Но, как часто случается на этом свете, подобные мгновения длились недолго. Джо бывало очень обидно, когда, дойдя до самого интересного места в романе, или наслаждаясь чудесными стихами, или сопереживая увлекательным приключениям какого-нибудь путешественника, она вдруг слышала пронзительный голос тетушки: «Джо-зе-фи-на! Джо-зе-фи-на!»
И ей приходилось, оставив чтение, стремглав бежать на зов, чтобы мотать шерсть, купать пуделя или читать тетке вслух «Эссе» некоего мистера Белшема, которое очень нравилось престарелой матроне, а Джо казалось верхом занудства.
Джо очень хотелось совершить необыкновенный поступок. Она еще и сама толком не знала, в какой области ей бы хотелось прославиться, но верила, что со временем найдет себе применение и станет знаменитой. Пока же ее огорчало, что она лишена возможности читать и ездить верхом сколько хочется.
Джо отличалась вспыльчивым нравом, никогда не лезла за словом в карман, и мятежный дух часто толкал ее на различные безрассудства. Вот почему Джо постоянно попадала в комичные, нелепые ситуации. Закалка духа, которую она получала в постоянном общении с тетушкой Марч, явно шла ей на пользу, а сознание, что она вносит посильный вклад в убогий семейный бюджет и если не очень его увеличивает, то хотя бы сокращает расходы родителей на свое собственное содержание, исполняло ее гордости. Ради этого она готова была и дальше терпеть раздирающие душу вопли: «Джо-зе-фина! Джо-зе-фина!»
Бет была очень застенчива, и из-за этого ее не стали отдавать в школу. Вернее, поначалу отдали, но она так страдала, что девочку пришлось оставить дома. С тех пор Бет занималась с отцом. Даже теперь, когда отец ушел на войну, а мать все свои силы тратила на работу в Обществе помощи фронту, Бет усердно продолжала заниматься. По натуре она была домоседкой и помогала Ханне по хозяйству, не ожидая за это ничего, кроме любви окружающих. А ведь именно титаническими усилиями Ханны и Бет дом всегда был в образцовом порядке и хранил уют для сестер и матери, проводивших большую часть времени на работе. Бет просиживала в одиночестве долгие дневные часы, но тишина в доме не угнетала ее. Она относилась к тем, кто наделен богатым воображением, скука им совершенно неведома. У Бет был свой собственный мир, населенный удивительными существами, и она могла часами вести с ними увлекательнейшие беседы.
Бет была от природы трудолюбива и не ограничивалась уроками или обязанностями по дому. Каждое утро она тщательно наряжала всех своих кукол, ведь Бет была еще ребенком, и игрушки составляли неотъемлемую часть ее жизни.
Среди ее кукол не было ни одной совершенно новой. Объяснялось это тем, что все шесть изрядно потрепанных созданий перешли в ведение Бет лишь после того, как послужили старшим сестрам. Только когда Мег и Джо выросли, а Эми, которая не терпела ничего безобразного, сказала, что ей эти старые куклы не нужны, они стали безраздельной собственностью Бет. Бет же холила старых кукол по той самой причине, по которой отказалась от них Эми. Новой хозяйке было так жаль их, что она устроила им больницу. Следует заметить, что Бет никогда не наказывала своих кукол, не втыкала булавок в их ватные тела и даже не ругала их, считая своих подопечных несчастнейшими созданиями. Бет никогда не отдавала никому из них предпочтения и не пренебрегала даже теми из них, кто по воле судьбы обрел поистине отталкивающую наружность.
Один из подобных уродов принадлежал некогда Джо и, пережив бурную молодость, окончил свои дни в мешке с тряпьем. Но Бет извлекла оттуда куклу, вернув сим бренным останкам право на гражданство. У этого несчастного экспоната отсутствовала верхняя часть головы, и, дабы скрыть изъян, Бет сшила ему нарядный колпачок. А так как у куклы не сохранилось ни рук, ни ног, Бет все время пеленала ее, как новорожденную. Эта кукла считалась самой больной среди подопечных Бет и потому занимала лучшую кукольную кровать.
