— Мое имя Йосеф Дари. А это — Муса. Мы вернулись.
Сара Абовна выглянула в окно и, не увидев внука, сказала мужу:
— Наум, Хаим опять ушел со двора, пойди посмотри.
Наум Исакович заложил карандашом страницу, вздохнул и, сменив тапочки на спортивные туфли, вышел из квартиры.
Хаим обычно проводил время с соседскими ребятами — Аликом и Шаулем. Алик был из «русских», хотя и не понимал по-русски ни слова, потому что родился в Израиле, да и родители, прибывшие еще в начале семидесятых, успели подзабыть большую часть идиоматических выражений, известных каждому, кто вырос на просторах шестой части суши от Бреста до Владивостока. Шауль, сын выходцев из Южной Африки, понимал по-русски два слова: «дай» и «спасибо», причем, как подозревал Наум Исакович, «дай» в понимании Шауля было все-таки ближе ивритскому «хватит».
— Хаим! — крикнул Наум Исакович, завернув за угол и оказавшись на детcкой площадке с качелями и деревянным строением, напоминавшим сказочную крепость. Внука не оказалось и здесь, и где его искать теперь, Наум Исакович не знал.
В прежние времена Хаим мог пойти с ребятами к ним домой — к Алику, например, чтобы поиграть на компьютере, или к Шаулю, чтобы послушать очередную историю из африканского фольклора с еврейским оттенком, которые в избытке хранились в неисчерпаемой памяти деда Шауля. Впрочем, скорее всего, дед сам эти истории и придумывал. Но вот уже больше недели не было здесь ни Шауля с Аликом, ни их семей, да и вообще в квартале было пусто, тихо и гнусно, как на кладбище. После начала Исхода, особенно после того, как ушел зять, объявивший себя Мессией, город опустел быстро, в течение двух-трех дней все было кончено. Семьи Шауля и Алика ушли в числе первых; сразу после передачи, во время которой Илья исчез с экранов, не договорив своей речи, обе семьи отправились пешком к центру города, то ли к Стене плача, то ли к мельнице Монтефьоре, и обратно не возвратились, как не возвратились десятки тысяч жителей Ир-ганим и других кварталов Иерусалима.
Наум Исакович чувствовал, что так надо, что происходит нечто, для евреев всего мира вполне естественное, но ни в самом себе, ни в жене своей Саре подобного желания он не ощущал. Сара очень болезненно восприняла исчезновение дочери, прошло полгода, а рана не затянулась. Зять их, этот новоявленный Мессия, никакого интереса к судьбе жены и сына не проявил, то ли оказавшись выше подобных житейских сложностей, то ли по каким-то высшим каналам получивший информацию о том, что с Диной все в порядке и не стоит волноваться о ее судьбе. Если так, то почему он, имевший в своем распоряжении любые средства связи, не удосужился успокоить тестя и тещу?
Сара и прежде не любила Илью Давидовича, не отличаясь в этом от своего мужа, а после исчезновения Дины возненавидела зятя лютой еврейской ненавистью. Еврейская ненависть, в понимании Сары Абовны, отличалась от русской или английской тем, что, ненавидя, нужно продолжать поддерживать с предметом ненависти нормальные человеческие отношения, давая возможность означенному предмету одуматься и усовеститься.
После исчезновения Дины жизнь сначала вообще потеряла смысл, а потом отчасти приобрела его опять, потому что нужно было ухаживать за внуком, оставшимся без родителей, ибо какой родитель из Мессии, ни разу за полгода не соизволившего поднять трубку своего правительственного телефона?
А когда исчез Мессия, Сара Абовна сказала мужу: «Наум, надо спасать Хаима», хотя понятия не имела, от чего и как нужно спасать внука. В ее словах был некоторый смысл, поскольку, после того, как ушли неизвестно куда все хозяева близлежащих лавок, покупать продукты стало негде, автобусы перестали ходить сутки спустя, телевидение прекратило передачи. В холодильньке продуктов оставалось дня на три, Сара Абовна обзвонила всех знакомых и обошла всех соседей, даже тех, с кем ни разу не сказала ни слова, потому что так и не смогла выучить иврит. Телефоны не отвечали, соседи уехали, оставив двери открытыми, и Сара Абовна позволила себе, испросив у Бога прощения, позаимствовать из холодильников кое-какую провизию — все равно ведь испортится, говорила она себе, а могла и не говорить, прекрасно знала, что хозяева не вернутся. В опустевшие магазины Сара Абовна почему-то заходить не хотела.
