Этическая система Ларошфуко еще асоциальнее, герметичнее. Стараниями автора из нее изъято все, что носит следы конкретной исторической обстановки. С каждым новым изданием Ларошфуко все больше очищал свою книгу от упоминаний конкретных лиц и реальных событий. Людьми правит корысть-это положение он хочет сделать универсальным, хочет вынести его за скобки всей истории человечества. Систему свою, основанную на наблюдениях над современной жизнью, он строит как незыблемую и вненсторическую. Ларошфуко не учит, а только констатирует, предоставляя людям самим делать выводы.
Лабрюйер, живший во второй половине XVII в., уже куда историчное Ларошфуко. Его придворные, судейские, горожане относятся к определенной стране и эпохе. Он широко пользуется литературными опортретами с ключомп, т. е., не называя оригиналов, рисует их с такой достоверностью, что его современники мгновенно узнают и называют тех, кого он имел в виду. Тем не менее он остается верным эстетике классицизма и характеры его одноплановы: ханжа-это только ханжа, болтун-только болтун, рассеянный-только рассеянный. Они не люди, а типы, свойственные всем временам и народам. оНельзя свести содержание моего труда к одному королевскому двору и к одной стране, - пишет Ла
" М. Монтень. Опыты. кн. 1. Изд. 2. М-Л., 1958, стр. 152.
брюйер в предисловии к оХарактерамп,-это... исказит его замысел, состоящий в том, чтобы изобразить людей вообщеп.
Как и Монтень, Лабрюйер считал, что лучший строй-это тот, при котором человек родился. оКогда человек, не предубежденный в пользу своей страны, сравнивает различные образы правления, он видит, что невозможно решить, какой из них лучше: в каждом есть свои дурные и свои хорошие стороны. Самое разумное и верное-счесть наилучшим тот, при котором ты родился, и примириться с нимп. Отсюда вывод: менять надо не политическую систему, а существо человека. В отличие от Моитеня и Ларошфуко Лабрюйер откровенно поучает; более того, он видит в этом смысл существования литературы, так как, с его точки зрения, для писателей онет и не может быть награды более высокой и бесспорной, чем перемена в нравах и образе жизни их читателей и слушателей. Говорить и писать стоит только для просвещения людомп. В этом вопроса да и в ряде других - Лабрюйер уже полностью сближается с просветителями XVIII в.
Иные предпосылки у Шамфора. В отличие от Монтеня, Ларошфуко, Лабрюйера он утверждал, что человек изменяется под влиянием общественного строя, при котором живет. Таким образом, Шамфор первый внес во французскую моралистику социальные категории. В канун революции 1789 г. устои монархии были уже так расшатаны, что исторические закономерности, еще недостаточно очевидные для сознания людей XVII в., обнажились и отмахнуться от них было трудно. Коррупция правящих слоев общества - высших кругов дворянства и духовенства, финансистов, откупщиков-дошла до крайнего предела. Говорить об их оисправлениип или о том, что такова человеческая природа, не приходилось. Любому вдумчивому наблюдателю было ясно, что коренные перемены неизбежны. Правда, и энциклопедисты, и Руссо боялись революции, считали, что ее можно и нужно избежать, но никому из них уже не пришло бы в голову сказать, что осамое разумное и верное-счесть наилучшим тот строй, при котором ты родилсяп. Не приходило это в голову, конечно, и Шамфору. То, что он видел вокруг себя, повергало его в ужас. Как произойдут перемены, к чему они сведутся, он не знал, но равнодушно смотреть на происходящее не мог. Он делал посильное: клеймил люден и явления словами, такими точными и язвительными, что, расходясь по Парижу, они становились общим достоянием. Это был его способ борьбы с произволом власть имущих, с социальной несправедливостью.
Как было уже сказано, Шамфор находился под влиянием Руссо. Отправная его точка в оМаксимахп чисто руссоистская, правда своеоб
" Л а б р ю и е р. Характеры. М-Л., 1964, стр. 22. " Там же, стр. 207. * " Там же, стр. 21.
разно преломленная. В первой же главе, оОбщие рассужденияп, он постулирует: оОбщество отнюдь не представляет собой лучшее творение природы, как это обычно думают; напротив, оно-следствие полного ее искажения и порчип (стр. 8). Затем, в той же главе, он заявляет, что создать общество людей вынудили остихийные бедствия и все превратности, которые претерпел род человеческийп (стр. 19), а в главе восьмой делает окончательный вывод: оТруд и умственные усилия людей на протяжении тридцати-сорока веков привели только к тому, что триста миллионов душ, рассеянных по всему земному шару, отданы во власть трех десятков деспотов, причем большинство их невежественно и глупо, а каждым в отдельности вертит несколько негодяев, которые к тому же подчас еще и дуракип (стр. 83). Шамфор не разделяет иллюзий Руссо относительно идеального оестественного человекап. И дикарю, по его мнению, свойственны недостатки. Но в цивилизованном обществе каждый человек является носителем не только своих недостатков, но и недостатков социального слоя, к которому он принадлежит. Если же все это усугубляется пороками чудовищного строя, каким, с точки зрения Шамфора, является французская монархия XVIII в., то картина получается удручающая.
