— Господи Иисусе, — выдохнул я, продолжая дрожать.

Ведь при том, что это не я осуществил первое нападение на цитадель Мэб, а когда на нее напал я, то делал это в ее же, Мэб, интересах, факт остается фактом: я нанес ей такое же оскорбление, как Шипастый Намшиил. И испепеляющий гнев, превративший ее голос в острое лезвие, в ближайшем же будущем вполне мог обратиться на меня.

Я встряхнулся и поспешил обратно в кафетерий.

Перспектива поесть — даже при отсутствии аппетита — показалась мне значительно привлекательнее, нежели десять минут назад. Особенно в сравнении с другими перспективами.

Врач вышел в холл в четверть одиннадцатого вечера. Точнее, в десять семнадцать. Черити поднялась на ноги. Большую часть дня она провела, низко склонив голову, молясь про себя. Слезы у нее иссякли — по крайней мере, на тот момент — и она обняла дочь, прижав ее к себе.

— Он в реанимации, — сказал врач. — Состояние его… — он вздохнул. Вид он имел не менее усталый, чем мать и дочь Карпентеры. — Насколько это возможно, удовлетворительное. Нет, даже лучше. Я боюсь обещать что-либо, но состояние его, похоже, стабильно, и если в ближайшие час или два с ним не случится никаких осложнений, я думаю, он выкарабкается.

Черити прикусила губу почти до крови. Молли обвила мать руками.

— Спасибо, доктор, — прошептала Черити.

Врач устало улыбнулся.

— Вы должны понимать, что… полученные им травмы весьма серьезны. Маловероятно, чтобы он оправился от них целиком. Вероятны нарушения мозговой деятельности — мы не можем сказать наверняка, пока он не очнется. Но даже если с этим обойдется, достаточно и других травм. Ему необходима будет помощь — возможно, до конца жизни.

Черити кивнула.

— Он ее получит.

— Конечно, — согласилась Молли.

— Когда я смогу посмотреть на него? — спросила Черити.

— Мы вывезем его через час или два, — ответил врач.

Я кашлянул.

— Прошу прощения, док. Он будет на искусственном дыхании?

— В ближайшее время — да, конечно.

Я кивнул.

— Спасибо.

Доктор кивнул в ответ, и Черити еще раз поблагодарила его. Он ушел.

— Ладно, Кузнечик, — вздохнул я. — Нам с тобой пора.

— Но его же скоро приве… Ох, — плечи у Молли немного поникли. — Искусственные легкие.

— Лучше не рисковать, правда? — спросил я ее.

— Все в порядке, малышка, — тихо произнесла Черити. — Я позвоню домой, как только он очнется.

Они крепко обнялись. Мы с Молли пошли к выходу.

— Ой, — устало вспомнила Молли. — Я ведь сделала то домашнее задание.

Я тоже ощущал себя ужасно усталым.

— Ну?

Она кивнула и устало улыбнулась мне.

— Шарлемань.

Я позвонил Томасу, и он отвез нас с Молли к Мёрфи домой.

Ночь стояла ясная. Пелену туч отнесло в сторону от города, и луна, звезды и снежный ковер превратили Чикаго в сказочную зимнюю страну на пару месяцев раньше графика. Снегопад, соответственно, прекратился. Я решил, что это Мэб перенесла свое внимание куда-то в другое место. Томас высадил меня на подъезде к Мёрфи, развернулся и повез Кузнечика домой. Последнюю сотню ярдов я проделал на своих двух.

Мёрфи живет в маленьком уютном домике, некогда принадлежавшем ее бабушке. Он одноэтажный, с двумя спальнями, гостиной и маленькой кухней. Он строился для проживания в нем одного человека — ну, максимум, семьи с одним ребенком. В описываемый момент он трещал по швам, с трудом вмещая толпу Стражей. Прибыли подкрепления Люччо.

В маленькой гостиной сидело четверо Стражей, закаленных ветеранов; на кухне — двое новичков, и я не сомневался, что еще как минимум двое дежурят на улице, скрытые завесами. Когда я вошел в дом через кухонную дверь, меня остановил один из новобранцев и потребовал пароль. Я посоветовал ему сделать что-то не совсем приличное, добавил «пожалуйста» и спросил, где мне найти Люччо.

