— Ху-ху-у-у! Вот так Пал Иваныч, за словом в карман не полезет…

Пашка бежит уже к своему рабочему месту.

— Ох вы мои пушечки, пушечки-полковушечки! Ждите, наведу я на вас марафет-туалет!

А работа у Пашки такая: после пробных стрельб пушки на тракторе по 8 — 10 штук подвозят в цех, на ствольный участок. Если раньше, на конвейере, пушку собирали, потом отстреливали на полигоне, то Пашке предстоит подготовить ее к окончательной сдаче. От него она пойдет уже только на фронт.

Первым делом разбирается затвор: открывается, отсоединяется от ствола, вывертывается поршень из затворной рамы, разбирается сама рама. Детали кернятся, метятся, чтобы не перепутать части от разных затворов, — их надо нести на участок воронения, в «воронилку», через весь второй механический цех. Сдал детали в «воронилку» — бегом обратно: пока они воронятся, надо почистить, «пробанить» стволы — в них после стрельб нагар, копоть; осмотреть, нет ли дефектов, — затем снова бежать в «воронилку», принести детали, собрать раму, затвор, — только после этого пушку с блестящим вороненым затвором, закаленным, готовым к долгой боевой работе, можно сдавать заказчику, военному человеку. Прощай, пушечка-полковушечка! Громи крепче фашиста!

Участок Пал Иваныча в цехе считается ответственным. Одному тут управиться трудно, как ни старайся. И у Пашки есть помощник, как бы напарник. Фамилия у него Фомин, но Пашка зовет его — Ваня Камбала. Потому что он плоский, а в тазу широкий. Сущее этот Камбала мученье! Лет ему под тридцать, он белесый, сутулый, медлительный, ходит, будто еле ноги таскает, запинается об землю, и штаны у него все время сползают. Так и приходится постоянно подгонять помощничка, покрикивать:

— Камбала, разворачивай пушечку-полковушечку! Да не туда, горе луковое!

— Камбала, в «воронилку» бегал? Ведь видишь, что мне некогда, со стволами маюсь!

— Камбала, детали накернил?

— Камбала, сюда! Помогай салазку ставить!

— Камбала, туда!

— Камбала!..

Однажды к Пашке подошел строгий Александр Ильич Спешилов, старший мастер пролета, поглядел на него сквозь спущенные на нос очки:

— Почему это у вас, товарищ Паша Корзинкин, такое отношение к взрослому человеку? «Камбала» да «Камбала» — кричишь на весь цех. Ведь ему, поди-ка, обидно.

— Верно, Александр Ильич! — возник с неожиданной прытью откуда-то Ваня… — Это… обзывает, честит угланишко, понимаешь!

— А ты шевелись маленько! — разозлился на него Пашка. — Ходишь целую смену, как сонная рыба, только штаны на фтоке поддергиваешь! Не надо мне его, забирайте куда-нибудь, один робить буду.

— Но-но! — начальственно сказал Спешилов. — Один он будет. Одному не положено. А другого — извини, друг! — взять негде. Уж обходись как-нибудь, воспитывай маленько.

И выдал на прощанье Ване:

— А тебя, друг, если так по-сонному станешь ворочаться, не только мальчишка-ремесленник, а и свои же дети нехорошо станут звать. Шевелиться, шевелиться надо, вот оно что!

Ушел мастер — и Ваня притих, даже в «воронилку» по Пашкиной команде побежал почти что бегом, только ноги волочил по-прежнему. Леший с тобой! Пашка был доволен уж и тем, что Александр Ильич не отругал его.

Пашка поступил в ремесленное после шестого класса, как только началась война. Так тогда получилось: проводил папку на фронт с первой заводской командой добровольцев, а назавтра — первый день занятий в училище. А в августе, после месяца учебы, пришел уже в цех, на сборку 76-миллиметровой полковой пушки. Соорудили ему подставочку к верстаку — такой деревянный трап — робь, Паша! Отбегал, отыграл свое. Как поет дядя Игнат:

Ох, и уставал первое время! Домой еле тащился. Бушлат замасленный, длинный, ниже колен, рукава висят… И однажды уснул в цехе. Сел на пушечный лафет, привалился к замку, запахнулся бушлатиком… Не помнится, что уж и снилось. Очнулся — кто-то трясет за плечо. Поднял голову — сверху смотрят сквозь круглые железные очки строгие глаза Александра Ильича Спешилова.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил старший мастер.

