— Забирайсь сюда, паренек. Как он — подойдет ко мне, а, Голохвастов?

— Мальчонка справный, — степенно ответил Михей. — Берите, не пожалеете. Да и возле начальства, глядишь, целее будет. Во взводе смелость да проворство — не главное дело, сила нужна, а ты ее нагуляй сперва.

Так Иван стал бойцом полковой разведки. Он еще привыкал к новому обличью, радовался, бахвалился перед местными ребятами, что он-де не кто-нибудь — настоящий боец-красноармеец, еще и не понюхал как следует солдатской службы, потому что Тиняков его баловал поначалу и не загружал по-настоящему, как вдруг, совсем неожиданно для него, через пару дней после зачисления нагрянула страшная весть: убило Михея. На позиции осколком снаряда прямо в сердце.

Вот уж было горе! На похоронах над стылой могилой комиссар говорил хорошие слова, а Ваня смотрел вниз, и ему все не верилось: вот лежит еще недавно здровый, веселый человек, учивший его играть на берестяной дудочке, а уж не встать ему, не пойти, не засмеяться, не заговорить. Вот что такое война!

Батальонный командир Шунейко, возле которого Ваня стоял на похоронах, после прощального залпа обнял его:

— Ну вот, Иван, теперь видишь, каковы военные дела… Хотел я Михея снова на роту ставить, да вот не вышло, вишь. А ты его не забывай, это такой был мужик… большевик, одним словом.

Он оттолкнул мальчика, повернулся и, горбясь, побрел по снегу, не замечая тропки, к избе, где размещался штаб батальона.

— Вань! Ванюш! Посиди с нами! — приглашали Карасова бойцы Михеева взвода, но он, тоже притихнув, пошел на квартиру — он жил вместе с полюбившим его Тиняковым.

— Не плачь — не скажу, плакать надо, — сказал ему разведчик. — Хороших людей теряем. И никуда не деться, так будет, пока народ свою власть не установит. Только такой плач не жалость, не тоску, а скорбь и ненависть должен порождать. Это суть святые качества, Иван, без них нет настоящего бойца. Усвоил? На, глони чайку — ишь, весь застыл.

Война, казалось бы, шла вяло, без особых успехов и с той, и с другой стороны. Однако в ходе такой вот войны по тылам идет особая работа — наращиваются силы, концентрируется вооружение, выбираются и распределяются удары, и тут уж счет идет жесткий — кто быстрее. И пока красные собирали истощенные резервы, занимались нелегким мобилизационным делом, сортировали и чинили старое, еще с германской войны пользуемое оружие, белогвардейцы подтянули с востока казачьи полки, сибирские кулацкие части — и ударили.

Произошло это через неделю после того, как Ваня встретил отца в красноармейском обозе. Встретил и сперва страшно обрадовался ему. Однако робел сначала: а вдруг отец за ослушание, за дерзкий его побег начнет еще пороть при всех, охаживать тяжелым кнутом? Но отец, видимо, тоже побаивался теперь сына, и Ваня, уходя, удивился: будто не сызмальства знакомый грозный тятька сидел теперь в розвальнях, а другой, получужой даже мужик. Вот они будут воевать, и пойдут дальше, и будут гнать врага, а тот мужик вернется потихоньку домой и опять потащится займовать семена к богатинке Ромкину, гнуть за это на него спину, а после с матерью на полатях втихомолку ругать его, чтобы никто не подслушал, не передал, не дай бог… Эх, тятька, тятька!

«Санку привет передай! Ну, да, может, увидимся еще!» — обернувшись, крикнул он тогда отцу. Тот зажмурился, вытер глаза и, отняв руку, быстро закивал.

А в другой раз увидеть отца Ванюшка тогда не смог, потому что ушел в разведку. Это было первое его задание, и собирал его, и отправлял в тыл к врагу тот же помначштаба Тиняков, Иван Егорыч. Молодой, русый, кудрявый и крепкий, он тогда еще чуть прихрамывал — все из-за тех перевернувшихся саней. Расстались они темной морозной ночью, и Тиняков, вздохнув, промолвил на прощание:

— Ну, с добром. И рад бы не посылать тебя, да не могу — всяк боец, сам знаешь, должен быть при деле, иначе ему и на копейку цены нет. Ты уж тихонько там как-нибудь, что ли, на глаза-то не лезь, по боевым порядкам тоже не рыскай. Приходи… приходи, слышь, а, Вань? — почти жалобно, пытаясь глянуть мальчику в глаза, попросил он.

— Да приду я, не бойтесь вы! — грубовато ответил Ваня.

Ему не понравилось, что взрослый человек, такой большой начальник, товарищ Тиняков, сомневается в том, что он может что-то не сделать, почему-то не вернуться.

