Единственное, что раздражало в мужике, он стал до нетерпимости занудливым, придирчивым и жадным. Он записывал в тетрадку все расходы, каждую покупку. А вечерами пересчитывал, сколько потрачено и что осталось. Весь семейный бюджет был в его руках, и человек никому не позволял потратить без совета с ним ни одной копейки.

   Случалось, просила Катька на колготки. Колька проверял сам, те какие носила жена, и говорил ей нередко:

  —   Еще поносишь! Рваные? И что с того? Кто у тебя кроме меня под юбку смотрит?

   Бабу эта жадность злила. Он скупился на сладости для сына. Когда Димка пошел в школу, Колька не давал ему деньги на завтраки, велел брать с собой бутерброды из дома.

   У Катьки в сумочке никогда не водилось косметики. Колька ни за что не позволил бы такой траты. Для чего копил, отвечал жене, что на будущее, для сына, пусть он потом нужды не знает. Ведь ему учиться придется, а это удовольствие теперь стоит дорою.

   Катька часто посмеивалась в душе над мужиком, она, как все бабы, давно приноровилась к ситуации и заимела свой заначник.

  О его существовании Колька догадывался. Обшаривал всю квартиру, ощупывал каждую подушку по перышку, ковырялся в белье жены, заглянул в каждый угол кухни, но тщетно, ничего не нашел.

   Катька видела перевернутое белье в шкафу, сдвинутую в стенке посуду, понимала, что искал Колька, и посмеивалась:

   —  Ты чего опять шмонал в доме? Искал, что не терял? Вовсе жлобом стал, козел? Скоро хлеб нам с Димкой станешь выдавать по пайкам, на вес. Ну и скупердяй же стал! — возмущалась баба, подмаргивая сыну и совала ему в руки деньги втайне от отца. На завтраки, на свои расходы. Мальчишка тоже научился их прятать. Он получал деньги не только от матери, а и от Силантия, от Ольги Никитичны, и у него в потайных карманах всегда имелся свой заначник. Однажды Колька нащупал его в брюках сына, вытащил деньги. Но Димка быстро обнаружил пропажу и потребовал у отца вернуть взятое.

  —   Откуда они у тебя? — прищурился Колька.

  —   Дед с бабкой дали.

  —   Но ведь для семьи, не тебе одному?

  —   Только мне!

  —   А за что? — не поверил мужик.

   —  За то, что я их внук!

  —   Брось-ка мне лапшу на уши вешать.

   —  Говорю, отдай! А то мамке и старикам скажу! Они у тебя душу вымотают за такое! — пригрозил отцу, тот лишь рассмеялся. А когда вернулась с работы мать, и Димка рассказал ей о случившемся, в семье разразился громкий скандал. Вначале посыпались упреки, потом оскорбления и угрозы, Катька терпела, сколько могла, а потом выхватила из серванта стопку тарелок и швырнула в Кольку со злостью. Тот озверел. Схватил стул, бросил в Катьку, но не попал, разбил стеклянную дверцу шкафа. Баба вырвала оттуда фарфоровый кувшин, подаренный свекровью, и бросила его на ноги Кольки, тот взвыл от боли и кинулся на Катьку с кулаками. Та отбивалась блюдом, салатницами, селёдочницей, пока на полках не осталось ни единой тарелки и блюдца.

  Неизвестно, чем закончилось бы это побоище, если в квартиру не вломился бы участковый, вызванный соседями. Он вздохнул, увидев, что оба живы и держатся на своих ногах, но все в синяках и шишках, они кипели яростью и ненавидяще смотрели друг на друга.

   Часа два успокаивал человек супругов. Стыдил, убеждал, грозил. Но Колька до пены доказывал, что хуже Оглобли на всем свете твари нет. У Катьки из глаз летели искры. Она называла Кольку говноедом, скупердяем, хорьком и облезлым пидером, выкидышем старой транды.

   Мужик, конечно, не соглашался и обзывал бабу так, что стены краснели.

  —   Линяйте отсюда оба! Прирежу ночью паскуд! Вон из моей квартиры гады! — орал в исступлении. Но Катька, отмерив по локоть, ответила, что она своими руками повесит мужика, не дожидаясь ночи. Участковый обоих облил водой и предупредил, что если не утихнут, их отвезут в милицию, «в обезьянник» и там живо приведут в чувство под брандспойтом. Это предостережение сработало, как кнут. Оба замолчали, но злоба не погасла. Лишь через пару часов, когда из школы вернулся Димка, Катька взялась убирать осколки посуды.