— Пашка.

— Ты, Паша, больше на работе не спи. Это не полагается. Цех для того нам, чтобы здесь трудиться, делать дело. Ведь ты же теперь рабочий человек, должен понимать!

Пашка аж заревел тогда со стыда. Сам старший мастер выговорил, словно последнему лодырю! И с тех пор старался завоевать доверие Спешилова. Тот в самом деле стал его скоро отличать: что-что, а работник Пашка был хороший — кропотливый, добросовестный. Пока не сделает, как надо, никогда не отойдет от верстака или от пушки.

В пересменки цех не снижает ритма: пришел — сразу включайся в работу, некогда рассусоливать. Только и успеваешь поздороваться кое с кем да перекинуться шуткой-другой.

По сравнению с иными цехами, в сборочном мужиков работает довольно много: золотой фонд потомственных пушкарей-мастеровых директор завода Быховский сохранил, несмотря ни на что, и бережет его как зеницу ока. И все равно — уходят на фронт, хоть Быховский и грозит трибуналом таким рабочим как дезертирам трудового фронта. Но все-таки на прицельном участке, сборке замков, подгонке требующих точности деталей в цехе сидят опытные рабочие. А вот в цехах, где работают станочники — сверловщики, фрезеровщики, токаря, — там почти одни только женщины да ребята, вчерашние школьники. Мальчишки, девчонки, Пашкины ровесники. Поставят им трап, чтобы удобнее было управляться со станком, они и работают. А норму надо дать взрослую, тут никаких скидок! Валька Акулов осунулся, совсем стал костлявый, злой, чуть что скажешь не по нему — вскидывается, прет драться. И все равно скучно, когда долго его не видно! И без Игната скучно, и без Зойки… Только никуда не выберешься — некогда.

Обедали ремесленники в заводской столовой, по талонам, чтобы не терять времени на дорогу на фабрику-кухню и обратно. Хоть не больно сытно, а все-таки похлебаешь супу, поешь каши или картошки, порой достанется крохотная котлетка или рыбки кусок, запьешь это дело горячим чаем — жить становится гораздо веселее. После обеда, если выйдешь компанией, можно и потолкаться, и погонять «глызку». И ребята стараются вовсю, словно хотят отдать маленькому промежутку свободного времени то детское, что еще осталось у них. Потому что дальше — снова работа, там не пошутишь, не побегаешь, не потолкаешься.

Когда Пашка сегодня возвращался с обеда в цех, его подозвал к себе начальник цеха, Сергей Алексеевич Баскаков:

— Пал Иваныч, иди-ко сюда! Вот что: ты покуда работай, но настраивайся идти домой. Мать приходила на проходную, велела передать: был дома твой старший брат, Дмитрий. Он сегодня уходит на фронт. Я уже послал за Васильковым, он тебя подменит.

Вот это дела — Дима уходит на фронт! Так ведь он мало проучился, еще и двух месяцев не исполнилось! Ну так и что? Он и так грамотный, до войны техникум закончил. Ему, наверно, можно дать портупею и по кубику в петлицы.

Пашка дождался сменщика, Сашу Василькова, тоже ремесленника, и побежал домой.

— Мамка, где Дима?

— Да ведь он на минутку всего заскочил, Павлик, его совсем ненадолочко отпустили! Сказал: сегодня к вечеру будут отправлять. Я сама-то не могу так далеко бежать, ты иди один, шанежек вот отнеси ему, я напекла…

Мамка болела: зимой ездила менять вещи на продукты и застудились; ноги ходили плохо, пухли, она лечила их мазями, растирала, парила в бане. Да только плохо это помогало.

Пашка взял узелок с шаньгами, и — через Рабочий поселок, через картофельные поля, через Егошиху — к Красным казармам.

Дима ждал его, встретил возле пропускного пункта, обнял:

— Здорово, Пашка! Здорово, рабочий класс!