смотрела на человека с ненавистью.
— Ты мне опять грозишь? Ну, знай, падла, если снова достанешь, урою так, что ни врачи, ни менты не успеют помочь. Жаль, тогда не прикончил насмерть. Зато теперь не видел бы паскуду. Годом больше отсидел бы в ходке, зато освободился бы от тебя на всю жизнь! — кричал ей в лицо.
Жена бросилась к телефону, стала набирать номер. Колька подскочил, вырвал аппарат из рук Катьки, грохнул об пол, тот со звоном разлетелся в куски. Мужик закрыл дверь и положил ключ в карман.
— Все! Комедь закончена, слышь ты, огрызок лысой транды! Угомонись! Я тебе не пацан, чтоб держать меня на ошейнике. Сам умею! И перестань выеживаться, пока не схлопотала, в натуре! Не дано тебе намордник на меня напялить! И не таких в зоне раком ставил!
— Бандитом был, им и остался! — услышал в ответ.
— Знала, на кого соглашалась! Не наезжай, будешь дышать нормально! Хиляй на кухню, корми Димку, поесть не дала сыну. И определи жратву, чтоб ничего не пропало,— приказал хрипло.
Катька не стала перечить. Разложила продукты в холодильнике, Димка ковырялся с телефоном, Колька пошел в ванную, решил там успокоиться и услышал через открытую форточку:
— А зря ты на него покатила. Он же совсем трезвый. Хотя бабка вино привезла. Участковый тебя не понял бы. Да и я не врубился, с чего наехала на отца?
— Телефон сломал козел!
— Пока вы брехались, я починил его. Он работает. Правда, корпус изоляцией обмотал. Ну да ладно! Худшего не случилось,— хмыкнул сын загадочно.
Колька, отлежавшись в ванной, переоделся, и, побрившись, заглянул на кухню. Там уже все было в порядке. Харчи убраны, клеенка на столе помыта.
— Димка! Иди поешь! — позвал Колька. Но мальчишка отказался. Человек, оглядев себя в зеркале, брезгливо сморщился:
— Ни то люди, мартышки за своего не признают. Будто не мать, а коза по бухой на свет высрала! — плюнул на себя и поставил зеркало подальше от глаз, принялся чистить ботинки. Когда на них появился блеск, взялся гладить брюки, потом попросил Катьку постирать рубашку, та скривилась, ответила зло:
— Не дождешься! У нас в семье всяк сам себя холит. Даже Димка о таком не просит. А ты чем лучше?
— Ты же баба! Жена!
— Была ей три года назад! Нынче никем тебе не прихожусь! — отшвырнула рубашку.
— А чего тогда мотаешься здесь перед глазами, как говно в проруби? Тут не постоялый двор, чужим места нету. Коль ты от семьи отреклась, кыш отсель вон, вонета курячья! Шарь другой нашест!
— Я не с тобой, я при сыне!
— А на что сдалась, коль не стираешь ему? Сыщем замену тебе уже нынче! Она человеком серед нас задышит, ни от каких делов не откажется.
— Ты, сына спроси! — взвизгнула Катька.
— Димка! Ты как думаешь? Давай старые лапти сменим! Приведем натуральную бабу! Она обоих обласкает! — подморгнул сыну.
Димка ухмыльнулся и ответил подумав:
— Разбирайтесь меж собой сами, меня не впутывайте.
— Так что решим, Оглобля? Выметаешься, иль мозги сыщешь? Я тебя уламывать не стану Баба в доме должна мужиков обиходить, иначе, на что сдалась средь нас?
— Сказала уже, не буду стирать на тебя!
— Тогда выметайся! Полчаса тебе на сборы и конец базару! Наконец-то разбежимся! Я о том все годы в зоне мечтал!
— Не обломится! Я тут такая же хозяйка, как и ты!
— Никто кроме матери здесь не правит. Ее квартира! Нынче позвоню ей, а завтра она насовсем воротится. Прищемит тебе хвост. Так что решай загодя. С мамашей не поторгуешься, она тебя как лягушонка вышвырнет отсюда. Полчаса даю тебе на размышление. Коль не постираешь, сам тебя выкину, не дожидаясь мамки.