Никто, увидев сколько заботы уделяла Бет этому пупсу, не удержался бы от смеха. Но это был бы тот добрый смех, за которым неизбежно рождается симпатия к девочке. Бет собирала для своего пупса крохотные букеты цветов, читала ему вслух, прятала его у себя под плащом и выносила на улицу, чтобы он подышал воздухом. Бет пела ему колыбельные и, перед тем как самой лечь спать, не забывала поцеловать его в чумазую физиономию, приговаривая: «Надеюсь, бедненький мой, ты сегодня будешь хорошо спать».
Но Бет была не ангелом, а живой девочкой, и у нее, как у всякой нормальной девочки, были и горести, и трудности. Иногда она плакала из-за того, что в доме не было хорошего фортепиано и потому невозможно брать уроков музыки. А она так любила музыку, так старательно упражнялась на стареньком разбитом рояле, что, казалось, кто-то должен был услышать ее страдания. Ну хотя бы тетушка Марч. Однако никто не слышал жалоб девочки, никто не видел, как слезы капают на пожелтевшие клавиши. Бет плакала от бессилия: никакими стараниями невозможно было выжать из старого фортепиано приличные звуки, оно давно уже не держало строй. Но Бет позволяла себе горевать, только когда оставалась одна. Делая какую-нибудь работу по дому, она распевала, словно жаворонок, никогда не отказывалась играть на рояле, если ее просили Марми или сестры, а каждое утро начинала с того, что говорила себе: «Итак, Бет, нужно верить в лучшее. Если ты будешь вести себя хорошо, настанет день, и у тебя будет новый рояль, и уроки музыки ты тоже сможешь брать. Уж как-нибудь все образуется».
В этом мире по своим укромным уголкам таится множество подобных Бет. Они никогда не дают о себе знать, пока не понадобятся. На людях они всегда столь жизнерадостны, что никто и не думает об их самопожертвовании, пока это божественное существо не умолкнет, как умолкает вдруг сверчок на печи. И только когда воцаряются молчание и тьма, окружающие с горечью сознают, что за удивительное существо жило бок о бок с ними.
Эми была совсем иной. Если бы кому-нибудь вздумалось узнать, что ее огорчает больше всего на свете, она, ни секунды не задумываясь, уверенно ответила бы: «Мой нос».
Когда она была совсем маленькой, Джо нечаянно уронила ее в ведерко для угля, и, по мнению Эми, это происшествие изуродовало ей нос. Он не был ни большим, ни красным, но он был приплюснутым, и, сколько Эми ни терзала его, аристократической утонченности так и не возникало. Впрочем, никого, кроме нее самой, это совершенно не шокировало. Кроме того, нос, по мере того как Эми росла, принимал вполне нормальную форму. Но Эми это не удовлетворяло. Она мечтала, чтобы у нее был греческий профиль и в качестве некоторой компенсации постоянно рисовала носы излюбленной формы.
Сестры прозвали Эми «маленьким Рафаэлем». И правда: у девочки были несомненные способности к живописи. Она увлеченно писала и с натуры (больше всего она любила писать натюрморты с цветами), и различные фантастические сюжеты, где фигурировали причудливые персонажи сказок. Учителя в школе жаловались на Эми: часто, вместо того чтобы записать условия задачи, она увлеченно рисовала на грифельной доске животных. Чистые листы в географическом атласе, которые другие ученики использовали для копирования карт, Эми пускала на те же цели, и из атласа часто вылетали листочки, на которых красовались потешные карикатуры. Несмотря на это, Эми умудрялась кое-как учиться, и, благодаря смирному нраву, в школе терпели ее страсть к рисованию.
Одноклассницы любили ее: у Эми был хороший характер и прекрасные манеры, которые давались ей без всякого труда. Ее такт и светские обороты речи вызывали настоящее восхищение. Впрочем, соученицы восхищались и способностями Эми, ведь кроме способностей к рисованию и живописи она могла наиграть на фортепиано двенадцать мелодий или прочесть текст по-французски, делая ошибки только в половине слов. Часто она подкупающе-жалобным тоном говорила: «Когда папа был богатый, мы…» Дальше шел перечень разного рода заманчивых развлечений и удовольствий, которые ныне Марчи или вообще не могли себе позволить, или позволяли в самых редких случаях.
