Г-н де Трессан, некогда любовник г-жи де Жанлис и отец двоих ее детей, под старость решил проведать своих отпрысков и приехал в Сийери, одно из их поместий. Они лично проводили гостя в отведенную ему

спальню и откинули полог кровати, над которой заранее велели повесить портрет своей покойной матери. Де Трессан обнял их, прослезился, они тоже расчувствовались, и произошла трогательная, но до неприличия смешная сцена.

Герцогу де Шуазелю страшно хотелось заполучить обратно письма, написанные им де Калонну в связи с делом де Ла Щалоте но признаться в этом прямо казалось ему слишком опасным. В результате между ним и Каленном произошла забавная сцена. К-алонн поочередно вынимал из портфеля тщательно пронумерованные письма и пробегал их, всяким раз прибавляя: оВот это лучше бы сжечь!п - и отпуская иные насмешливые замечания. Шуазель изо всех сил старался делать вид, что не придает никакого значения происходящему, а Калонн, наслаждаясь его терзаниями, приговаривал: оДело, которое мне ничем не грозит, утрачивает в моих глазах всякий интересп. Любопытнее всего, однако, другое. Узнав об этой сцено, д'Эгийон написал Калонну: оМне стало известно, сударь, что вы сожгли письма г-на де Шуазеля, относящиеся к делу де Ла Шалоте. Что до моих, прошу сохранить их в целостип.

Некий очень бедный человек, написавший крамольную книгу, воскликнул: оКогда же меня засадят в Бастилию, черт побери! Мне уже срок платить за квартируп.

Когда Монтазе, сделавшись архиепископом Лионским, вступал в должность, старуха канонисса де*, сестра кардинала де Тансена, сделала ему комплимент насчет его успехов у женщин и поздравила с сыном, которого родила от него г-жа де Мазарини. Прелат стал отпираться и сказал: оДа будет вам известно, сударыня, что клевета не щадит даже вас. История, которую рассказывают обо мне и госпоже де Мазарини, столь же правдива, как и сплетни о вас и господине кардиналеп. - оВ таком случае ребенок несомненно вашп,-невозмутимо ответила канонисса.

Накануне лиссабонского землетрясения португальская королевская чета уехала в Белен на бой быков, что и спасло ее. Король-это факт, за достоверность которого ручались мне многие французы, жившие тогда в Португалии,-так никогда и не узнал истинных размеров катастрофы. Сперва ему говорили, что разрушен десяток домов, затем - что разрушмю несколько церквей; в Лиссабон он больше не вернулся и оказался един

ственным человеком в Европе, на представлявшим себе, какое бедствие постигло его столицу, хотя находился он всего в одном лье от нее.

Г-жа де К* сказала г-ну Б*: оЯ люблю вас за. . .я. - оАх, сударыням-пылко прервал он ее. - Если вы знаете - за что, я пропал1п.

Я знал мизантропа, который в хорошие минуты говаривал: оОхотно допускаю, что на свете бывают и порядочные люди, только никому неизвестно, где их искатьп.

Однажды во время сражения маршал де Бройль упорно не хотел покинуть место, где он бесцельно подвергал себя опасности. Друзья тщетно доказывали ему, что он не вправе попусту рисковать жизнью. Наконец, один из них, г-н де Жокур, подошел к де Бройлю и шепнул: к Не забывайте, господин маршал: если вас убьют, командование перейдет к г-ну де Рутуп (так звали самого бездарного из генерал-лейтенантов). При мысли о том, чем это грозило бы армии, де Бройль немедленно покинул опасное место.

Принц Конти не любил г-на де Силуэта и дурно отзывался о нем. Однажды Людовик XV сказал принцу: оА ведь кое-кто считает, что его надо сделать генеральным контролеромп. - оЗнаю, - ответил принц. Поэтому я прошу ваше величество не выдавать меня, если он все-таки получит эту должностьп. Когда назначение Силуэта состоялось, король не замедлил сообщить об этом принцу и добавил: оЯ не забуду своего обещания, тем более что вы ведете тяжбу, которую должен рассматривать кабинетп. (Анекдот, рассказанный г-жой де Буффлер).