— Будто мне пойти некуда! Это суд решит, кому тут жить, а кому уйти! Не распускай перья, не нарывайся!
— Короче! Я свое сказал! Полчаса и ни минутой больше! — вышел на балкон, прихватив курево.
Колька вскоре забыл, о чем спорил с Катькой. Он разглядывал людей, дома, окна, наблюдал, как там, напротив идет жизнь.
Вон мужик схватил ребенка на руки, кружит над головой, подбрасывает до потолка, целует мальчонку, тот от радости ручонки раскинул, хохочет видно. А вон и баба, мужика обняла, прижалась к нему, плечи гладит. Значит, любит, живут счастливо, ни то, что Колька. Не брешутся, не спорят.
Этажом ниже старики в телевизор смотрят. Сидят, прижавшись друг к другу. Совсем старые, седые, а голова бабки на плече у старика. Дед гладит ее, обнял старуху. Хоть и старые, а тепло не растрачено. Сколько лет вместе прожили, небось не спорят, кто кому рубашку стирать должен,— думает Колька.
А вот там, на самом верхнем этаже клеят обоями стены квартиры муж с женой. Не спешат. Наклеят полосу, отойдут в сторону, смотрят, обсуждают. Дружно работают, вон мужик даже в щеку бабу чмокнул. Видно любит ее. Колька по светлому им завидует, вздыхает.
На первом этаже молодая пара бесится, танцуют. Друг перед другом выделываются. Но вот парень не выдержал, схватил девчонку на руки, понес в другую комнату и мигом погасил свет.
— Живут люди! Любят друг друга и все у них путем. И только у меня жизнь через жопу, ни тепла, ни радости в ней не вижу,— вздыхает человек и слышит, как сосед внизу тоже вышел на балкон подышать воздухом, следом за ним жена появилась, спросила тихо:
— Леш, дай мне денег, хочу завтра в парикмахерскую зайти, да вечером хотим с нашими бабами в кафе сходить. Сразу у двоих день рожденья. Там и отметим.
— Мне с машиной разобраться надо. Двигун глянуть пора. В мастерскую поведу. Сколько ремонт затянет, не знаю. Так что погоди со своим бабьем. Машина важнее!
— Леш! Ну, я уже пообещала!
— Пешком ходить будешь. Выбирай!
— Ну и скряга же ты! — ушла, хлопнув дверью обидчиво.
Внизу мужик обезьянку на поводке вел. Та шла спокойно, пока не увидела бульдога. Того тоже на прогулку вывели. Пес на каждое встречное дерево лапы задирал, видно долго терпел, теперь дорвался. Но увидел обезьянку и забыл, зачем его на улицу вывели. Сразу в стойку стал. Глаза покраснели, шерсть дыбом по всей спине, из пасти рык вырвался. Забыл о хозяине, да как рванул к мартышке, хозяин поводок не удержал. А пес вздумал выяснить обезьянью породу, сорвать с нее все тряпки, в какие нарядили люди. Мартышка, приметив пса в последний миг, быстро взобралась на плечо к хозяину и оттуда корчила рожи, кричала что-то злое, обзывала пса за испуг обезьяньим матом. Бульдог бесновался, рычал, лаял, обоссал все ботинки и брюки мартышкиного хозяина, прыгал, чтоб снять с плеча гнусную зверюгу. А та, пользуясь высотой, обоссала бульдога сверху.
Мужики пытались поскорее развести своих питомцев. Но бульдог заупрямился. Ему было обидно, что какая-то мартышка осквернила его при всех. А обезьянка и внимания не обращала на пса. Ковырялась в волосах на голове хозяина. Что-то искала в них. Гладила человека, вот что-то нашарила в волосах, сунула в пасть, щелкнула зубами, блаженно улыбнулась, обняла хозяина за шею.
— Хоть зверюга, а все ж баба! Хитра! Вон как приспособилась. Знает, мужик всегда защитит и не даст в обиду никому! — улыбается Колька, и решил вернуться в квартиру. Едва вошел в ванную, увидел постиранные рубашку и носки. На батарее сушилось исподнее. Мужик довольно ухмыльнулся, одержана первая победа...
