Если неожиданно повезёт, добавил он про себя.
Как положено, сделку закрепили застольем. Это было крепче подписей и обещаний. Подали крабовый пирог, ром, салаты, крем, а на горячее – ассан, местную жгучую разновидность то ли плова, то ли поэльи. Разговаривали вроде бы о постороннем, но из придаточных предложений Серёгин многое понял. Уже никто из богатых людей, имеющих не самые идеальные отношения с местными властями или с оккупантами, не верил в то, что Дьявола Чихо можно остановить. Многие из этих богатых людей значительную часть своего состояния держали отнюдь не на банковских счетах. Вот эти состояния Серёгину и следовало эвакуировать то ли на саму Стоячую Звезду, то ли на корабль, причаленный к ней…
И, хоть сказано об этом не было, Серёгин знал (да иначе дела здесь и не делались): когда в полёте будет он, то Крошка и Фогман окажутся в заложниках; когда же полетит Фогман, то заложниками останутся Крошка и сам Серёгин. Ждёт их вполне приятное времяпрепровождение, но… не дай бог, случится что-то непредвиденное. Просто не дай бог.
На первой же заправочной станции Юльку сильно обнадёжили: нет, у них самих подходящей проволоки не водится, она слишком редко кому нужна, но всего в двух милях отсюда крупный заправочный узел, и уж вот там-то точно есть всё.
И сейчас как раз туда возвращается бензовоз.
Водитель бензовоза был старый жирный мексиканец. На приборной доске распят Иисус, по обе стороны от него красуются детские физии – штук этак двадцать. Испанский, которым водитель (по имени, разумеется, Хуан) щедро прослаивал отдельные английские слова, Юлька понимала плохо, но от нее понимания и не требовалось. Смотри, это внуки. Они очень хорошие. Вот этот – уже моряк. А вот этот будет адвокатом…
Большая заправка стояла на пересечении сразу четырёх дорог: двух шоссе, идущих примерно с юга на север, и двух дорог поменьше, ведущих от побережья к горам. Получалась этакая решетка, типографский знак #, в центральном квадратике которого и находились – заправочная станция, супермаркет, квартал трейлеров, крошечный луна-парк с каруселью и парой павильонов, и индейский блошиный рынок с индейским же казино. На рынке было полтора десятка продавцов и ни одного покупателя. В казино вообще пусто…
Если выиграю, подумала Юлька, перебирая в кармане щепотку жетонов, одинаковых и для телефонов, и для «одноруких бандитов», позвоню Варечке. И повторила, запоминая: выиграю – позвоню.
В казино поскрипывал старенький кондиционер. В потоке охлаждённого воздуха болтались липкие ленты с мёртвыми мухами.
За кассой дремал индеец в индейском костюме и с длинной трубкой, мёртво зажатой в зубах.
Вслед за Юлькой, шумно отдуваясь, вошел шофёр Хуан и прямо направился к индейцу. Они обнялись и шумно затараторили, и Юлька поняла, что индеец ряженый.
Автоматов было всего шесть. Юлька подошла к механическому «колесу счастья», сунула жетон в щель и несколько раз надавила на клавишу, разгоняя колесо. Оно крутилось с шелестом и даже вроде бы лёгким скрипом. Стальное пёрышко дзинькало, зацепляясь за гвоздики. Потом колесо стало крутиться медленнее, ещё медленнее… и остановилось стрелкой напротив символа ?. В автомате некоторое время продолжалось таинственное механическое шебуршание, а потом вдруг загремела жестяная варварская медь, затрубили пружинные трубы, вспыхнули под потолком лампочки, и в корыто тупо брякающим потоком хлынули жетоны, жетоны, жетоны…
Потом, когда пришёл управляющий, настоящий индеец в простой полотняной рубахе, выяснилось, что чистый выигрыш Юлькин составил одну тысячу восемьсот сорок шесть долларов чистыми. Три сотни забрало себе государство, восемь – пошло индейцам, а немного мелочи – это был крошечный местный налог. Налог вот этого островка осёдлости между четырьмя дорогами.
