«Такова судьба труса, — подумал Эрик, осознав, что находится в какой-то мрачной, темной, бескрайней пещере. — Если бы я так сильно не испугался ее и не решил убраться отсюда подобру-поздорову, а перед этим в последний раз пройти мимо ее дома, то землетрясение не настигло бы меня, потому что земля никогда не раскалывается во многих местах, а всего лишь в нескольких, и всегда есть шанс, что ты не окажешься в месте катастрофы. Вот и я не оказался бы здесь, случись все иначе».

Потом он понял, что если земля разверзлась и накрыла его с головой, то вряд ли ему удастся выбраться наружу, ему, скорее всего, придется остаться навеки в этой темной смрадной яме и умереть от удушья, вызванного недостатком воздуха, а может, рано или поздно сама земная толща просто-напросто поглотит его.

Да, наверное, настал его последний час, а вскоре случится вот что: его раздавит огромная масса земли; потом пройдет несколько минут, и ему придется испытать нехватку воздуха. Вероятно, под воздействием страха и шока им будет предпринята попытка восстановить дыхание, но вскоре воздух кончится совсем. Земля постепенно набьется ему в рот и ноздри, срывая последнюю попытку схватить хотя бы глоток воздуха. Все тщетно… Так наступит последняя минута его жизни.

Ему доводилось наблюдать за смертью очень многих людей; некоторые тихо умирали во сне; другие отчаянно кричали, борясь за жизнь; третьи умирали от старости и болезни, когда их силы совсем истощались; он видел детей, умерших, так и не познав жизни; видел, как умирали еще совсем молодые мужчины и женщины, которые больше всего на свете хотели жить. Он считал, что привык к смерти. Теперь же понял, что, наверное, стал хирургом, чтобы отгонять свой собственный бесконечный страх перед смертью, чтобы подняться над страхами, помогая выжить другим. Чтобы сохранять лицо перед лицом жизни и перед лицом смерти.

Выходит, все было напрасно. Ему не удалось это. Он оказался презренным, слабовольным, малодушным трусом. Во время войны проявлял чудеса отваги, но тогда, по молодости, просто не верил в собственную гибель. Что ж… Вот и ему довелось встретиться с костлявой лицом к лицу. Он подумал, что, должно быть, это самое отвратительное зрелище на свете — когда со смертью встречаешься ты сам, твое собственное «я».

Там, где он находился сейчас, было темно и совершенно пусто. При этом не хватало воздуха. Наверное, именно из-за отсутствия воздуха Эрик чувствовал себя так, словно на него навалился какой-то гигантский груз или его сбросили в неподвижную воду, которая имела ту же температуру, что и его тело. И все же если бы это было так, если бы он провалился в какое-то подземное озеро, то не смог бы дышать и, по-видимому, уже утонул бы.

«Однако я только лежу и жду неизвестно чего».

Он изумился собственной пассивности, хотя, вероятно, прошло всего каких-то несколько секунд. «Наверное я погребен не очень глубоко, и, может быть, мне удастся выбраться наружу». Эрик внутренне приготовился собраться с силами, намереваясь окончательно и бесповоротно поставить на карту все, но сделать попытку выбраться на свободу и бежать из этого проклятого места… Если это окажется невозможным, то все пойдет прахом. Во всяком случае, решил Эрик, что бы ни случилось, надо попытаться осуществить свое намерение немедленно, не теряя ни секунды.

Постепенно Эрик собрал все свои силы в плотный комок, сжался наподобие стальной пружины, сложив руки и ноги у живота, и приготовился к прыжку. Что бы ни преграждало ему путь, что бы ни обволакивало его тело, преграда должна сломаться или лопнуть под воздействием невероятной энергии, которую он ощущал в себе в эту минуту. Вырваться любой ценой! Сейчас Эрик был настолько же уверен в близком освобождении, насколько несколькими мгновениями раньше раздавлен мыслью о своей неизбежной гибели. А может, его вело одно и то же убеждение, ибо гигантское усилие над собой, которое он сделал, казалось таким предельным, что чуть ли не обещало высвободить его из самой жизни.

