– Нет, ты бы так не поступил. Во-первых, я главный, во-вторых, ты брал мои деньги, а в-третьих, Марс – это была моя идея.

– Моя.

– Не спорь. Моя. Я всё помню.

– Я тоже всё помню.

– Ты помнишь неправильно. А я – правильно. Это я сказал: а не слетать ли нам на этот Марс? А ты сказал: отчего бы и не слетать? А потом уже стал придумывать, как. Но первым точно сказал я.

Раджаб потёр лоб.

– Даже если он врёт, – повернулся он к Юльке, – то ему всё равно хочется верить. Это называется харизмой. Поэтому он командир, а я, который всё сделал и вручную отполировал, только бортинженер и называю его чифом. И вот смотри: он приезжает в полтретьего ночи, когда все порядочные ниггеры уже натанцевались и спят, привозит незнакомую белую сестру и молчит, а я должен сам догадаться, что сестру надо куда-то отвезти, представляешь? И мой бедный больной перегруженный мозг…

– Не отвезти, – сказал Омар. Голос у него стал чуть другой, и Юлька вдруг поняла, что трёп окончен. – Я просто подумал, а не найдётся ли у тебя чего-нибудь ненужного на заднем дворе?

«Ещё пара ребят», обещанные Давидом Юрьевичем, оказались на поверку двумя местными весьма обрусевшими девушками и шестидесятилетним (а на первый невооружённый взгляд гораздо более почтенным) мужиком запоминающейся внешности: с крупной классически-редькообразной лысой головой (хвостиком кверху), поросячьим пятачком вместо носа и маленькими круглыми чёрными глазками, посаженными неправдоподобно близко. Рот его совершенно скрывали роскошные седые усы, и только когда он зевал, становились видны безупречно ровные белые зубы. Девушек звали Маша и Тамара, а мужика – Сантери, что постепенно и естественно сократилось до Сани и Саши; родом он был финн из Петрозаводска. Как выяснилось вскоре, Саша оказался среди тех считанных по пальцам землян, кто, быв похищенным, перед окончательной выбраковкой сбежал из концентратора – и после этого не погиб и не попался, а сумел адаптироваться, затеряться и выжить; на Тирон он перебрался, сменив перед этим пять или шесть планет, рассчитывал было осесть здесь и встретить старость патриархом большого семейства, но угодил как раз в водоворот, потерял всё, что имел, – и основательно разъярился.

Как и подобает горячему финскому парню, внешне он этого никак не проявлял, но Серёгин понимал, что остудить его может только решительная победа над обидчиками – или смерть.

Маша и Тамара были сёстрами и сиротами. Саша – по-видимому, совершенно платонически – патронировал им. При этом он как-то без слов, но доходчиво дал понять, что никаких оскорбительных поползновений по отношению к девочками ни со стороны врагов, ни со стороны соратников не допустит. Девушки своей круглоголовостью и большеглазостью напоминали отчасти индианок, отчасти совушек, по-русски говорили бегло, уверенно, но, естественно, с густым чапским акцентом.

Сидели в квартирке, которую сёстры снимали под ателье. Они были белошвейками – и белошвейками, похоже, отличными. И что же вас понесло в шпионки, подумал Серёгин, гася в себе тревогу и страх за этих девчушек. Он прекрасно помнил, как поступают со шпионами чапы…

Фогман, как ни странно, нервничал, когда объяснял, что он будет главным и что слушаться его следует беспрекословно. Он, конечно, старался не показывать виду, но… Здесь что-то скрывалось, и Серёгин сделал себе в памяти зарубочку – никогда этой нервности из виду не упускать. Хотя он служил прежде не в агентурной, а в простой пешей разведке, тем не менее знал и с чужих слов, и из личного опыта: у командира не должно быть никаких комплексов и никаких непрокачанных рефлексий, всё это рано или поздно приводит к повышенной смертности среди подчинённых. Он решил когда-нибудь потрепаться с Фогманом на эту тему, а пока – пока просто слушал и мотал на ус.

В Хайе можно было без труда купить револьвер или пистолет: один, два или небольшую партию; достать современную винтовку; не сразу, с трудом и за солидные деньги добыть ручные гранаты и взрывчатку. Вероятно, за ещё большее время и бульшие деньги торговцы могли бы доставить всё прочее: пулемёт, гранатомёт, пушку. Но это не решало главной задачи: выход на крупных поставщиков, имеющих доступ к внепланетным рынкам, по-прежнему остался бы закрыт. Хайские торговцы не упустят личной выгоды и возможности расширить дело…

Конечно, можно кого-то из них просто и грубо взять за жабры. Однако тут легко напороться на такой же грубый ответ, погибнуть самим ни за грош и ещё больше осложнить задачу тем, кто придёт после.

– У нас есть катер, – подумал вслух Серёгин; Фогман кивнул. – Может быть, как-то использовать его?..

– Грузоподъёмность маленькая, – сказал Фогман, – для перевозок он почти непригоден. Я уже думал об этом: зафрахтоваться…

– Это всё понятно. Но торговцам нужно возить не только железяки сюда, но и деньги отсюда. Не через банк же они платежи переводят…

– Да! – воскликнула Маша. – Одна наша знакомая когда-то возила деньги через таможню. В своих вещах. Она работала официанткой в ресторане какого-то лайнера. Потом её уволили, и возить деньги она перестала. Естественно.

– Хм… – Саша почесал подбородок. – Вот и зацепка. Ты нам эту подругу найти сможешь?

– Наверное, – сказала Маша.

– Ну, тогда мы, наверное, сможем и с торговцем познакомиться, – сказал Фогман.

– Если они оба живы, – добавил Серёгин. – И если это был торговец оружием.

Про себя он подумал: сегодня же найти Кгенгху. Она должна многое знать…

– День добрый! Что у нас интересного?

Продавец, как обычно утративший в Кешином присутствии дар речи, улыбаясь и часто кивая, выставил на прилавок картонную коробку.

– Только что принесли? – угадала Вита.

Продавец закивал ещё чаще.

– Ну-с, про что сегодня будем рассказывать…

На дне коробки были разложены веер, шёлковые белые перчатки, перламутровый бинокль, букетик искусственных цветов и шкатулочка. Внутри обнаружился женский профиль, вырезанный из чёрной бумаги.

– Какая коллекция! Но ведь это же от разных людей правда? Вы сами подобрали?

Продавец расцвёл в улыбке.

Вита приготовилась рассказывать про то, как боролись с жарой в отсутствие вентиляторов и кондиционеров, про то, как дамы посещали театры и болтали на языке вееров, про то, как появилось слово «белоручка»…

Но обнаружила, что Кешка её не слышит. Он неотрывно глядел куда-то под потолок.

Там на стене висел криво старенький, тусклый и изрядно поцарапанный пионерский горн. Кеша постоял, покачиваясь на носках, то выпуская, то втягивая когти, затем издал боевой клич «Моё!!!» и метнулся по стене вверх.

Это была судьба.

Двое выскочили на него из тумана, мгновенно офонарели, простые крестьянские парни без малейшей военной подготовки, и Денис срезал их обоих негромкой очередью – походя, как отмахиваются от жирных мух, – и с досадой пошёл дальше; с досадой потому, что идти было много труднее, чем стрелять…

Когда-то в другой жизни уже было что-то подобное: на Тянь-Шане между двух перевалов Денис в двух местах сломал голеностоп. Ничего не оставалось, как из подручных сварганить себе гипсовую повязку – на бинт пошла тельняшка, а вместо гипса был использован клюквенный кисель. И всё: по утрам он вставал и начинал идти, и шёл весь день, что-то оря – вроде бы как Высоцкого, он никогда не знал, что помнит его столько. Так он прошёл три перевала и спустился к Ак-Су, там уже ходили машины…

Здесь было примерно то же самое, только орать нельзя. И он точно знал, что никуда никогда не придёт.

Обрамлённые лиловыми кругами, перед глазами мотались замшелые камни. Щёлкнуло, от дерева отлетели щепы, Денис огрызнулся, где-то закричали. Потом снова стали мотаться камни – медленно и неровно, в такт шагам.