— Может, и меня возьмут?
— Кем? Шваброй что ли? — сознался, кем устроился, и пошел в ванную.
Пока отмывался, Катька ужин на стол поставила. Сама к столу не присела, сказала, что они с Димкой уже поели.
Колька сидел у стола мрачный. Ему некстати вспомнились все мытарства с устройством на работу. Везде его высмеивали, отовсюду гнали. Никто не выслушал, ничего не предложили. Уж как только ни обзывали Кольку. Огрызком и Чинарем, выкидышем и заморышем, никто даже присесть не предложил, держали на ногах у дверей и выставляли поскорее. Даже Валька Новикова, кадровичка с домостроительного комбината, носом закрутила. А ведь бывшая одноклассница. Она никак не хотела узнавать Кольку. А когда мужик напомнил, что с пятого по седьмой класс они сидели за одной партой и она списывала у него задачи по алгебре, баба покраснела и вспомнила, но так и ответила, что это было детство, а оно давно прошло. Свой экзамен на жизнь она выдержала лучше Кольки.
— Ты всегда был дерзким, грубым, ладить с тобой не мог никто. Видно и в семье из-за того не склеилось, что кулаками и бранью жену не удержать. Когда-то сорвется...
— Валька! Ты в школе была редкой занудой, потому с тобой еще тогда никто не дружил. Сколько лет прошло с тех пор, но ты такою и осталась. Как с мужем уживаешься?
— А я не замужем и не собираюсь. К чему лишняя морока? Жить нужно легко и весело, чтоб и в старости смеяться от воспоминаний. Зачем себя обременять?
— Да не звени лишнее! Просто не нашелся на тебя желающий, вот и лопочешь пустое! — не поверил Колька.
— Еще сколько в мужья предлагались! Но я отказала! Насмотрелась на замужних подруг. Себе такого удела не пожелала, жизнь и без того короткая. А и ты в семье счастья не сыскал. Жена в зону запихала. Уж лучше бы и ты один жил.
— Вот в этом ты права! — согласился человек.
— Ты знаешь, нам месяца через два понадобится охранник, один старик на пенсию оформляется. Может начальник согласится тебя на его место взять. Ты позванивай, заходи, возможно, повезет.
Когда Колька расспросил об условиях работы охраны, об окладе, даже номер телефона не взял. Вышел, навсегда простившись с детством.
Валька Даже руки не подала, боясь, что кто-нибудь увидит, узнает о ее общении с недавним зэком. Она и не скрывала, как неловко ей с ним беседовать. Может от того, смягчившись на минуту, вскоре назвала неприемлемые условия работы, наверняка предположив, что человек откажется.
Колька сидел, понурив голову. Ситуация загнала его в угол, в самый туалет. Но даже там мужика доставали горожане. Ведь вот едва отдраил кафельный пол в мужском туалете, вышел из кабинки посетитель и, зажав одну ноздрю, высморкался из другой. Да так, что другой человек чуть не упал, поскользнувшись на шкоде. Колька назвал козлом виноватого. Тот открыл такую варежку, что кассирша на шум прибежала. А Колька уже за швабру схватился, решил сопливого проучить за наглость. И только загнал его в угол, кассирша помешала, разгородила мужиков. Но посетитель, уходя, пригрозил, что встретит Кольку после закрытия рынка. Тот в свою очередь поклялся утопить сопливого в туалете.
— Ну, вот этот точно не знал, что я из зоны. А как опаскудил, облаял меня! Почему и за что? Будто клеймо на лбу горит, даже бабы чуть ноги об меня не вытирают. Кому не лень глумятся. Но за что? Ведь я им никакой беды не учинил. А даже баба, что пирожками торгует, погнала от лотка. Не велела близко подходить, материла и кляла. А за что? Ведь мне, как и всем жрать хотелось. Квасу не смог купить. Пришлось кассиршу просить. До чего дожил? Бродячих псов и кошек так не гоняют и не ругают, как меня нынче забрызгали. С головы до ног. Будто и не человек, словно хуже их всех, еле продышал одного, тут же с другого бока получил. Они к своему говну уважительней чем ко мне относятся,— опустил Колька голову и вспомнил, как раскричалась в кабинке баба, когда увидела, что нет туалетной бумаги. Закончился рулон, она Кольку испозорила, мол, пропил, загнал кому-то, а люди, заплатив за туалет, мучайся. Ни бумаги, ни приличной вешалки, ни хорошего мыла нет и полотенца несвежие, грязные. Такими только Кольке пользоваться, вытирать корявую морду.
