Я сижу в аптекарском магазинчике Шваба в Голливуде, в том самом, где агент нашел Лану Тернер. Конечно, сейчас это место мало напоминает прежнюю аптеку тридцатилетней давности. Теперь здесь два помещения. В одном, где я сейчас нахожусь, сделаны кабинки, в другом располагается собственно аптека, а кроме того – фонтанчик с газированной водой и большой прилавок с журналами и книгами в мягких переплетах; в любое время дня и ночи там можно увидеть безработных актеров и актрис, украдкой читающих «Серебряный экран» или лихорадочно листающих страницы романов в поисках впечатляющих пассажей, грубые образы которых могли бы послужить оживлению их сексуальных контактов с «возлюбленными», как сказал один хиппи своей подруге после секса: «Я скажу, о ком я сейчас думаю, если ты скажешь, о ком ты думаешь».
Удивительно, как часто мужчины (иногда и женщины) во время полового акта испытывают потребность думать о ком-то другом. Даже с Майроном передо мной всегда возникал чей-нибудь образ: мальчика, мелькнувшего на Джонс-Бич; мужчины, случайно замеченного за рулем грузовика; иногда (да, я могу признаться и в этом) стройной белокурой девушки, которая жила с нами по соседству в то время, когда мы жили на углу Одиннадцатой улицы и Девятой авеню. Она училась в художественной школе, и, хотя мне ни разу не пришлось с ней заговорить, я постоянно о ней что-нибудь слышала, например, от владельца гастронома на Девятой авеню, где каждому из нас записывали в долг – мы и нам подобные редко платили сразу.
К счастью, я больше не подвержена очарованию женского тела. Не то чтобы меня «не завел», как тут говорят, прямой призыв юной Ланы Тернер или юной Авы Гарднер; к счастью для меня, больше нет ни юной Ланы Тернер, ни юной Авы Гарднер, так что мои вожделения, с тех пор как умер Майрон, приняли иные формы – чисто визуальные.
Расти совершенно избегает меня со дня своего унижения. Он даже перестал посещать класс пластики, а это уже очень серьезно. Сегодня утром, торопясь на занятия по перевоплощению на втором курсе, я в буквальном смысле столкнулась с ним на повороте коридора, ведущего в большую аудиторию, где из-за огромного числа студентов, желающих учиться у меня, проходят занятия (другие преподаватели просто сходят с ума от зависти!). От удара я выронила портфель, и он поспешно подхватил его.
– Извините, мисс Майра, – он протянул мне портфель, держа его на расстоянии от себя, словно там находилась бомба с часовым механизмом.
– Все-таки надо смотреть, куда идешь. – Я была сурова, и он судорожно сглотнул, как Гарри Купер; он был не в состоянии смотреть мне в глаза, и его привлекательность от этого только усиливалась.
– Ты пропустил подряд два занятия по пластике. Это очень серьезно, Расти. Очень, очень серьезно. Ты знаешь, как Дядюшка Бак этого не любит и как это может отразиться на твоей итоговой оценке.
– Но я в самом деле был очень занят, мисс Майра. Видите ли, работа…
– В гараже?
– Нет, это у моих друзей, я помогаю им начать дело. Но на следующей неделе я обязательно вернусь в класс, обещаю, мисс Майра.
Он смотрел на меня с такой беспокойной искренностью, что мне потребовалась вся сила воли, чтобы не заключить его в объятия тут же на месте. Куда подевалось его прежнее чисто мужское высокомерие! Сейчас он смотрел испуганно и неприязненно, и все это благодаря мне! Хотя кондиционер работал так, что в коридоре было по-зимнему холодно (как многие тучные люди, Бак страдал от жары), на виске у него появилась капелька пота, напомнившая мне кое о чем:
– Твоя майка все еще у меня.
Покраснев при упоминании о недавнем унижении, он сказал, что сожалеет о своей забывчивости, но ничего страшного, он как-нибудь зайдет и заберет ее. Прозвенел звонок на урок, и мы расстались. Мгновение я смотрела ему вслед; ягодицы, которые я однажды наблюдала во всей их невинной наготе, теперь были гордо облачены в толстые вельветовые штаны. Скоро у меня будет возможность обследовать их снова, на досуге, и его обучение продолжится, неумолимо продвигая каждого из нас к последнему пределу.
