Я с трудом сглотнул. Глаза четырех мертвых девочек внимательно следили за мной.

— Кажется, я знаю, — наконец проговорил я.

Примерно через час я и мама вышли из дверей Братонского центра досуга. Мы должны были встретиться с отцом, чтобы вместе идти на вечернюю службу в церковь. Ведь сегодня был сочельник.

— Привет, Тыква! Счастливого Рождества тебе, Подсолнух! Заходи внутрь, Дикий Билл!

Я услышал дока Лезандера прежде, чем увидел. Как всегда, он стоял в дверях церкви в своем сером костюме с галстуком-бабочкой в красную и зеленую полоску и красном жилете. На лацкане у него был значок Санта-Клауса, и когда док Лезандер улыбался, его передний серебряный зуб ярко блестел.

Мое сердце застучало изо всех сил, а ладони сильно вспотели.

— Счастливого Рождества, Калико! — приветствовал док Лезандер маму, назвав ее так непонятно почему.

Потом схватил руку моего отца и потряс ее.

— Как дела, Мидас?

Взгляд ветеринара упал на меня. Он положил руку мне на плечо.

— Счастливых каникул тебе, Шестизарядный!

— Благодарю, Птичник, — ответил я.

И тут я ясно это увидел.

Его губы продолжали улыбаться, рот вел себя умно и не дрогнул. Но глаза едва заметно дернулись. Из них ушел рождественский свет, что-то жесткое, как камень, появилось в его взгляде. Но уже через пару секунд выражение его лица вновь изменилось.

— Что ты задумал, Кори? — Рука на моем плече слегка напряглась. — Хочешь отнять у меня работу?

— Нет, сэр, — ответил я, чувствуя, как сжимается рука дока Лезандера, а все мое остроумие улетучивается.

Он еще секунду пристально смотрел на меня, и в это мгновение я испытал настоящий страх. Потом его пальцы разжались, отпустив мое плечо, и док Лезандер обратился к новому семейству, появившемуся в дверях вслед за нами.

— Давай-ка заходи внутрь, Маффин! Счастливого Рождества, Даниэль Бун!

— Э-гей, Том! Поторопись, я занял тебе местечко!

Мы сразу поняли, кто кричит. Дедушка Джейберд, бабушка Сара, дед Остин и бабушка Элис уже ждали нас. Дед Остин, как обычно, выглядел глубоко несчастным. Дедушка Джейберд, стоя между скамьями, махал нам руками и кричал, ставя себя в неловкое положение и устраивая на Рождество точно такой же переполох, как и на Пасху. Он оставался верен своим дурным привычкам в любое время года. Однако когда он взглянул на меня и сказал: «Здравствуй, молодой человек», — я понял, что повзрослел в его глазах.

Во время праздничной службы, когда мисс Гласс Голубая исполняла на пианино «Тихую ночь», орган напротив нее молчал. Я не сводил глаз с четы Лезандеров, сидевших пятью рядами впереди нас. Я видел, как, медленно повернув свою лысую голову, док Лезандер обвел глазами присутствующих, словно выясняя, все ли пришли. Но я-то знал, в чем было дело. Наши взгляды на мгновение встретились. На лице ветеринара появилась холодная улыбка. Потом он наклонился к уху своей жены и что-то прошептал, но та сидела неподвижно.

Я представил себе, как крутится в его голове зловещий вопрос «Кто еще знает?» И то, что он сказал своей похожей на лошадь Веронике, где-то между «тьма рассеивается» и «все залито светом», могло быть: «Кори Маккенсон знает».

«Кто ты такой? — думал я, наблюдая за ним, пока преподобный Ловой проводил рождественское богослужение. — Кто ты такой на самом деле, под этой своей вечно улыбающейся маской, которую так ловко носишь?»

Все зажгли свечи, и церковь наполнилась мерцающими огоньками. Преподобный Ловой пожелал нам здоровья и счастья, добавив, что мы должны нести в своих сердцах царящий на Рождество дух веселья, после чего служба закончилась. Отец, мама и я отправились домой. Завтрашний день был посвящен бабушкам и дедушкам, но сочельник был наш и только наш.