Примерно в версте от дороги Ваня вошел в лес и пошел, ориентируясь по звездам и выданному Тиняковым маленькому компасу. Снега было еще немного, в самых глубоких местах — по колено, идти было нетрудно. И следов не встречалось почти, не было тропок: редко кто отваживался ходить по лесу в грозное время. Ваня соблюдал осторожность; мало ли, вдруг засада за кустом, за деревом — могут кликнуть, а могут и стрельнуть, да и все. Поэтому шел он тихонько, останавливаясь и осматриваясь. При таком шаге расстояние, намеченное к преодолению — верст десять, — требовало долгого времени. Ладно, хоть не холодно. Иногда мальчик доставал из-под зипуна флягу с горячим чаем, прикладывался. Ску-усно, с сахаром… Хорош мужик товарищ Тиняков! Ну, да за Ваней тоже служба не пропадет.

К утру, к самому серому рассвету, он вышел в низинку, где притулилась за речкой небольшая деревня, чуть в сторонке от тракта. Перешел речушку и, сторонясь спешащих уже за водой к полынье и оглядывающихся на него баб, зашагал к домам. В селе чувствовалось присутствие военного отряда — много саней, сена возле дворов, часовые перед кой-какими домами. Когда Ваня проходил мимо одного, он вдруг вспомнил строгий тиняковский наказ, а вспомнив, впервые почувствовал такой страх, что у него закололо сердце и пятки зачесались, — так и дал бы деру обратно изо всех сил. Ведь что было сказано: первым делом, подойдя к деревне, еще издали выбрать приметное место, оглядеться, обдумать снова все хорошенько, по пунктикам, а самое главное — спрятать надежно свой компас и фляжку из-под чая. А ну как сейчас задержит часовой, и у него найдут все это хозяйство? Эх ты, Ваня-разведчик! Однако часовые его не окликнули, посчитав, видно, за местного мальчишку. Но прежней свободы он уже не чувствовал, шел и боялся. Найдя дом, описанный ему помначштаба, постучал в окошко. Отодвинулась занавеска, баба — видно, только от печи — шевельнула губами:

— Чего тебе?

— Кузьму Иваныча! — ответил Ваня.

Женщина вгляделась — мальчик был незнакомый, — затем состукала дверь, и хозяйка сказала уже из сеней:

— Нету его! Где-то офицера возит, уж третий день. И не ночует. Сказывали, нонче вечером должен быть.

«А я-то как же?» — тоскливо подумал Ваня, поворачиваясь, чтобы идти обратной дорогой. Он уже замерз. И опять — мимо часовых у домов, мимо вяло жующих солому лошадей, мимо полыньи — в лес. Он углубился в него, но настолько, чтобы проглядывалась деревня, и сел возле высокой, толстой, смоляной снизу елки. Холод кусал через лапотки, хоть ноги у Вани и были тепло укутаны. Так ведь не навечно же хватит такого тепла! Достал фляжку, побулькал — чаю оставалось еще половина, — вытащил из-за пазухи пропахшую зипунчиком краюху хлеба, шматок соленого сала и умял все дочиста, запивая тепловатым чаем. От этого немного согрелся, расслабился, задремал. Проснулся: холодно! Поднялся и стал бегать возле елки. Но холод, однажды забравшись, уже не уходил, хватал сильнее и сильнее. К полудню Ванюшке уже казалось, что и силы кончаются, не высидеть больше на этом месте, и всякие опасности чудились, и раз даже показалось, что взвод солдат идет, чтобы забрать его. Взвод, точно, шел к речке, но, дойдя до нее, остановился и стал заниматься военными упражнениями.

«Вот бы пушку сюда, — думал Иван. — Ка-ак бы я по вам трахнул!»

Он хотел помечтать, как стал бы командовать пушкой к разить беляков, но вспомнил про свои страдания и снова скуксился, съежился. Захотелось уйти обратно, под заботливую руку товарища Тинякова, тем более, что такой вариант, какой сейчас происходил, в задании вовсе не предусматривался. Было сказано: найти Кузьму Ивановича, взять у него, под видом нищего, ковригу хлеба, обменявшись условными словами, и сей же момент дуть обратно, до своего полка. Так что спрос не был бы велик, потому что главного человека, этого самого Кузьмы, не оказалось на месте. Но ведь хозяйка сказала, будет вечером. Это одна сторона. Другая — как показаться перед Тиняковым или даже перед самим комполка, не сделав того, что тебе велели, — строгими служебными словами говоря, не выполнив боевого задания? Какая будет тебе после этого вера? В первый раз послали — и сразу обмишурился боец, на тебе! У взрослых за это спрос суровый, ну, а его по молодости могут просто выгнать из полка, еще и накостыляют на прощание по шее… Нет, Ванька, надо сидеть, ждать!