Урок проходил нормально, пока Баку не взбрело в голову зайти посмотреть. Сначала я терпеливо переносила его присутствие. Но когда он стал критиковать меня, я была вынуждена взять жесткую линию. И так уж случилось, что, когда его действия стали угрожать моему авторитету, я дала ему пощечину. Что ж, это было лучшее из того, что могло произойти, и пройдет еще немало времени, прежде чем этот бочонок жира осмелится снова схватиться со мной.
Позднее в преподавательской (светло-бежевый ковер от стены до стены, цветной телевизор, музыка) я оказалась рядом с двумя коллегами у кофейного автомата. Конечно, все уже прослышали, что между мной и президентом Академии произошла какая-то стычка. Я, однако, заверила, что между нами никогда и ни по какому поводу не было и не могло быть никаких ссор. «Разве что незначительные разногласия по поводу того, следует ли говорить правду студентам о наличии или отсутствии у них таланта».
Увы, мои коллеги полностью разделяли взгляды Бака Лонера. Один из них – красавец негр по имени Ирвинг Амадеус. Он недавно приобщился к бахаизму [17] и ел только растительную пищу, выращивая ее на нескольких грядках на задворках большого дома в Ван-Нуисе [18], который занимал вместе с группой товарищей по культу. К слову сказать, в Академии девять преподавателей-негров и только семь негров-студентов. Хотя я подозреваю, что Бак не очень-то любит наших темнокожих братьев, он много сделал для осуществления расовой интеграции в Академии, особенно в отношении преподавательского состава; надо отдать ему должное, он постарался обеспечить работой почти всех шоуменов-негров из тех, кто к нему обратился. На студенческом уровне интеграция проходила, однако, с большими трудностями. Среди молодежи расовые предубеждения были очень сильными, возможно потому, что многие белые юноши боялись негритянских членов. Я неоднократно замечала, как белые молодые люди невольно сжимали ягодицы при приближении чернокожего, словно опасаясь за свое анальное отверстие, хотя легенды о негритянских размерах не более чем легенды. Цветные зайчики, с которыми я имела дело (а их было около десятка) не представляли в этом отношении ничего особенного… у Майрона был больше, чем у любого из них, – факт, который, как ни парадоксально, вызывал у него не радость, а отчаяние. Доктор Монтаг однажды объяснил мне происхождение этого мифа. Дело в том, что пенис у негров в обычном состоянии имеет почти такой же размер, как и при эрекции. Феномен этот, вызывая испуг в душевой, почти не добавляет радости в спальне. Тем не менее нервозные белые мужчины продолжают напрягать сфинктеры при приближении черного призрака.
В защиту позиции Бака Лонера Амадеус (он делает вид, что до обращения в бахаизм был иудеем) заговорил о любви.
– В нашей любви нуждаются все, особенно те, кто доверился нашим заботам.
– Любовь, – сказала я, – не должна исключать правду.
– Любовь не может причинять боль. – Некоторое время он продолжал разглагольствовать в этом направлении. К счастью, другой преподаватель, мисс Клафф, не испытывала интереса к любви, и менее всего – к любви духовной; эта тощая убежденная лесбиянка регулярно предлагает мне прогуляться в ее подержанном олдсмобиле и посмотреть фильм на открытой стоянке. Она временно ведет курс пения, рассчитывая накопить денег для концертного дебюта в Нью-Йорке.
– Ерунда, – резко оборвала она. – Мы должны быть безжалостны, если хотим сделать из них актеров. Из меня бы ничего не вышло, если бы не дядя, учитель музыки, которого я ненавидела за то, что он заставлял меня, девятилетнего ребенка, заниматься по семь, восемь, девять часов в день и бил меня линейкой по пальцам, если я брала не ту ноту.
Несложно узнать «Седьмую вуаль» и начать задавать правильные вопросы, помогая ей фантазировать на тему о том, что вопреки всему и все преодолев, после непременного нервного срыва и так далее она таки стала артисткой, и все это благодаря ее дяде, который хоть и был жесток, но заботился о ее будущем.
