Если вы когда-нибудь вздумаете побывать в Хиве, не отказывайтесь от своего желания. Правда, сделать это не просто. Так уж получилось, что город, которому ученые насчитывают полторы тысячи лет, оказался в стороне от главных шоссейных дорог и основных железнодорожных магистралей. Без пересадки не доедешь. Удобней всего до Ташкента ехать поездом, а оттуда самолетом.

У Когда-то в старину о Хиве сложилась пословица: «Кто туда пешком пойдет, тот ноги сожжет, а кто по небу полетит — крылья сожжет».

Насчет пешего хождения это и сейчас верно. Хива находится в Хорезмской области, что лежит между двух великих пустынь: Кызыл-Кумов — на востоке и Кара-Кумов — на юге и юго-западе. А самолеты туда летают очень даже просто. Сели, например, вы в Ташкенте, познакомились с соседом, поговорили о том, что в Хорезме дыни хороши, взяли в руки журнал «Крокодил»; только хотели почитать, а стюардесса уже объявляет: «Идем на посадку. Прошу пристегнуть ремни».

Хорезм. Интересная это земля. Много она видела. Тысячелетия назад здесь уже жили люди, строили города, сажали сады, писали книги, пели песни. Но прошлое известно лишь тому, кто хорошо знает историю, а на первый взгляд Хорезм — обычная сельскохозяйственная область. Над полями несется гул тракторов, у каналов трудятся огромные экскаваторы, по шоссе мчатся грузовики с кипами хлопка и разноцветные «Москвичи», «Волги», «Победы». Даже кишлачные собаки не кидаются за автомобилями и мотоциклами, а лают только на мотороллеры. Но мотороллеров становится так много, что собаки начали привыкать.

В каждом древнем городе есть дома, улицы и целые районы, сохранившиеся с прежних времен. Есть такие места в Москве, в Новгороде, в Ярославле и Суздале. Есть они в Таллине и Риге, в Самарканде и Бухаре, есть в Грузии и Армении. Есть они и в Хиве. Каждый дом и каждый клочок земли имеют свою историю, и всегда найдутся люди, которые могут эту историю рассказать. Нужно только спросить, а потом внимательно слушать.

Эту вот историю, о которой пойдет речь в книжке, я слышал от очень старого человека. Седой и сгорбленный, с большой лохматой шайкой на голове и посохом в руках, водил он меня по древней Хиве и показывал:

— Вот это дворец, где жили дед и прадед последнего хана... А вот это минарет, откуда в былые времена муэдзин созывал верующих на молитву во славу аллаха. С этого же минарета на острые камни площади палачи сбрасывали тех, кто чем-нибудь не угодил повелителю... Вот здесь, в глубоких подвалах, закованные в тяжелые цепи, томились узники хана.

Сверкают разноцветными — синими, красными и зелеными — изразцами пояски на высоченных минаретах, глухо шаркают подошвы по древним камням, и почти так же глухо звучит старческий голос:

— Вот здесь был гарем, где жили сорок жен хана... Здесь в старину чеканились монеты... Вот, видишь,— старик поднимает посох,— это сторожевая башня, это остатки крепостной стены. А через ворота, что за тем вот красивым дворцом видны, в былые времена караваны верблюдов ходили. Далеко ходили. В Персию. В Хорасан. В Индию...

Мы бродим по Хиве, по городу, где почти каждое здание — музейная редкость, и вдруг старик показывает рукой на мавзолей с высоким куполом, с резными дверями и выложенным цветными изразцами входом.

— Это гробница богатыря Махмуда-Пахлавана, — говорит старик. — Строил ее мастер Абдулла, по прозвищу Джинн. Только он один мог сделать эти вот замечательные изразцы. Таких больше нигде нет: ни в Багдаде, ни в Тегеране, ни в Бухаре.

Немало в Хиве гробниц. Мы проходили мимо них не задерживаясь. А здесь старик почему-то остановился. Залюбовался замечательным творением хивинских зодчих и поклонился, приложив руки к сердцу.

— Святой был человек Махмуд-Пахлаван. Не какой-нибудь мулла или жулик, как другие святые, а действительно святой. Простой был человек. Шубы шил хорошо, стихи писал и богатырь был. В Индию и Персию ездил, и ни один борец не победил его. Молодые теперь говорят слово «чемпион». Он настоящий был чемпион... Святой был человек, — продолжал старик. — В бога не верил — в человека верил. Махмуд-Пахлаван — отец богатырей.

— Расскажите, ата! — попросил я.

— Я расскажу, если ты слушать умеешь. Но ты и других обязательно порасспроси. О нем не только в Хорезме знают, но и в Туркмении, в Кара-Калпакии и вовсе далеко отсюда. Внимательно слушай. Не пропускай слова. Они дорого стоят. Семьсот лет народ их хранит.

Я выслушал многих стариков, я старался не пропустить ни слова, все важное запомнил, неважное забыл и теперь перескажу вам эту историю своими словами.

Я постараюсь быть точным в своем рассказе, но нельзя забывать слова знаменитого таджикского поэта Нурэддина Абдуррахмана ибн Ахмед Джами:

...Идет на убыль тринадцатый век, тяжелый век в истории народов Средней Азии. Словно черный смерч, пронеслись над древней землей Хорезма орды Чингис-хана, но из праха и пепла встали города, зазеленели поля, и снова шумит базар в Хиве.

Шумит хивинский базар. Съехались сюда степные скотоводы, рыбаки с Аму-Дарьи и даже с Аральского моря, приехали ремесленники из городов Кята, Хозараспа и Ургенча, собрались купцы со всего Хорезма.

Скоро вечер; нужно успеть продать то, что за неделю добыл, а то до следующей пятницы — базарного дня — долгая неделя. Купцы торопятся продать: как бы цены не упали. Бедняки торопятся: не продашь сегодня плоды своих трудов — завтра семье есть нечего.

Рядами сидят на земле торговцы овощами и фруктами; отгоняют тощих ос от персиков и винограда, подбрасывают на жестких ладонях звонкие арбузы и нежно поглаживают шероховатую поверхность длинных дынь.

Продавцы пряностей сидят неподвижно. Это всё больше старые, почтенные люди. Их товар дорог и на любителя. Красный перец изогнул скорченные, блестящие, будто лакированные, пальцы; черный молотый перец лежит в маленьких мешочках. Душистые травы лежат рядом с чесноком, а чеснок — рядом со свежими розами с каплями влаги на нетронутых лепестках. Зачем продавцу перца розы? Неужели не знаете? А затем, что только тот, кто ценит аромат розы, понимает толк в перце.

В соседнем ряду торгуют шорники. Они так стараются продать свои седла и уздечки, так высоко поднимают свой товар над толпой, что, того гляди, окажешься оседланным и взнузданным.

— Халаты, халаты! — кричат портные.

— Сапоги и башмаки! — умоляют покупателей в сапожном ряду.

— Платки и жилетки, шелком шитые, золотом расшитые!

Тут же рядом продаются серебряные кольца и колечки, браслеты и браслетики, серьги и сережки.

Медные кувшины, кумганы, подносы чеканные сияют на солнце, глаза слепят, сами в руки просятся.

Продавцы лепешек не сидят на месте. Они ходят в густой базарной сутолоке, несут свой товар на голове и уговаривают покупателей тихо и вкрадчиво.

— Купите, почтенный. Очень вкусные, очень свежие. Сам наместник хвалил, — шепчет один.

А другой лепешечник, откровеннее характером, говорит прямо:

— Купите, добрый человек, хорошая была мука, ловкая пекла рука. Сам бы ел, да дети голодные. Купите, добрый человек.