Хозяин махнул рукой.

Сторговались, что выступят утром — путь был недалеким, и даже выспавшись, мы могли успеть к месту до заката.

Ади, приняв решение, успокоился. Вернувшись после обеда в нашу комнату, он занавесил окно тяжелыми шторами и завалился спать.

Пока он укладывался, я успел его спросить:

— Может, объяснишь, отчего ты так спешишь? Хочется выковырять из себя этого пассажира?.. Так не терпится, что готов рисковать нашими шеями? Вы же с ним вполне ладите последнее время.

— Видишь ли, Дже… Да не видишь ты ничего. Здесь у тебя из-под задницы уведут коня, а ты узнаешь об этом только когда шлепнешься на землю… Все опять не так просто, как тебе кажется.

— Ну так поясни — в чем дело?

Ади молчал достаточно долго. Так долго, что я подумал — ответа я не получу. Но Ади только размышлял, с чего начать.

— Как думаешь? — наконец решился он. — Отчего я отправился в этот путь?

Теперь задумался я: патриотизм исключался. Вряд ли в нем сидел какой-то его родственник. Хотя…

— Из-за жены? — предположил я.

— В некотором роде… Но не в том, что ты подумал. Я вышел в дорогу из-за семьи. Иначе говоря, из-за денег.

— Из-за денег?

— Ну да, знаешь, такие блестящие кругляшки, или красивые бумажки.

— И много платят?..

— Достаточно. Ты столько получаешь за трехмесячную капанию.

— Хорошая ставка. И по какому поводу платят так дорого?

— За риск, Дже, за риск…

Я кивнул, думая, что понимаю:

— Что поделать, времена нынче неспокойные…

Но я был неправ:

— Да как ты не понимаешь! Еще месяц и будет поздно, процесс станет необратим! Уже не будет Ади Реннера и мага… Как бишь его там…

Затем Ади рассказал то, что знал. Знания его были неполными. Но я понял — тем, кто изобрели этот процесс, тоже было не все до конца ясно.

Порой, курьеры сходили с ума сразу после пересадки, умирали без видимых на то причин, наконец, иногда несомый разум просто исчезал, будто его и не было никогда.

Но даже когда несомый разум изымался, в мозгу носителя оставалось что-то от него — тень. Курьер мог перевезти до трех-четырех разумов, причем не было значения — скопом или по очереди. С пятым уже возникали проблемы, шестая-седьмая пересадка гарантированно сводила человека с ума.

В меньшей степени это касалось и носимых. Если их перевозили скопом, порой они непостижимым образом переплетались, и многим это не нравилось. Посему, надежный гонец ценился дорого, а первый его перенос обходилась в огромные деньги…

-

Наконец, Ади повернулся к стене, давая мне понять, что разговор закончен.

Я не стал настаивать на обратном.

Оставалась половина дня. Спать мне не хотелось. Я мог бы лечь и даже заставить себя заснуть, но что потом делать ночью?

Безделье привело меня назад, в обеденную залу. Но трапеза уже закончилась, приборы убрали, стол вытерли.

Однако зал не был пуст. Потолок в обеденной вывели высокий, там было довольно просторно. И сейчас по комнате порхал сын хозяина.

Превратись я в птицу, комната была бы мне мала, но ребенка это не ничуть не расстраивало. Его родители относились к странностям сына спокойно и лишь спрятали все вещи, которые он мог бы разбить, зацепив крылом. От его крыл в комнате подымался жуткий ветер.

Я подошел к окну.

С неба сыпался снег — мелкий, как крупа. Куры думали, что это зерно, клевали его, но, распробовав, ходили обиженными и удивленными.

— Ты читал сказку, о принцессе на горошине? — спросил малыш, присев со мной рядом на подоконник

— Да, — соврал я.

Сказку мне читать не приходилось, но что-то слышал, поэтому решил, что я как — то отвечу на его вопросы.

— Тяжела, понимаешь ли, жизнь принцесс, — продолжил я. — То за нелюбимого пытаются выдать, то гороха под перину насуют.

— И зачем?..

— Вероятно, прятали горох на случай неурожайного года.

— Наелись бы они с горошины!