Мужик поначалу пытался успокоить бабу. Подал ей через верх рулон бумаги. Но та не угомонилась, орала так, что наруже было слышно. Колька не выдержал, выскочил, чтоб не сорваться, но баба, выйдя, на лестнице его приметила и снова завелась.
— Чтоб ты через уши просиралась, колода сракатая! — пожелал ей мужик. И услышал в свой адрес такое, от чего даже он, недавний зэк, голову вобрал в плечи... После всего на себя в зеркало до конца дня не смотрел. А кассирша успокаивала человека:
— Не обращай внимания, Коля! Люди к нам приходят разные, целый город, всех не перебрешешь. Молчи и ничего не отвечай, себе легче и толпа быстрей успокаивается. Забудь. На каждого не хватит нервов...
Мужик пытался забыть. Но обида, как фига из кармана лезла наружу.
— Ну, почему меня все топчут, презирают, достают? Наверно что-то во мне осталось от зоны, а люди видят и изгаляются. Для них неважно за что сидел, главное — был судим. Вот тебе и воля, а за горло берет так, что хлеще чем на зоне, дышать нечем. А тут еще дома баба-стерва, все время под задницу горячие угли сыпет. Отдохнешь с нею, как бы не так. От нее добровольно на погост сбежишь. Вовсе испаскудилась Оглобля. Ну, да нехай она ногами накроется, а меня не достанет, я ей цену знаю и уже никогда не поверю...
— Ну, чего не жрешь? Остыло все! Долго будешь дремать за столом? — вывел из оцепененья голос Катьки.
— Иль мешаю тебе? Чего пасть отворила? С чего осмелела гнилая колода? — осерчал Колька и оглядел бабу зло.
— Мне со стола прибрать пора, а ты тут раскорячился, как пень. Уже больше часа жду. Погладить белье нужно. Давай, жри шустрей! Не кисни над едой!
— Эх, Оглобля! До чего ты гнусной стала! Неужель страха нет, что одна останешься под старость?
— Чем пугаешь, чинарик замусоленный? Да таких, как ты, теперь полгорода. Оглядись! Уж я без тебя не пропаду! Хоть дух переведу и отдохну!
— Чего ж замену не сыскала, покуда я на зоне был? Никому ты не нужна. Тобой нынче даже бомжи побрезгуют!
— Дурак! Каб хотела, давно привела б другого. Да сына обижать не хотела. Посовестилась его.
— Да тебя мамка с новым козлом мигом вышвырнула б с хаты! Кто ты ей, дура безмозглая? Дала б тебе подсрачника и лети на все четыре стороны. Я б ей только спасибо сказал.
— Чего ты шпыняешь этой хатой, своей мамкой? Кто она, чтоб выкидывала меня? Димка законные права на это жилье имеет. А и мне предлагаются мужики не без угла!
— На свалке или в обезьяннике их жилье? Чего ж не линяешь к ним?
— Присматриваюсь, выбираю, чтоб не вляпаться, как с тобой.
— У тебя еще и выбор? Ну, закрутила, Оглобля! Кому звенишь дурное? Иль какой покойник тебе предложил ночь с ним поозорничать? Этим все едино. А на тебя кроме них никто не соблазнится.
— Сам козел никчемный! Тебя соседские бабки в окно увидели и не узнали, на все голоса жалеют. Мол, зачем такого старого приняла, да страшного. Теперь средь мертвых таких уродов нет.
— Придержи язык, Оглобля! Не грузи! На себя глянь — Мерелин Мурло! Тебя коли раздеть и на балкон поставить, городские мужики со страху передохнут, как мухи от дихлофоса. На тебя только ночью через черные очки смотреть нужно. Ты ж страшнее любого урода.
— А мне замуж не выходить!
— Так и других не задевай!
— Сколько ж вы будете ругаться? Ни минуты спокойно не поговорили. Все грызетесь, обзываетесь, я устал вас слушать. Когда остановитесь? Сделайте передышку, отдохните! — взмолился вошедший на кухню Димка.
— Мы и не ругаемся! Просто я ей мозги сифоню, иначе там плесенью все зарастет,— усмехнулся Колька.
— Хватит вам лаяться. Соседи и те вас грызунами прозвали. С лестницы слышно как друг друга полощите. В квартире жить невозможно, сплошные скандалы. Хоть меня пощадите, засыпаю и просыпаюсь под ваши брехи!