Без радости, а скорее в каком-то дымном, чадном недоумении Юлька упаковала выигрыш, купила два мотка проволоки, до отвала поела в индейском же ресторанчике, прикупила с собой пирожков и соку, села в почти пустой автобус – и уже в автобусе вспомнила, что за всей этой суетой так и не позвонила…
Серёгину и Крошке вдова выделила флигелёк на задворках своего немаленького именьица, и сейчас они сидели на террасе и болтали ни о чём. По правде говоря, Серёгину уже порядком поднадоела эта размеренная жизнь – и, в чём он не хотел себе признаваться, поднадоела Крошка с её щебетом и предупредительностью. Вернее, не так: он в таком режиме мог существовать бесконечно долго. Но не хватало острого, и не хватало самого густо перчёного мяса жизни, к которому он так успел привыкнуть.
Каждый день они с Фогманом по очереди делали два рейса к Стоячей Звезде. Это был огромный и беспорядочный – и действительно очень старый – комплекс из самых разнообразных конструкций, соединённых трубами и тросами. Вся эта груда пластика, керамики и металла измерялась десятками километров и, наверное, миллионами тонн. Трудно было в первый раз: зайти с той стороны, где пространство не прощупывается, найти по слабому конспиративному маячку нужный причал, пробраться к нему, пришвартоваться в страшной узости между трёх гигантских цистерн… Но пилот Тимграус, дезертир с имперского флота, однажды пройдя этот маршрут на ощупь, все последующие разы проскальзывал на место лихо, как по изогнутому прочному рельсу. Молчаливость его Серёгина не смущала, а договариваться о чём-то необходимом удавалось с помощью авторазговорника, который где-то раздобыл Фогман. Главное – говорить внятно, не торопясь и вразбивку…
Как правило, утром летал Фогман, вечером – Серёгин. Они находили нужного агента, производили проверку – обмен паролями и всё такое, – передавали очередной диван-чемодан-саквояж – и возвращались. Тимграус не роптал. Летать было делом его жизни – в полном смысле слова, – а сна ему хватало в промежутках между полётами.
Катер садился на острове вдовы, вон там, на поляне для игры в мячи. Обычно Фогман возвращался к обеду.
Сегодня он задерживался. Причём основательно.
Крошка порывалась накормить Серёгина ещё одним обедом, он вяло отбивался: готовила Крошка удивительно вкусно, но там, на виражах, изрядно взбалтывало. Так что лишний кусок желудком не приветствовался.
Катер появился уже к закату, когда Серёгин, сказать прямо, извёлся.
Как и положено, катер шёл с моря, дабы не смущать лишний раз горожан. Но почти под прямым углом к привычному курсу – то есть не с юго-запада, а с северо-запада. Что бы это значило, подумал Серёгин, направляясь к плетёному сундуку, где у него хранился пулемёт.
– Если я скажу, сразу прыгай в подполье, – велел он Кгенгхе.
Та вроде бы испуганно кивнула, но когда через полминуты он поймал её боковым зрением, то почти оторопел: в руках у Крошки Ру был – закутанный в пёстрый платок, но такое родное не спрячешь! – «калашников».
– Дура, – сказал он, и она с готовностью кивнула: дура!
– Ладно, – махнул рукой Серёгин, – но смотри, главное – от меня ни шагу, в ту сторону можешь вообще не глядеть, – он кивнул на площадку, над которой уже завис катер, – карауль мне спину. Поняла?
– Поняла, Серёгхин, – сказала она серьёзно. – За спину будь спокоен.
– Когда спокоен за спину, спокоен и за задницу, – сказал он по-русски, и вдруг она засмеялась. После паузы. То есть: сначала поняла слова, а потом и смысл. – Ну ни фига себе, – уставился он на неё. – Ты уже и по-русски?..
– Отчен малё, – сказала она. – Два сто тхри сто слофф.
– Но эти все ты знаешь…
– Агха, – сказала она и снова засмеялась.
Катер коснулся земли. Откинулся верхний люк, спиной вперёд вылез Фогман, а за ним большой и грузный – Давид Юрьевич. Он был в шёлковом сером плаще.
Оба постояли секунду, словно прислушиваясь к земле под ногами, а потом пошли – Фогман (торопливо) – к дому вдовы, а Давид Юрьевич (задумчиво) – сюда, к флигелю.
