Выпрягся тогда он из своей бесконечной работы на целых три дня – решил отдать последний долг родителям – найти родные могилы, привести их в порядок. Оказалось, что Фоминична, ровесница матери, еще здравствовала. Она и проводила его на ухоженное деревенское кладбище. Долго шли среди новых крестов, под которыми теперь хоронили усопших. Но потом зашли на полузаброшенный участок, где стояли старые пирамиды со звездами. Остановились около двух забытых могил без ограды, на которых и надписи стерлись.
– Здесь, Вадим Борисович, – вздохнула старушка и перекрестилась. – Сорок лет назад как раз друг за другом родители-то ваши ушли, Царство им небесное…
– Спасибо, милая, спасибо. Постою тут…
– Постой, постой. Как они без вас горевали… до смерти прямо убивались, понятно дело – единственный сыночек, – вспоминая, покачала головой Фоминична. – Бона и за могилами некому было ухаживать. Я-то поначалу еще ходила…
Прорва полез в карман, вытащил все купюры, что были в кармане, протянул ей. Она замахала руками и пошла назад.
Долго стоял Прорва у безвестных могил: тяжко было на сердце, ни на одни похороны не приехал…
Постоял, заметил место, а помолиться как и не знал. Захотелось в кладбищенскую церковь зайти – богато отстроили, да и доход постоянный… Зашел, купил свечек, на канун поставил, за упокой. Других-то почти не ставили. А тут и священник из алтаря вышел, молодой. Прорва – к нему:
– Здравствуйте, батюшка.
– День добрый…
– Да вот родителей пришел помянуть. Когда-то жил в Бережках, а потом судьба забросила на другую сторону земного шарика… – как будто оправдывался Прорва.
– Ну что ж, и там люди… – кивнул батюшка.
– Хочу памятник родителям поставить.
– Лучше крест… – осторожно сказал священник.
– Вам видней… Будет крест, – и Прорва вдруг переменил тему. – Помогите людей надежных найти на фабрику. На церковь тоже готов пожертвовать.
Священник, отец Александр, оказалось, знал про Прорву и про его детище, благосклонно отнесся к Затее. Пригласил директора фабрики в свой домик при церкви. Сидели они за небогатой трапезой и мирно беседовали. Прорва думал, что сидели минут десять, а оказалось три часа. За это время отец Александр очень расположил к себе Прорву. За разговором выяснилось, что в церкви имеются записи об умерших. Прорва не знал точной даты смерти родителей, и записи очень помогли ему – не надо было в архив обращаться, чтобы на кресте даты жизни проставить. Отец Александр принес две имеющиеся в наличии «амбарные книги» и оставил Прорву одного. На первой книге было написано «Крещения», на другой – «Отпевания» за период 1941 – 1981 годов. Нашел Вадим в отпетых и отца и мать: Борис Прорва скончался через две недели после отъезда сына за границу, 26 октября 1965 года. Нина Прорва последовала за супругом спустя три месяца. Вадиму стало интересно, записан ли он в крещеных, стал искать. Удивился, что с началом войны увеличилось число крещеных – все крестились: и стар, и млад. И после войны несколько лет такая же тенденция была, так что нашел он себя в крещеных. А потом, года с пятидесятого – тенденция в обратную сторону повернулась. А в шестидесятые годы – крещеных было по пальцам пересчитать. И тут среди записей он увидел: «Любовь Платоновна Лобова – 16.04.1966».
Как будто кто-то ему вдруг открыл: Люба Лобова – его дочь. Все сходится. Любовь с Татьяной была летом, осенью он уехал, а в апреле дочка родилась. А замуж она вышла, как сказала Фоминична, перед Новым годом. Значит, Платон взял ее беременной. Вот она, настоящая любовь…
У Прорвы, здорового мужчины, вдруг больно защемило сердце. Что-то почувствовал священник, внезапно вернулся в домик, увидел посетителя в беспомощном состоянии, покропил его крещенской водой, помазал маслицем, помолился – вроде отлегло. Как только полегчало, поехал Прорва в Бережки, подкатил прямо к дому Лобовых.
Татьяна возилась во дворе. Он, бледный, окликнул ее из-за ворот.
– Господи! Что-нибудь случилось? – испугалась она его вида.
– Ты не пугайся. Мне просто надо поговорить…
– Нашел время! Да и не о чем нам с тобою говорить.
– Таня… – он открыл калитку, вошел во двор.
– Оставь меня в покое… – развернулась Лобова. – Я Платона позову.
