Ларцев не удивился звонку. Даже будто ждал его.

— Ты, Сергей, зашел бы ко мне, — предложил он. — По телефону трудно объясняться. Если можешь, прямо сейчас приходи.

Серёжа встревожился и помчался в редакцию. У Владимира Матвеевича было недовольное лицо. И озабоченное.

— Раздевайся, садись. Вон вешалка, вот стул… Я только что беседовал с вашим Олегом, все ему рассказал. А он просил, чтобы я и тебе все объяснил…

— Почему?

— Почему просил? Не знаю. Наверно, потому, что ты один из командиров в вашем отряде… Знаешь, осложняется дело.

— Я уж чувствую, — с досадой сказал Серёжа.

Затарахтел телефон. Владимир Матвеевич приподнял и положил трубку.

— Что касается вашего домоуправа, то его песенка спета, — сообщил он. — С работы его уберут. И еще кое-кому придется несладко. На Олега ваши недруги целую кипу заявлений написали: и работник он никудышный, и характер у него собачий, и ребят он не тому учит… Всю эту чушь мы зачеркнули. Крест поставили. А вот с помещением сложнее.

— Но если крест, то… — начал Серёжа.

Опять взревел телефон. И опять Ларцев приподнял и хлопнул трубку.

— С помещением сложнее, — повторил он. — Была специальная комиссия. Она признала, что дом совершенно негоден для детского клуба. Духота, теснота, сырость. И вообще он аварийный, на снос его назначили. Говорят, опасно в нем находиться.

— Сколько времени жили, никакой опасности не было, — сказал Серёжа.

Ларцев кивнул.

— Я понимаю. Но этот Сыронисский напоследок успел сделать еще одну гадость. На втором этаже, где у них кладовые, протекала батарея. Надо было перекрыть воду, а слесарь "забыл". Батарею прорвало, вода пошла вниз. Теперь там полный разгром: штукатурка обвалилась, двери разбухли, полы перекосило… Комиссию можно понять: она о детях заботится.

Серёжа сказал чуть не со слезами:

— Значит, нам теперь деваться некуда?

— Нам из райсовета письмо прислали, ответ на статью. Обещают, что при первой возможности дадут клубу новое помещение. Скорее всего, в новом доме, который строится на Октябрьской.

— "Строится"! Там еще первый этаж не готов!

— Да, я знаю. А пока, говорят, ребят можно распределить по другим клубам, по разным кружкам и секциям. В Дом пионеров, в спортшколу…

Серёжа хмыкнул.

— В том-то и дело, — понимающе откликнулся Владимир Матвеевич. — Вариантов много, и все неплохие. Но ни один из них не спасение для вашего отряда… Есть, правда, еще один способ.

— Какой?

— Добиваться своего. Упрямо ждать. Не распускать "Эспаду". Никому не давать покоя. Требовать, требовать. А мы поможем. Но времени уйдет немало.

— Ну и пусть! Лишь бы добиться!

— Но в этом деле тоже есть большая сложность…

— Какая?

— С вашим командиром, с Олегом, это связано. Он сам объяснит, наверно.

Приоткрылась дверь, и в комнату заглянула женщина. Серёжа ее узнал: это с ней он разговаривал, когда хоронили Алексея Борисовича.

Женщина раздраженно сказала:

— Владимир Матвеевич! Я звоню, звоню! Мне нужны гранки вашего материала.

— У меня посетитель, — сказал Ларцев.

Женщина взглянула на Серёжу. Тоже узнала.

— Ах вот что… Тогда через полчаса.

Она коротко кивнула им и прикрыла дверь. Ларцев мельком посмотрел на часы, и Серёжа сообразил, что у Владимира Матвеевича еще десятки дел — не менее важных, чем "Эспада".

— Я пойду, — сказал он.

Ларцев протянул узкую сухую руку.

— Видишь, Серёжа, не все на свете решается просто. Но мы постараемся помочь. Если вы будете держаться.

— Будем, — сказал Серёжа.

В тот же день перед школой Серёжа зашел к Олегу.

— Неважные у нас дела, — сказал Олег. — Да, капитан?

— Ларцев говорит: надо ждать.

Олег тихо сказал:

— Не могу я ждать, Серёжа. Я работать должен. Не сидеть же у сестры на шее. А должность мою сократили, раз клуба нет. Она и так была какая-то… сверхплановая, что ли.

— Мы тебя прокормим, всем отрядом! — горячо сказал Серёжа. Но тут же понял, что брякнул несуразицу.