За внуком она следила теперь с особенным вниманием — Хаим мог исчезнуть так же внезапно, как население Иерусалима, Израиля и, может быть, всего мира. Но не держать же мальчика на цепи! Сара Абовна разрешала внуку играть на детской площадке, но либо выходила с ним сама, либо, если нужно было готовить обед, следила за Хаимом из кухонного окна, не очень доверяя бдительности мужа, который мог зачитаться Кановичем или воспоминаниями маршала Жукова.
— Ну что? — нетерпеливо спросила Сара Абовна, когда Наум Исакович, прихрамывая, появился из-за угла дома.
— Нет его там, — сказал Наум Исакович. — И на автобусной остановке нет, — добавил он, упреждая вопрос жены.
Именно тогда Сара Абовна совершила ошибку, которая повлияла на ход дальнейших событий. Вместо того, чтобы дожидаться возвращения внука, Сара Абовна организовала немедленный поиск, столь же бессмысленный, сколь и хаотический: побежала по соседям, воображая, что Хаим мог устроить набег на чужие квартиры, где можно было поиграть в компьютерные игры, а Наума Исаковича отправила по маршруту восемнадцатого автобуса — Хаим, по ее мнению, мог выйти на шоссе, соединявшее Ир— ганим с центральной частью города. Поэтому, когда, некоторое время спустя, Хаим появился в салоне, чтобы забрать любимую игрушку — плюшевого медвежонка, — в квартире не оказалось ни деда, ни бабушки, и мальчик, находившийся уже под влиянием Кода, вынужден был уйти один.
Два часа спустя старики, вымотанные поисками, вернулись домой. Сара Абовна плакала — перспектива никогда больше не увидеть внука пугала ее куда больше, чем исчезновение дочери, зятя и всего остального человечества. Наум Исакович тоже потерял контроль над собой — успокаивая Сару Абовну, довел себя до такого состояния, что сердце не выдержало и, когда старик наливал жене воду из очистителя, неожиданная невыносимая боль под левой лопаткой заставила его выронить чашку. Он успел схватиться за край стола, но не сумел удержаться на ногах и умер прежде, чем тело соскользнуло на пол.
Сара Абовна провела вечер и ночь у тела мужа, тщетно пытаясь дозвониться до «скорой помощи», и это занятие, вместе с мучительными раздумьями о судьбе внука, поглотило ее настолько, что импульсы Кода так и не смогли включить программу на достаточном для немедленной реализации уровне.
В результате Хаим оказался на долгие часы предоставлен сам себе.
Философия полного детерминизма, которой придерживаются некоторые ученые на Израиле-3, терпит полный крах в результате столкновения с фактами, описанными выше. Я мог бы привести и другие факты — в дни Исхода события, аналогичные тем, что происходили в иерусалимском квартале Ир-ганим, были не такими уж редкими.
Удивительно, но факт: еврейские ортодоксы сумели пронести сквозь тысячелетия текст Книги без единой ошибки, которая была бы равнозначна вредной мутации. В то же время природа, хранившая не копию Кода, а его оригинал, не сумела сделать это с той же степенью надежности. Мелкие ошибки, возникавшие в результате, например, длительного ультрафиолетового облучения, накапливались в генах и, хотя не могли, конечно, изменить программу, надежность которой была чрезвычайно высокой, все же приводили к сбоям — то есть, к отсутствию детерминизма. Предопределенность уступала место своей противоположности — случаю. К сожалению, сказанное относится и к процессу, который привел маленького Хаима Кремера в один из виртуальных миров Перехода.
В лесу было совсем не страшно. Хаим даже и не понял сначала, что попал в настоящий лес, а не заблудился в кустах, росших около дома Алика. Не удержав равновесия, мальчик упал на коленки, протянул руку к свисавшей почти до земли ветке, послушно обвившейся вокруг его ладони, подтянулся, встал на ноги, сказал дереву «спасибо» и услышал ответ, в котором ему почудились заботливые интонации бабы Сары. От традиционного совета смотреть под ноги Хаим отмахнулся, и дерево, буквально восприняв мысль, выгнулось, подняло ветви высоко вверх, чтобы не мешать мальчику делать все, что ему заблагорассудится.