— Сомневаюсь, чтобы это было возможно с анатомической точки зрения, — отозвался юнец с выраженным британским акцентом. Он налил чашку горячего чая и сунул ее мне в руки. — Пейте. Я сообщу ей, что вы здесь.

— Спасибо.

Я сидел за Мёрфиным столом и пил чай. Через несколько минут на кухню вышла Люччо.

— Чендлер, Костикос, будьте добры, оставьте нас двоих.

Юнцы удалились в гостиную — исключительно в качестве вежливого жеста. Мёрфин дом слишком мал для приватного уединения.

Люччо налила себе чашку чая и села за стол напротив меня.

Я ощутил, как мои плечи немного напряглись. Я заставил себя сохранять спокойствие и сделал еще глоток.

— Меня беспокоит, — тихо сказала Люччо, — Архив.

— Ее зовут Ива, — напомнил я.

Она нахмурилась.

— Это… отчасти и поэтому беспокоит, Гарри. Ваша личная близость к ней. Это опасно.

Я удивленно приподнял брови.

— Опасно? Мне грозит опасность, потому что я отношусь к ней как к живому человеку?

Люччо поморщилась, словно в рот ей попало что-то горькое.

— Честно? Да.

Я подумал насчет вежливости и дипломатичности. Нет, честно подумал. Однако думая об этом, я, должно быть, нажал ненароком кнопку, переключавшую мой язык на автопилот, потому что он — язык — заговорил сам собой.

— Это полная фигня, капитан, и вы это прекрасно понимаете.

Ее лицо чуть застыло, так пристально она вглядывалась в меня.

— Правда?

— Да. Она ребенок. Она одинока. Она не компьютерная база данных, и просто бесчеловечно обращаться с ней как с электронным девайсом.

— Да, — ровным голосом сказала она. — Бесчеловечно. И еще это самый безопасный способ общаться с ней.

— Безопасный? — спросил я. — Для кого?

Люччо отхлебнула чай.

— Для всех.

Я хмуро уставился на свою чашку.

— Объясните мне.

Она кивнула.

— Архив… ему много столетий. Он всегда передавался по материнской линии — от матери к дочери. Обычно Архив достается в наследство взрослой женщине старше тридцати, когда умирает ее мать, но уже после того, как она сама в свою очередь родила дочь. Отклонения от этого редки. Часть сопутствующих Архиву инстинктов побуждают его носительниц беречь себя, избегать рискованных ситуаций, угрожающих существованию и Архива, и его носительницы. И с учетом объема знаний, Архиву как правило это удается. А в случае, когда избежать их невозможно, доступная Архиву энергия также гарантирует его выживание. Ранняя смерть носительниц Архива чрезвычайно редка.

— Продолжайте, — буркнул я.

— Когда Архив передается… Гарри, попробуйте представить себе, что вы живете собственной жизнью со всеми ее торжествами и трагедиями — и вдруг вы обнаруживаете у себя второй комплект воспоминаний, по части реальности ни в чем не уступающих вашим собственным. Второй набор переживаний, увлечений, побед, поражений. А потом третий. И четвертый. И пятый. И так далее, почти до бесконечности. Идеальная память, хранящая все воспоминания всех Архивов, живших до вас. Пять тысяч лет, сохраненных вместе.

Я уставился на нее.

— Блин-тарарам. Это же…

— Сводит с ума, — договорила Люччо. — Да. Как правило, так и случается. Вот вам причина, по которой исторические записи, касающиеся прорицательниц и пророчиц рисуют их сумасшедшими. Пифии и многие, многие другие были в жизни Архивом, и они пытались использовать обширные знания прошлого для того, чтобы предсказать наиболее вероятное будущее.

— В качестве защиты от подобного отношения Архивы начали дистанцироваться от остальных людей. В эмоциональном отношении. Они рассудили, что если смогут перестать добавлять к грузу знаний опыт собственных переживаний, собственных страстей, это положительно скажется на их функционировании. И так оно и оказалось. Архив не случайно держится эмоционально отстраненно: иначе страсти, и предубеждения, и ненависть, и ревность тысяч жизней могут сконцентрироваться в одном носителе.

— В нормальной ситуации собственный житейский опыт будущей носительницы Архива служит хорошей изоляцией от чужих эмоций и воспоминаний, солидной основой для противопоставления себя им.