В день смерти г-жи де Шатору Людовик XV был очень удручен; печаль свою он излил в весьма примечательной фразе: оКак ужасно, что мне придется скорбеть еще так долго-я ведь доживу по крайней мере до девяноста лет1п. Этот анекдот сообщила при мне г-жа де Люксембург, своими ушами слышавшая восклицание короля. оЯ рассказала вб этом лишь после кончины Людовика XVп, - прибавила она. Слова Людовика XV действительно стоит сделать достоянием гласности-так причудливо смешались в них любовь и эгоизм.

Некто пил превосходное вино, но от похвал воздерживался. Тогда *озяин дома велел подать ему другое, гораздо хуже сортом. оХорошее вино!п,-сказал молчальник. оНо это же пойло за десять су, тогда как то, что вы пили раньше,-истинный нектар!п,-воскликнул хозяин. оЗнаю,-ответил гость.-Потому я о нем ничего и не сказал: оно в похвалах не нуждалосьп.

Чтобы не осквернять слово оримлянинп, Дюкло всегда называл современных римлян оитальянцами из Римап.

оДаже в юности, - говаривал мне М*, - мне нравилось увлекать женщин, а не соблазнять их и уж подавно не развращатьп.

В разговоре со мной М* заметил: оЯ бываю только у тех, кого почитаю людьми более достойными, чем я сам: не такой уж я бездельник, чтобы ходить в гости по каким-нибудь иным побуждениямп.

М* говорил: оХотя над браком принято смеяться, я не вижу ничего смешного в супружеском союзе шестидесятилетнего мужчины и женщины лет на пять помоложеп.

Г-н де Л* сказал мне о г-не де Р*: оЭто сосуд, куда общество сливает свой яд. Он копит его как жаба,* источает как гадюкап.

О г-не де Каление, который был отставлен от должности, после того как обнародовал дефицит, говорили: оЕго не трогали, пока он поджигал, но наказали, чуть только он стал бить в набатп.

Как-то раз я беседовал с г-ном де В*, человеком, который, видимо, избыл свои иллюзии еще в том возрасте, когда люди обычно сохраняют способность к пылким чувствам. Я дал ему понять, что удивлен его бес

страстностью. оЧто может интересовать человека, который изведал все? невозмутимо ответил он. - В свое время я, как и другие, был любовником светской дамы, игрушкой кокетки, забавой распутницы, орудием интриганки. Что мне еще остается?п.-оСтать другом хорошей женщинып. - оНу, такие встречаются только в романахп.

оУверяю вас,-сказал М* одному очень богатому человеку, - я отнюдь не нуждаюсь в том, чего у меня нетп.

Когда М* предложили должность, сопряженную с обязанностями, которые были бы слишком тягостны при его щепетильности, он ответила оЭто место не отвечает моим честолюбивым замыслам - ни тем, что я лелею сам, ни тем, что вынужден питать в силу своего пополненияп.

Некоего острослова, прочитавшего маленькие трактаты Даламоерн о красноречии, поэзии и оде, спросили, что он думает об этих сочинениях.. оНе каждый любит есть всухомяткуп,-ответил он.

М* говорил: оЯ отвергаю те блага, что добываются с помощью протекции, готов, пожалуй, с признательностью принять те, что приносит нам заслуженная репутация, но ценю лишь те, что дарует нам дружбап.

М*, который коллекционировал речи, произнесенные при вступлении во Французскую академию, говаривал мне: оКогда я перелистываю их, мне так и кажется, будто передо мною обгорелые остовы ракет-остатки фейерверка, что устраивают в Иванову ночьп.

М* спросили, какое свойство делает человека особенно приятным в обществе. оУмение нравитьсяп,-ответил он.

Одному человеку, некогда облагодетельствованному М*, сказали, что последний ненавидит его. оПозволю себе взять ваши слова под сомне

ние, - ответил он. - Насколько мне изнсстно, М* никогда не пытался поколебать мое уважение, к самому себе, а ведь оно-единственное чувство, питать которое меня обязывает моя признательность М*п.

М* всегда упорно отстаивает свои взгляды. Он мог бы даже прослыть человеком последовательным, не будь так глупо то, чему он следует, и пошел бы довольно далеко, если бы руководился убеждениями, а не предубеждениями.

Некая юная особа, мать которой весьма раздражало то обстоятельство, что дочери ее уже тринадцать, однажды в разговоре со мной призналась: оМне хочется попросить у нее прощения за то, что она меня родилап.