В конце концов и он перестал есть. Отодвинув стул, он подошел к умывальнику, вымыл руки и вытер их носовым платком. Потом просеменил к одному радиоприемнику и выключил его, после чего проделал то же самое с другим.

– Прошу прощения, – извиняющимся тоном произнес он. – Я только хотел задать один вопрос мистеру Гудвину, перед тем как пойти вздремнуть. Когда вы открывали окно, вы отдавали себе отчет в том, что холодные сквозняки опасны для тропических обезьян?

Это было сказано очень мило, почти робко. Но что-то, я даже не знаю что, безумно раздражало меня в нем.

– Конечно, – ответил я бодро. – Как раз именно это я и проверял.

– Вы поступили безрассудно. – Он не жаловался, а просто выражал свое скромное мнение. Потом он повернулся и засеменил прочь из комнаты.

Наступила напряженная тишина. Пат Лоуэлл долила себе кофе.

– Да поможет вам бог, Гудвин, – пробормотал Пит Жордан.

– А в чем дело? Он мне теперь будет мстить?

– Не надо мне задавать вопросов, просто будьте осторожны. – Он скомкал свою салфетку и кинул ее на стол. – Ну, кто хочет лицезреть творческий процесс? Вперед. – И, врубив свой приемник, он сел за рабочий стол.

– Я уберу, – предложила Пат.

Байрам Хильдебранд, который за время моего присутствия не пропищал ни слова, тоже включил приемник и занял место за своим рабочим столом.

Миссис Ковен вышла из комнаты. Чтобы чем-то занять время, я стал помогать Пат Лоуэлл убирать со стола. Я бы, конечно, с большим удовольствием поговорил с ней, но при двух орущих приемниках это было совершенно исключено. Потом и она ушла, а я направился посмотреть, как работают художники. Мое мнение о Дэзл Дэне не переменилось, но я не мог скрыть восхищения их работой. Грубые наброски, которые, на мой взгляд, ничем не отличались друг от друга, у меня на глазах превращались в законченные картинки, выполненные в трех цветах. Они работали, не отвлекаясь ни на минуту, за исключением тех случаев, когда Хильдебранд вскакивал, чтобы увеличить громкость своего приемника. Сразу вслед за ним это же проделывал Пит Жордан.

Я сел и попробовал провести эксперимент по одновременному прослушиванию двух разных программ. Но вскоре ум у меня стал заходить за разум, и я ушел из мастерской.

Дверь в нижний холл была открыта, и, заглянув туда, я увидел Пат Лоуэлл, сидевшую за столом с какими-то бумагами. Она кивнула мне и продолжила работу.

– Ты повергаешь меня в отчаяние своей холодностью и неприступностью, а ведь который месяц мы одни на этом необитаемом острове, – начал я. – Не о близости прошу я. Мне довольно взгляда. И вот ты, в лохмотьях и в рванье…

– Пойди поваляй дурака в другом месте. Я занята.

– Ты еще пожалеешь об этом, – ответил я мрачно и пошел к входной двери, чтобы посмотреть через стекло на внешний мир. Но там тоже не было ничего интересного, к тому же вопли радиоприемников, хотя и отдаленные, доносились даже туда, так что я счел за лучшее подняться наверх. В зале, кроме обезьяны, никого не было, поэтому я прошел в следующую комнату. Она была битком забита мебелью, но в ней также не было никаких признаков жизни. Я поднялся этажом выше. Как ни странно, звуки радио, вместо того чтобы становиться тише, усилились. Я понял почему: они доносились теперь из-за закрытой двери одной из комнат. Я вошел туда, где мы разговаривали с Ковеном, – там царила тишина. Вернувшись в коридор, я приоткрыл другую дверь и оказался перед полками с бельем. Тогда я постучал в следующую дверь. Ответа не последовало, и я вошел. Это была спальня с огромной причудливой кроватью. Мебель и предметы туалета указывали на то, что она принадлежала обоим супругам. Из приемника неслась «мыльная» опера[2], на кушетке спала миссис Ковен. Черты ее лица смягчились, и оно перестало быть серьезным, рот приоткрылся, руки свободно лежали на подушке. Она мирно спала, несмотря на надрывные вопли приемника, стоящего на туалетном столике. Как бы там ни было, но мне нужен был Ковен. Я прошел в комнату, движимый смутным желанием проверить, нет ли его под кроватью. Однако нужда в этом отпала. Я увидел его через открытую дверь, которая вела в смежную комнату. Он стоял у окна спиной ко мне. Решив, что появляться из спальни его жены будет слегка нетактичным, я ретировался и, выйдя в коридор, постучал в соседнюю дверь. Не дождавшись ответа, я повернул ручку и вошел.

Звуки радио заглушили мои шаги. Ковен так и стоял у окна. Я вернулся и хлопнул дверью. Он обернулся и что-то произнес, но из-за этой чертовой оперы я ничего не расслышал. Пришлось закрыть дверь в спальню, – это слегка улучшило положение.

– В чем дело? – спросил он, словно видел меня впервые. Он был уже причесан и выбрит. На нем был домотканый коричневый костюм, бежевая рубашка и красный галстук.

– Скоро четыре часа. Я собираюсь уходить и забрать револьвер.

Он вынул руки из карманов и опустился на стул. Судя по всему, это была его личная комната, и выглядела она вполне уютно.

– Я тут стоял у окна и думал.

– Да? Ну и как? Удачно? Он вздохнул и вытянул ноги.

– Деньги и слава еще не делают человека счастливым. Я сел. Очевидно, у меня было два варианта: или вступить с ним в спор, или молча выслушать.

– Ну какие еще есть соображения? – жизнерадостно спросил я.

И он начал излагать. Он говорил и говорил, но я не буду приводить стенографическую запись его речи, так как никаких полезных сведений она не содержала. Время от времени я издавал одобрительные звуки, чтобы не выглядеть невежливым. Потом мне даже удалось как-то разнообразить это времяпрепровождение, концентрируя внимание то на его словоизлияниях, то на приглушенных звуках радио, раздававшихся из-за дверей. В конце концов он добрался до своей жены, сообщив мне, что это его третий брак, и они женаты три года. К моему удивлению, у него не было к ней никаких претензий. Он сказал, что она замечательная женщина. Подводя итоги, он присовокупил к деньгам и славе любящую и любимую жену, которая была младше его на четырнадцать лет, и сообщил, что этого тоже недостаточно для счастья.

Речь его была прервана лишь однажды появлением Байрама Хильдебранда, который пришел показать новый вариант 728-й серии. Они немного подискутировали по вопросам искусства, и, получив одобрение, Хильдебранд отбыл. