Андрей стал чаще бывать у родителей, где с удовольствием погружался в чтение исторической литературы, которой особенно была богата библиотека отца.

Дануся достала его и там. Андрей просил отца всегда подходить к телефону самому и лишь потом передавать ему трубку. Таким образом она убеждалась, что муж действительно у родителей.

Сама Дануся к ним давно уже не ездила: с первых дней пребывания в Средневолжске, не найдя с милейшими стариками общего языка, она предпочла вовсе игнорировать их. Андрей не настаивал на общении, объяснял несложившиеся отношения различием интересов, занятостью молодой жены обустройством новой квартиры и другими причинами, которые сам же и придумывал, оттого что очень больно переживал ее нежелание найти общий язык с горячо любимыми им родителями. Позже, разумеется, все прояснилось само собой, когда самовлюбленность и эгоизм избалованной молодой женщины стали переходить все границы приличия.

В конце октября биржевой брокер, на которого Андрей возлагал все надежды, сообщил ему, что задуманная операция проходит успешно, даже с опережением предполагаемых сроков.

Даша с семьей давно уже перебралась с дачи в Москву. Гоша закончил основные работы в доме Якова Петровича и теперь, прощенный женой, жил, как обычно, дома, водил в школу и приводил обратно Сашеньку, гулял с ней. Но жизнь его и всей семьи благодаря посреднической деятельности Клавы резко изменилась: заказы как из рога изобилия сыпались на него. Это были и портреты, и пейзажи, и эскизы интерьеров новых квартир для еще молодого, но уже обретающего уверенность среднего класса и для очень состоятельных людей.

Клава, проявив себя еще раз человеком неординарным и практичным, как-то в отсутствие Даши спросила у Гоши:

— Скажи, Гошенька, вот повезло тебе наконец, работы привалило, хоть подмастерья нанимай…

Гоша приобнял Клаву ласково, сказал:

— Это не везение, старая, а твоя работа, Твоя заслуга, сама ведь знаешь. Никогда я этого не забуду, пока жив.

— Брось ты, я совсем другое хотела спросить. Не о заработках, нет, а вот скажи ты мне, нравится тебе то, что ты делаешь, стараешься от души или по необходимости?

— Конечно, от души, а как же иначе! — удивился Гоша.

— А ты прежде все рисовал-то непонятное, говорил, это мода, что нынче всем интересно такие картинки покупать.

— Я и сейчас не прочь заняться абстрактным рисунком, только чуть позже, потому что нельзя забывать традиционное. Портреты для меня и школа, и удовольствие, и заработок.

— И правильно, Гоша, правильно. Только вот не исхалтуриться бы тебе, не сделаться художником по найму, а работать только в охотку — вот чего бы я пожелала. Ты уж не сердись на меня, если я чего не понимаю, генацвале.

Гоша улыбнулся своим мыслям: откуда в этой простой женщине столько прозорливости и души…

— Нет, — ответил он, — не исхалтурюсь, не боись, старая. Теперь все будет хорошо. Яков Петрович мне такое предложил, что даже страшно рассказывать, не сглазить бы.

— И не рассказывай, не рассказывай! Вот как получится, тогда и скажешь.

Однако не прошло и месяца, как вечером Гоша объявил Даше и Клаве, что Яков Петрович приглашает его в качестве художника многосерийного телевизионного фильма.

До этого никого особо не интересовало, чем занимается сосед Клавы. Ну строит себе дом и строит. Оказалось, что он, уйдя из науки, где в свое время преуспел, даже стал мэнээсом и кандидатом наук, занялся продюсированием телефильмов. Сначала добывал деньги у разных бизнесменов, вкладывал их в покупку и демонстрацию дешевых мексиканских, колумбийских и бог знает каких еще сериалов. Потом, поднакопив денег, стал вкладывать свои. В этом на первый взгляд нехитром деле были у него и взлеты, и падения, но в итоге остался он в выигрыше и теперь решил запустить свой собственный фильм под эгидой собственной же продюсерской фирмы. Не обладая большим опытом в создании фильмов, он нуждался в совете профессионалов. Первым делом он предложил взяться за фильм Гоше. Тот в свою очередь сказал, что может связать его с Виктором Елагиным.