– Не надо, я сейчас уйду… Скажи мне только одно… Люба – моя дочь?
Она не смогла ничего ответить, ушла в дом. Супруги Лобовы провели бессонную ночь.
Наутро глава семьи стал собираться…
– Платон… – окликнула его супруга. – Ты же мудрый человек…
– Спасибо. Хоть это ты признаешь, – хмуро отозвался Лобов. – Ну что еще?
– Не знаю, говорить обо всем Любе? Получается, мы всю жизнь ее обманывали.
Лобов молча продолжал одеваться, жена помогала ему.
– Значит, по-твоему, когда я говорил Любе «дочка», я ее обманывал? И когда говорил, что люблю ее – тоже врал?
– Я не об этом…
– Не надо было с ним разговаривать. Послал бы его…
– Он уже знал, понимаешь? Что Люба – его дочь.
– Где же он это раскопал, ешкин кот?
– Может, кто-то ему сказал?
– Ерунда, – отрезал Лобов.
– Значит, вспомнил, прикинул, – предположила Татьяна. – Господи, сохрани и помилуй, – перекрестилась она. – Чего он задумал…
– Вот сейчас я и узнаю! – собрался наконец Лобов.
В это время в кабинете Прорвы разговор шел как раз о нем.
– Лобов знает о наших планах…
– Это невозможно, – возразил Калисяк своему шефу, но тут же поправился: – Кто ему донес?.. Вадим Борисович, утром эксперт прислал свое заключение, что от Киселева достать воду нельзя.
– Да! – в сердцах ответил Прорва. – Одно ясно, что Лобов теперь не продаст ни сантиметра…
– Шеф, вы сильно не огорчайтесь, если с разливом воды мы пролетаем. У нас и без этого неплохой бизнес налаживается – соки и варенья.
– Ерунда! Меня интересуют только большие деньги, которые должны течь рекой, а не по капельке. – Прорва порывисто поднялся, зашагал по кабинету. – Я должен получить эту воду. Не для того я вернулся, чтобы уступить в решающий момент! – О чем-то подумал и сказал совсем о другом: – Глупо распорядился я своей жизнью. Все не так!
Оба и не заметили, как в кабинет вошел Лобов и вдогонку к последней фразе Прорвы приставил:
– Какого хрена ты вернулся? Решил разрушить мою семью? Пока тебя не было, все было путем!
– Полегче, Платон, не шуми без толку, – Прорва кивнул Калисяку, чтобы вышел. – Платон! Давай договоримся как люди, нам нельзя быть врагами. Подумай о наших детях… Я предлагаю тебе наладить общий бизнес. Ты войдешь в долю…
– Вот тебе моя доля! – Лобов достал из кармана свой любимый кукиш и поставил на стол. – Как посмотришь, сразу вспомнишь!
– Платон, я знаю, что ты упрямый. Ну давай – ради Лики и Миши. Мой капитал – твоя вода, а? Ну что плохого? Ты о таких деньгах и не мечтал!
– На чужом добре руки погреть хочешь? Возвращайся туда, откуда приехал. А к моему дому даже не подходи, понял?! Деловой ты наш…
Прорва был спокоен и непоколебим.
– Я понимаю, из-за чего ты копья тут мечешь! А мне каково? Как обухом по голове! Клянусь, я не знал, что Люба – моя дочь. Если бы я только знал… я бы не уехал, наверное… Почему Татьяна не сказала мне? Ну почему?
– Ты что несешь, олух царя небесного? Слушай, если ты хоть словом обмолвишься с кем… я за себя не ручаюсь, – кипел гневом Лобов. – Люба – моя дочь. Другого отца у нее не было и нет! Заруби себе на носу!
После высказанной угрозы Лобов развернулся и в сильном волнении вышел из кабинета. Он даже не заметил Настю, стоявшую у дверей с другой стороны.
Правда говорится: пришла беда – открывай ворота! Семейство Жилкиных вступило в бесконечную полосу испытаний, которые в конце концов поколебали их устоявшиеся представления о счастье…
Через несколько дней после возвращения Гриши из-под ареста, ему позвонили и сказали, что его мать, Наталья Аркадьевна, в больнице с инсультом. Гриша тут же рванул в Москву. Петр и Павел, конечно же, слышали, что у них есть бабушка Наташа, но в сознательном возрасте ее никогда не видели. И были очень удивлены известием, что она вообще-то жива… За чаем, в ожидании вестей от Гриши, Люба бегло обрисовала ситуацию своим близнецам:
