На самом деле, ничего особенно неудобного не было, просто лежать неподвижно, когда что-то болит – сущее мучение…

– Сейчас, потерпи еще минутку, – как-то виновато попросил Амарго. – Совсем немного осталось. Полежи спокойно. Хочешь, я тебе что-нибудь расскажу?

– Хочу, – злорадно заявил Кантор. – Расскажи, что все-таки вышло с моей рукой? Хоть сейчас скажи честно. Может, тебе будет стыдно мне врать, когда мне так плохо.

– Ох, как ты меня достал… – вздохнул Амарго. – Не могу я тебе рассказать, хотел бы, но не могу. Я поклялся молчать. Смирись с этим, наконец. Правда это, правда, раз уж ты сам докопался, не буду скрывать. Но что и как, рассказать не могу. И не проси меня больше. Утешься тем, что у тебя снова две руки, и успокойся.

– Хорошо, – вздохнул Кантор. – Скажи только, она настоящая?

– Настоящая, живая, такая же, как была, и совершенно здоровая. Если ты когда-нибудь снова захочешь играть на гитаре, пусть рука тебя не смущает. И давай больше к этому не возвращаться. Договорились?

– Хорошо, – вздохнул Кантор, решив не слишком давить на Амарго. И так товарищ наставник сказал больше, чем обычно. – Долго мне так лежать?

– Подожди немного. Еще минут пять. И объясни мне, во имя неба, почему ты сразу не пришел ко мне? За каким тебя понесло девчонку искать? Это у тебя что, мания или просто традиция – сбежав из плена, первым делом являться к женщине?

– Не твое дело.

– Очень даже мое! Я твой командир!

– Ты мой глюк, – проворчал Кантор, осторожно встряхивая головой. Болеть голова перестала, но с окружающим миром стало твориться что-то не то. Стул у окна начал оплывать, как огарок свечи, а занавески затеяли причудливый танец… – Ты видение.

Амарго тихо вздохнул и не стал настаивать. Только пробормотал себе под нос:

– И у этого тоже видения… А он уверяет, что эти поганцы – не братья…

Занавески продолжали плясать, соблазнительно изгибаясь, как хитанские танцовщицы в пестрых широких юбках, Кантору даже показалось, что под тканью видны очертания стройных женских тел… «Я все-таки озабоченный, – обреченно подумал он, прикрывая глаза, чтобы отогнать навязчивое видение. – Даже тут мне бабы чудятся… И хорошенькие притом… Неужели эта хинская пилюля так долго действует? Или Амарго тоже угостил меня чем-то подобным?»

– Можешь поворачиваться, – сказал Амарго. – Через час-два тебе станет лучше.

– Что ты со мной сделал? – спросил Кантор, не открывая глаз, чтобы не увидеть опять танцующие занавески.

– Ты все равно не поймешь. Просто постарайся уснуть и не думай ни о чем плохом, а то приснится.

– Хороший совет… О чем я, по твоему, могу думать? О прекрасных дамах? О говорящих цыплятах? О концерте для рояля с оркестром?

– Говорящие цыплята? – удивленно переспросил Амарго. – Надо же додуматься… Видно, зря я тебе все-таки двойную дозу вкатил… Чем я думал? Ослабленный организм, не привыкший к химии… Не хватало, чтобы у тебя и в самом деле начались галлюцинации! Давай-ка лучше спи.

– Поздно, – хмыкнул Кантор. – Уже начались. Вот я с тобой разговариваю. А тебя же на самом деле нет. Как бы ты сюда попал?

– Верно, – согласился Амарго. – Меня нет. Я тебе привиделся.

– Сам знаю, – почему-то развеселился Кантор. Он все-таки открыл глаза, и тут же обнаружил, что кровать стала прозрачной и под ней сидит мышь. Сидит и умывает мордочку лапками, вредная зверюшка. Пока он пялился на эту мышь, Амарго куда-то делся, а вместо него появился говорящий цыпленок размером со стул, на спинке которого он каким-то чудом ухитрился примоститься. Потоптался, неуверенно перебирая лапками на своем неустойчивом насесте, и голосом Мафея спросил:

– Ты спишь?

– Не знаю, – рассудил Кантор. – Если ты мне снишься, то сплю. А если ты глюк, то, наверное, нет…

– Нет, я правда здесь. Я настоящий, – уверил его птенец и, снова потоптавшись на спинке стула, спросил: – Тебе больно?

– Уже не очень. А здесь в самом деле был Амарго, или мне показалось?