   Колька даже не смотрел в ее сторону. Он снова спустился во двор к мужикам и пробыл там до полуночи. Баба легла спать на диване в зале. Колька, лежа в постели, подсчитывал убытки, они, по его мнению, были огромны.

   Катька в тот вечер насмелилась и, едва прибравшись, позвонила Александру Степановичу. Тот узнал по голосу, очень обрадовался ее звонку.

  —   А вы оказались правы. Не хватило надолго Кольки. Опять закатил истерику. Жадностью захворал. Вовсе потерял человечье. У сына деньги отнял, какие мои родители дали. А как обозвал обоих! Да разве это отец? — всхлипывала баба:

   —  Снова выгонял, обоих. Грозил убить при участковом. Понятно, что меня довел до кипения, пришлось защищаться,— жаловалась Катька, хлюпая носом. Человек слушал ее, а потом, перебив, посоветовал:

   —  Катя, мне кажется, вам нужно пореже бывать дома. Меньше будете нервничать. Зачем постоянно видеть предмет раздражения. От него нужно почаще уходить, беречь свое здоровье. Это всем на пользу.

  —   Что вы предлагаете? — спросила баба.

  —   Банальное. Приходите после работы ко мне, уберете в квартире, я буду платить. Здесь вас никто не обидит. Отвлечетесь, сделаете доброе дело мне, и сами будете иметь приработок. Поверьте, Катюша, по своему горькому опыту знаю, чем меньше встречаешься с людьми, подобными вашему мужу, тем проще и легче живется самой. Короче, я жду вас...

   Катька долго не раздумывала и уже на следующий день отправилась после работы к Александру Степановичу.

   Она допоздна убирала в квартире. Приготовила ужин. И все же спросила хозяина, куда делась Елена Ивановна, почему не приходит?

  —   Умерла мама в прошлом году. Инсульт свалил человека. Я на работе был, а дома никого, кто бы смог вовремя вызвать скорую помощь. Сама не смогла. Так и умерла, потому что никого не было рядом,— опустил голову человек.

  Катьке стало не по себе.

  —   Простите! Я не знала. Жаль, что не созвонились вовремя, я бы обязательно пришла. Хотя бы на похороны.

  —   У меня не было номера вашего телефона, а справка домашние номера не дает. Я пытался вас найти, но не получилось.

  —   Как же вы мучаетесь один столько времени? Жаль, что все вот так получилось. Ведь я могла бы побыть с нею, может, помогла б. Но... Опять упустила,— посетовала баба и, подойдя к человеку, погладила плечо и пообещала:

  —   Теперь я буду часто приходить к вам.

  —   Спасибо, Катя! Хоть в квартире будет порядок. Еще бы суметь с собой поладить. В душе полный разброд и хаос. Ведь у меня после смерти матери никого не осталось. Везде один. И на работе, и дома. Скоро волком взвою!

  —   Не надо так горевать,— села совсем близко.

  —   Кать, а как твой Димка? Он с отцом дружит?

  —   Какая дружба? Уходит утром, возвращается вечером и сразу спать. Ни поговорить с отцом, ни поделиться, будто вовсе чужие. Порою, смотреть больно. Они давно не понимают друг друга. Сын дружит с моими родителями и племянниками, часто бывает у них в деревне. Летом оттуда и вовсе не вытащить. На каникулах в городе не остается. Но ко мне хорошо относится. Даже любит. Мы пониманьем связаны, без слов, стоит переглянуться. С Колькой у сына никаких отношений. Слишком разные люди,— вздохнула горестно:

  —   Чем старше становится Дима, тем больше непонимания. Я вон из себя вышла тоже неспроста. Всю посуду переколотила. Достал меня до печенок этот Коля. У сына деньги забрал, какие ему мои родители дали.

  —   А на что Колька деньги копит?

  —   Сыну на будущее. Так сказал!

  —   Врет! Нагло врет. Свое задумал. Пока молчит. Если б для Димки, не допустил бы скандал. Отдал бы сыну с извинениями. А тут зажилил.

  —   Да черт с ним! В тот день не посуда, большее разбилось. То, что уже не купить и не восстановить. Все рухнуло. Мы снова ненавидим друг друга. Сколько шило не прячь в мешок, оно все равно вылезет...