«А тем временем я буду громко кричать», — подумал он, словно эта мысль могла придать ему еще больше сил. И в следующую секунду услышал пронзительный вопль; его руки и ноги разлетелись в стороны… Эрик выпрыгнул из кровати и встал возле нее, оглядываясь вокруг.

В комнате царил полумрак, хотя сквозь закрытые ставни пробивались тоненькие лучи света. Пол был покрыт кафельной плиткой в виде мозаики — Эрик отметил это, когда посмотрел вниз, на свои босые ноги. Помимо совершенно разгромленной постели он увидел громоздкий сундук, два стула и маленький письменный стол — все было выкрашено в черный цвет на испанский манер. И еще машинально зафиксировал оловянные канделябры и рамы со вставленными в них старинными зеркалами, амальгама которых была вся в трещинах и точках, и религиозные картинки. Все это висело на белой оштукатуренной стене. А рядом с ним стояла Дульчи.

Увидев ее, Эрик не испытал сильного удивления. У него появилась уверенность, что никогда не было той глубокой пещеры, что он всегда находился в этой комнате; и, главное, не умирал и не собирался умирать, а знал, что все случится именно так, как происходило в настоящий момент.

— Полагаю, вам опять надо вернуться в постель, Эрик, — произнесла она голосом легчайшим, как пушинки одуванчика — их так сладостно было сдувать в далеком детстве.

Дульчи была одета в белую блузку с оборочками и длинную черную юбку. Волосы украшал цветок красного гибискуса, на руках позвякивали серебряные браслеты, ноги были босы. Когда она дотронулась до него, он не почувствовал в ее руке ни тепла, ни холода, а только мягкость и нежность; от нее исходил какой-то тончайший аромат, который завладел частью его разума, однако так и осталось неясным, что это за запах. Он мучительно пытался вспомнить, где и при каких обстоятельствах вдыхал нечто подобное. Она посмотрела ему в лицо с легкой улыбкой, но с глубоким участием.

Ему не хотелось снова ложиться в постель, он просто боялся так поступить, поскольку, по-видимому, это была та самая постель, в которой он находился, когда считал, что погребен под землей и плавает в каком-то бездонном подземном озере. Будет слишком трудно предотвратить следующее падение туда… если оно вообще когда-либо совершалось. Куда благоразумнее просто стоять на ногах, не теряя связи с реальностью.

— Как же мог устоять дом? Судя по всему, он должен быть полностью разрушен. Или это все, что от него осталось?

— Все, что осталось? Да нет, все осталось таким, как прежде. Почему вы говорите о каких-то разрушениях?

Эрик улыбнулся, считая, что Дульчи разыгрывает его.

— Мне приходилось видеть землетрясения, — сказал он. — Однако такое — ни разу, — заканчивая фразу, Эрик покачал головой и был неприятно удивлен, обнаружив, что в его голове вообще нет ничего, если не считать длинной металлической балки, медленно перекатывающейся из стороны в сторону всей своей массой, бьющей то в один его висок, то в другой. — Какого черта… — пробормотал он и снова потряс головой. Балка опять задвигалась.

Дульчи подошла поближе. Она, верно, считает, что он может упасть, и решила вовремя подхватить его. Тогда Эрик пошире расставил ноги, посмотрел на них, чтобы убедиться, что сделал все правильно, и переставил сначала правую ногу, потом — левую. Глядя вниз, заметил, что все еще одет в серые широкие брюки. Потом увидел, что на нем нет рубашки, и с удивлением отметил волосатость груди и рук. Он медленно поднял голову еще раз, опасаясь, что, если сделает это быстро, балка в голове скатится вниз и сломает ему шею.

— Итак, было землетрясение, верно?

— Нет, Эрик. Не было никакого землетрясения. Не знаю, что случилось, но, полагаю, вы просто упали в обморок.

Он вздрогнул от ужаса.

— Упал в обморок?! Я?! Боже, со мной никогда в жизни не случалось обмороков!

— Но вы лежали вон там, на дороге. Один индеец проходил милю, увидел вас и позвал Марсию. Он и помог нам занести вас в дом.

— Кто нес меня в дом? — громко спросил Эрик, пристально глядя на Дульчи, ибо неожиданно ему пришло в голову, что принести его в дом могло это чертово животное. Эта мысль заставила его разразиться смехом, но тут же по всему телу пробежали мурашки.