В этом году наш рождественский обед не блистал яствами, как прошлогодний, но благодаря щедрости «Большого Пола» у нас было сколько душе угодно яичного коктейля. Наступило время открывать подарки. Мама нашла радиостанцию, передающую рождественские песнопения, а я, расположившись под елкой, наконец-то принялся разворачивать оберточную бумагу на своих подарках.

От отца я получил книжку в бумажной обложке. Она называлась «Золотые яблоки Солнца» и принадлежала перу писателя по имени Рэй Брэдбери.

— У «Большого Пола» книжками тоже торгуют, — сказал отец. — Им там отведен целый стеллаж. Парень из отдела реализации продукции сказал мне, что Брэдбери — отличный писатель. Сам он тоже купил эту книгу и говорит, что там есть хорошие рассказы.

Открыв книгу, я прочитал название первого рассказа. Он назывался «Сирена». Просмотрев его, я выяснил, что речь здесь идет о морском чудовище, привлеченном жалобными стенаниями туманного горна. Я немного почитал рассказ, и у меня возникло ощущение, что его писал мальчишка моего возраста.

— Спасибо, папа! — радостно воскликнул я. — Отличная книга!

Пока мама и отец распаковывали свои подарки, я занялся вторым пакетом, предназначенным лично мне. Из красивой обертки выскользнула фотография в серебристой рамке. Я поднес ее к свету камина.

Человека на снимке я знал отлично. Это был один из моих самых лучших друзей, хотя сам он об этом понятия не имел. Внизу, чуть наискось, было написано: «Кори Маккенсону. С наилучшими пожеланиями. Винсент Прайс». От восторга у меня перехватило дыхание. Винсент Прайс[30] знает мое имя!

— Я знаю, что тебе нравятся его фильмы, — объяснила мне мама. — Я написала на киностудию и попросила их прислать фотографию, и видишь, они откликнулись на мою просьбу.

О рождественская ночь! Волшебная пора!

После того как подарки были распакованы, оберточная бумага убрана, в камин подкинули новое полено, а наши желудки согрела очередная чашка яичного коктейля, мама рассказала отцу о нашей поездке в Музей гражданских прав. Отец сидел молча, не сводя глаз с трещавших в камине поленьев, но слушал внимательно. После того как мама закончила свой рассказ, отец сказал:

— Невероятно. Никогда не думал, что подобное может у нас случиться.

Отец нахмурился, и я знал, о чем он думает. Ему бы прежде никогда не пришло в голову, что многое из происшедшего в Зефире со времени трагедии на озере Саксон могло здесь случиться. Возможно, виной всему был наш жестокий век, который, похоже, добрался и до нашей глуши. В новостях все чаще упоминалась страна под названием Вьетнам. Гражданские конфликты то и дело вспыхивали в крупных городах, напоминая сражения какой-то необъявленной войны. Смутные дурные предчувствия расползались по нашей стране словно утренний туман, предчувствие эры сплошного пластика, одноразовых вещей, циничной коммерции. Мир становился другим, и Зефир изменялся вместе с ним. Пути назад, в мир, каким он был прежде, не было.

Но сегодня на землю опустилась рождественская ночь, а завтра наступит Рождество, и в мире должны царить покой и счастье.

Увы, покой продлился не более десяти минут.

Мы услышали, как над Зефиром с воем пронесся реактивный самолет. В этом не было ничего необычного: самолеты часто взлетали или садились на авиабазу Роббинс. Звук реактивных двигателей был знаком нам так же хорошо, как свистки товарных поездов, но на этот раз…

— Слышите, как низко пролетел? — спросила нас мама.

Отец сказал, что, судя по звуку, самолет едва не задел крыши домов. Он собирался выйти на крыльцо, но в этот миг мы услышали громкий шум, словно кто-то бил молотом в пустую бочку. Эхо гулкого удара разнеслось над Зефиром, и через миг по всему городу, от Темпл-стрит до Братона, заливисто лаяли собаки, так что даже бродячая труппа певцов рождественских гимнов вынуждена была прекратить пение. Выскочив на крыльцо, мы с тревогой прислушивались к переполоху. Первой моей мыслью было, что реактивный самолет упал и разбился, но потом я снова услышал рев его двигателей. Он сделал несколько кругов над Зефиром, мигая огнями на концах крыльев, а потом повернул в сторону базы ВВС Роббинс.

Собаки еще долго лаяли и выли. Из домов выходили люди, чтобы узнать, в чем дело.