Олег улыбнулся ему, как маленькому.

— Мне на пенсию нельзя. С заочного отделения попрут, если не буду работать по специальности, как педагог.

— Что же делать?

— Вот именно: что делать? Старшим вожатым в школу или методистом в Дом пионеров меня райком, допустим, определит. А я же не смогу там работать, Сергей, раз вы рядом… Это не жизнь будет — на части рваться. И пользы никакой… Уеду я, Серёжа.

Торопливым шепотом Серёжа сказал:

— Олег, не надо. Что ты…

— В том-то и дело, что надо. Сейчас — надо. Здесь я без дела, а там…

— Где "там"?! — громко спросил Серёжа и встал со стула.

— Не кричи, — попросил Олег. — Я не виноват.

Он взял со стола распечатанное письмо. Вытряхнул из конверта листки.

— Посмотри.

Это было странное письмо. На листках — одни фамилии. Разными почерками. "Кузнецов… Ленский… Павлов… Савчук… Пальчиков…" Много-много фамилий. Вразброс. Некоторые — неразборчиво.

— Это что?

— Подписи, — сказал Олег и отвернулся к окну. — Ты посмотри первый лист.

Серёжа отыскал начальную страницу.

"Здравствуйте, Олег Петрович! Я с Вами незнаком, но пишу Вам от имени тех, кто Вас знает и помнит. И в подтверждение этого — в конце письма их подписи. Я пошел на этот шаг, чтобы письмо прозвучало как можно убедительнее. Меня зовут Игорь Васильевич Сухов. Я новый директор интерната № 1 в Красном Береге. Работаю всего месяц. И каждый день в тех или иных обстоятельствах я сталкиваюсь с Вашим именем, с воспоминаниями о Вас.

Многие ребята ушли, много пришло новых. Но по меньшей мере триста человек — те, кого Вы знаете. Они говорят о Вас, как о человеке, который им очень нужен. Старшего вожатого у нас нет. И если у Вас есть хоть маленькая возможность…"

Серёжа бросил разлетевшиеся листки. Тихо и отчаянно сказал в лицо Олегу:

— У тебя нет возможности. Понял? Ты не имеешь права.

Олег не отвел взгляда. Ответил:

— Я знал, что ты это скажешь. Я себе сам эти слова говорил тысячу раз, вашими голосами. Но там триста человек, а здесь отряда уже нет.

— Есть отряд. Ты сам говорил: пока есть флаг, есть отряд.

— Да… Но это уже не тот отряд. Это, скорее, память об отряде. А там… Если бы ты знал! Думаешь, им всегда хорошо? Многие в интернат не от радостной жизни попали. У кого-то родителей нет, или в семье неладно, или еще что. Беда какая-то…

— У нас тоже беда, — упрямо сказал Серёжа.

— Если отряд кончает жизнь — это всегда беда, — негромко ответил Олег. — Но что делать-то?.. Помещения нет. Должности руководителя для меня теперь тоже нет. А главное — нет времени. А там… В конце концов, почти год мы прожили, Сергей. И не зря. Все на свете когда-то кончается.

— Рано кончается. Мы ничего не успели. Даже "Мушкетеров" не досняли.

— Тут уж никто из нас не виноват, — сказал Олег.

— Но… — хотел возразить Серёжа и замолчал.

Он вдруг почувствовал бесполезность слов. Олег все равно уедет. Для Серёжки "Эспада" — единственная тревога и боль, а у Олега — еще триста человек, и они ждут.

— Когда уезжаешь? — спросил Серёжа. Получилось хмуро, даже грубовато. Но не от злости, а потому что в горле заскребло.

— Пока не решил. А что?

— Ну… хотя бы проводить придем.

— Я позвоню, — сказал Олег. Тоже коротко и хмуро.

Серёжа понял: и у взрослых людей иногда скребет в горле.

Он не позвонил. Через два дня Серёжа нашел в почтовом ящике письмо. Олег писал:

"Ребята, не сердитесь на меня. Мы целый год жили вместе, и это была хорошая жизнь. Многое мы не успели, но кое-чему научились. Плохо, что все так кончилось, но мы не виноваты. Только я виноват перед вами: в том, что не попрощался. Я не мог. Я уже не раз прощался с отрядами, и всегда после этого болит сердце. Если бы я еще раз увидел вас, то не смог бы уехать. А ехать надо. Не забывайте «Эспаду». Не теряйте друг друга. И все-таки… Все-таки! Берегите флаг.