— Ну, сначала горох прятали под кровать, но потом там место закончилось, поэтому часть спрятали в перины…

Как всякий ребенок, он хотел сказок. К счастью, я был неплохим рассказчиком, и, хотя, сказки знал так себе, всегда мог что-то досочинить.

Да и так ли это важно — парнишка совсем не знал нашего мира, и реши я рассказать ему только правду о земле на побережье, он бы продолжал слушать меня с открытым ртом.

Но я отчего-то врал ему: в моих сказках принцессы были исключительно, сказочно прекрасными, короли держались своего слова и исправно меняли полцарства то на коня, то на лодку. Графства у меня шли за буханку хлеба. Я рассказывал о замках, флаги на башнях которых царапают облака, про корабли, размером с дома.

Отчего-то он меньше всего верил в моря, в то, что воды может быть столько — от горизонта до горизонта.

Но я сочинял ему уже иную сказку:

— Жили, значится, две принцессы — сестры. Одна была Снежной, а вторая… Вторая — Нежной. Нежная спала в цветном гамаке, сплетенном из трав, Снежная — в кровати изо льда…

Что я там еще рассказывал, уже не помню. Да и так ли это важно?

-

Когда я в последний раз переступал порог этого дома, на полу я увидел перо с крыла малыша. Я нагнулся и спрятал его за крыло за отворот рукава.

— Надо же, человек-птица, подружился с ребенком-ангелом, — услышал я за спиной.

Я обернулся — конечно, это был Ади.

Когда мы седлали коней, я все же вернулся к этой теме:

— Самая большая птица, которая летает, это, наверное, лебедь. Пробовал я быть лебедем… Красиво, но хрен взлетишь. А парнишка-то потяжелей лебедя будет. Как он летает-то?

— Слушай, Дже, а как ты полагаешь — то, что ты в птицу обращаешься, это естественный процесс?.. Человек летит, опираясь не на мускулы, а на разум, на слово, на веру наконец… Представь — человек родился с крыльями. У него нет иного выхода, кроме как лететь!

-

Мы не спешили. Было ясно, что выше, в горах перевалы уже заносит снегом.

Утром погода все же выровнялась, дожди прекратились. Но это была не бабье лето, а репетиция зимы. Лужи покрылись льдом, но не таким толстым, чтоб его не смогла сокрушить копытом лошадь. Подковы проламывали твердую грязь, но под ней была жижа, в которой оставались следы — вероятно до весны.

Здесь было холодно. Пожалуй, на равнине, в это время только начинались осенние дожди. Я смотрел вверх, на горы. Там все было окутано то ли туманом, то ли снегопадом.

В путь мы выступили рано утром. Хозяин, очевидно, не хотел останавливаться на отдых в холодном лесу.

Наша дорога шла лесом, потом по какой-то просеке. Немного позже я понял, что когда-то здесь была дорога. Затем ее забросили, и теперь она потихоньку зарастала.

Леса здесь были дремучие. Сосны лезли вверх такие толстые и такие высокие, что подумалось — была бы здесь речка для сплава деревьев, я бы сделал второе состояние на строевом лесе. Выше деревьев были только горы. Они уже закрывали полнеба. Казалось, еще немного и они скроют нам зенит. Горы действительно стояли стеной. Здесь не было предгорий — просто земля встала на дыбы.

И тут просека закончилась.

Если бы я шел, я, наверное, остолбенел.

Но меня нес конь, и мне просто оставалось смотреть по сторонам. А посмотреть было на что.

Это был маленький городок. Нечто подобное я видел на верфях, но если там не жалели дерева, то здесь все было из камня и железа. Огромные сараи, дома в несколько этажей. И над этим всем возвышалась длинная пристройка к горе.

На земле лежали ровные стальные полосы, проржавевшие до того, что обросли бурой чешуей. Подобные полосы я видел на шахтах, но там рейки были уже, короче и главное — сделанные из твердого дерева.

Жуткое впечатление усугубляло то, что в этом городе никого не было. Мы прибыли туда почти на закате, но ни в одном окне не горел огонек. Можно было подумать, что мы вступаем в город призраков.

Может, сооружения не были такими величественными или огромными, но было просто странно обнаружить их так далеко от того, что я привык называть цивилизованным миром.