Общество разделено на две неравные части. Большая, девятнадцать двадцатых, лишена всего, всех человеческих прав. Это бедняки, онегры Европып, как со свойственной ему энергией пишет Шамфор, определяя одновременно свою позицию в отношении социального угнетения в Европе и национального гнета в других частях света. Меньшая часть, одна двадцатая, обладает всеми правами, привилегиями, преимуществами. Она состоит из знатных вельмож, прелатов, откупщиков, людей невежественных, ничтожных, корыстолюбивых, думающих только о своей выгоде, плюющих на народ. В этот узкий круг тех, кто правит Францией, нет доступа таланту, бескорыстию, честности. оКогда видишь, как настойчиво ревнители существующего порядка изгоняют достойных людей с любой должности, на которой те могли бы принести пользу обществу, когда присматриваешься к союзу, заключенному глупцами против всех, кто умен, поневоле начинает казаться, что это лакеи вступили в сговор с целью устранить господп (стр. 41). Но именно лакеи во главе со своим державным хозяином-королем управляют страной, позоря ее и ведя к гибели. Франция превратилась в лес, окоторый кишит грабителями, причем самые опасные из них-это стражники, облеченные правом ловить остальныхп (стр. 38). Человеку даровитому и благородному нег места в этом обществе. Положение людей искусства, в частности литераторов, трагично: они - шуты, забавники, и только. Чтобы существовать, I'M приходится драться за милости, вырывать их друг у друга изо рта. Тому, кто не совсем утратил чувство собственного достоинства, смотреть на это невыносимо. оКогда какая-нибудь глупость правительства получает огласку, я вспоминаю, что в Париже находится, вероятно, известное
число иностранцев, и огорчаюсь: я ведь все-таки люблю свое отечествоп (стр. 87).
За Шамфором закрепилась слава мизантропа. Но это несправедливо: он глубоко человеколюбив. Именно поэтому он так негодует, язвит, насмехается. Редерер приводит следующее его высказывание: оКто дожил до сорока лет и не сделался мизантропом, тот, значит, никогда не любил людейп. Ненависть и отвращение к тем, кто облечен властью, и бессильная любовь к бесправным - вот источник одного из лейтмотивов оМаксимп: человек, в котором еще живо чувство собственного достоинства, не может жить в обществе, дошедшем до такой степени мерзости. Он должен покинуть его, поселиться на лоне природы и там совершенствовать свой разум и характер.
Сколько-нибудь последовательной социальной программы у Шамфора не было, но, подобно своим современникам, тдким как Вольтер, Дидро и другие, он мечтал о конституционной монархии или хотя бы о просвещенном монархе. Ряд анекдотов свидетельствует о том, что его интересовала личность Фридриха 11, короля прусского, хотя .тот уже не внушал ему особых иллюзий, как это было с Вольтером, пока последний не оказался при дворе этого солдафона в обличий философа и поэта. Опыт Вольтера не мог быть неизвестен Шамфору. Особенно привлекала его английская конституционная монархия - об этом говорят и его афоризмы, и прямые высказывания в письмах к де Водрейлю. Шамфор не помышлял о коренных преобразованиях социального строя Франции, об уничтожении дворянства, о равенстве состояний и т. д. Он, как и большинство просветителей, считал, что конституционная монархия покончит с главным злом - с тиранией, развяжет руки третьему сословию и гарантирует людям элементарные права; французу второй половины XVIII в. уже это представлялось огромным благом. Тем более удивительно, что при такой умеренности взглядов он принял революцию с истинным ликованием, не только как гражданин, но и как литератор. В маленьких оФилософских диалогахп, также при его жизни не изданных, есть такой диалог: оА: Не думаете ли вы, что изменения, которые произошли в конституции, окажутся пагубными для искусства? Б: Ничуть. Они вдохнут в умы твердость, благородство, уверенность. Век Людовика XIV оставил нам в наследство хороший вкус-плод прекрасных творений, созданных в то время. В наши дни он сочетается с энергией, преисполнившей ныне национальный дух, энергией, которая поможет нам выйти из круга мелких условностей, мешавших его свободному полетуп.''