– В самом деле.

– Чем он меня напичкал? И как?

– Я точно не знаю… Какое-то сильное обезболивающее, антибиотики и минеральный комплекс… Я не знаю, что это такое, но он сказал, что у тебя могут быть сильные побочные эффекты… Ты только мэтру не говори, а то рассердится. И вообще, он же не знает, что я знаком с Амарго…

– А откуда ты знаешь Амарго? – поинтересовался Кантор, какой-то частицей сознания утверждаясь в мысли, что это точно бред.

– Я тебе потом расскажу, – пообещал цыпленок. – Это долгая история.

Чем закончился этот разговор, Кантор потом так и не смог вспомнить. Скорее всего, он просто провалился на полуслове. Снилась ему, как и предсказывал Амарго, всякая гадость. К счастью, ничего из своих кошмаров он не запомнил, кроме последнего, да и то потому, что его разбудили. Кажется, ему за что-то отрубили голову, и эта голова почему-то осталась живой, она все понимала, только не могла ничего сказать, потому что язык вырвали еще раньше. Она долго валялась, никому не нужная, в липкой луже остывающей крови, потом пришла Ольга, горько рыдая, подняла и унесла домой. А дома поставила на стол и стала целовать и гладить, почему-то уговаривая успокоиться и уверяя, что теперь все будет хорошо. Проснувшись, он обнаружил, что голова по-прежнему при нем, что лежит он вовсе не в луже крови, а на мокрой и липкой от пота подушке, и рядом действительно сидит Ольга и гладит его по щеке, шепча что-то ласковое и успокаивающее. Наверное, кричал во сне, перепугал девчонку…

Было уже утро. Хотя шторы на окнах были плотно задвинуты, Кантор определил это на слух. Дом был полон обычных утренних звуков – на кухне гремит посудой кухарка, рядом за стеной шебуршатся Жак и Тереза, уговаривая друг друга, что надо вставать, внизу в гостиной шуршит веником служанка, по коридору громко топает его величество Элмар, вопрошая, где его голубой камзол и возглашая, что если он опоздает во дворец, уволит всех к демонам. Так и не переехал до сих пор, дома живет… И в целом, все было не так плохо, как ночью. Можно сказать, даже хорошо, смотря с чем сравнивать. По крайней мере, хоть не так больно. То ли Амарго был на самом деле и действительно давал ему какие-то лекарства, то ли это у него настолько помутился рассудок, то ощущение боли притупилось. Во всяком случае, можно расслабиться, не позорясь и не выпендриваясь…

– Бедненький мой, – тихо шепнула Ольга и убрала руку, видимо, решив, что раз бедненький затих и успокоился, не надо его больше трогать, пусть спит дальше. Это было вопиюще неправильно и даже несправедливо, поэтому Кантор открыл глаза и поймал ее за руку.

– Я не сплю, – сказал он, прижимая к лицу ее ладонь. – Не убирай, так хорошо.

– Больно? – посочувствовала Ольга. – Может, тебе таблетку принести? У меня дома где-то анальгин завалялся с лучших времен, хочешь, я сбегаю?

– Не надо, – тут же отказался Кантор, ужаснувшись при мысли, что она куда-то пойдет одна по городу. Тем более что ее завалящее снадобье было не так уж необходимо. – Все в порядке. Не больно. Не ходи никуда. Побудь со мной. Я так давно тебя не видел.

– Конечно, конечно, – поспешила заверить его Ольга, осторожно пытаясь пригладить растрепанные волосы. – Я посижу с тобой. Может, ты кушать хочешь?

– Нет. Только пить. Есть что-нибудь?

– Сейчас… – Она потянулась к столику, на котором стоял кувшин, пытаясь одной рукой налить воды в кружку, не вставая с кровати. «Разольет», – мимоходом подумал Кантор, и она действительно тут же разлила, не удержав тяжелый кувшин под нужным углом и перелив через край. Ойкнула, как обычно, заметалась, не в силах решить, что срочнее – поить страждущего или бежать за тряпкой. Третьего варианта – позвать служанку – она так до сих пор и не усвоила.

– Фиг с ним, – посоветовал Кантор, приподнимаясь, чтобы напиться. – Пусть.

Вернув пустую кружку, он переполз на сухой край подушки, осмотрелся по сторонам и отметил, что на этот раз, похоже, все реально и на своих местах.

– Может, ты еще что-нибудь хочешь? – продолжала допытываться Ольга.