Через Дашу состоялось знакомство с четой Елагиных. Яков Петрович был совершенно очарован Еленой Андреевной, ее блестящей эрудицией и пониманием дела. О Викторе он знал как о популярном и весьма востребованном актере, так что знакомство только подтвердило его ожидания.

— Видите ли, — объяснял он свою позицию. — Сейчас много молодых, известных актеров, большинство из которых обладают не только отличной фактурой, но и великолепной физической подготовкой, позволяющей им в сложнейших эпизодах обходиться даже без дублеров. Но почти все они, так или иначе, известны благодаря работам в детективном жанре. Я же хочу сделать обыкновенную современную человеческую драму, если хотите, мелодраму. Уверен, что зритель соскучился по фильмам о любви, верности, измене, заботах и радостях таких же, как он сам, людей. Думаю, напряженный сюжет можно создать не только в детективном жанре, если автор владеет законами классической, традиционной драматургии.

Начались поиски сценариста. Елена Андреевна предложила одного из своих студентов, который параллельно учился на заочном отделении Литературного института и уже успел написать несколько одноактных пьес. Она была знакома с его первыми литературными опытами и считала его безусловно талантливым и перспективным, а главное, драматургически мыслящим молодым писателем.

После нескольких встреч, внимательного прочтения его произведений Яков Петрович одобрил кандидатуру, и работа закипела.

Гоше пришлось постигать новую для себя область — художника-постановщика фильма, что потребовало колоссального напряжения и большой, непривычной работы. Он с таким энтузиазмом взялся за дело, что и Даша, и Клава просто диву давались — словно подменили человека!

Все, казалось, встало на твердые рельсы: и работа, и мир в семье, и весьма ощутимые заработки Гоши. О прошлом никто не вспоминал, оно отступило, ушло, ничем не напоминая о себе. Даша была счастлива и думала порой, что если есть у человека вторая молодость, то и у их любви с Гошей она тоже есть — вторая молодость любви! Не по обязанности, не в результате Катиных уговоров и упреков она теперь стала все чаще и чаще откликаться на желания Гоши, сама испытывая при этом настоящий взрыв чувственности. Казалось, вернулись времена, когда в той, старой Гошиной мастерской, на старом матрасе, они оба были неистощимы и неутомимы.

Как часто люди в неукротимом рвении к активной жизни стремятся подальше уйти от своего прошлого, оставить о нем лишь приятные воспоминания, а все тяжелое, мрачное: ошибки, просчеты, собственные неблаговидные поступки — найдется ли на свете человек, который с полной уверенностью может утверждать, что никогда не поступал не по совести? — забыть, вычеркнуть, изъять из памяти и из сердца полностью, до чистого листа. Но прошлое никуда не уходит, не исчезает, оно лишь, притаившись, ждет, когда о нем забудут или, что еще хуже, пренебрегут им, и тогда напомнит о себе, выскочит из уголка памяти и закрасит черной краской все цвета радуги, только что светившие и игравшие так весело, так ярко…

Когда Даша решила, что все окончательно наладилось в их доме, утром позвонила незнакомая женщина. К счастью, трубку сняла Клава. Что-то показалось ей подозрительным: женщина, если судить по голосу, уже пожилая, назвала ее Дашей, но попросила к телефону Гошу. Сама не представилась, говорила путано и настаивала на встрече. Даша была в ванной — последнее время она особенно тщательно следила за собой, делала питательные маски, купила весы, контролировала вес и даже подсвечивала волосы, по мнению Клавы, и без того красивые.

Клава ушла в детскую, прикрыла за собой дверь и без обиняков спросила:

— Говорите прямо — чего вам надо?

— Тут у меня ребенок…

— Какой ребенок? — перебила Клава и, еще ничего не зная, поняла — в дом пришла беда.

— Ваш муж нагулял, а мать умерла…

— Давайте встретимся, — со свойственной ей решительностью сказала Клава, пытаясь унять внезапно начавшееся сердцебиение.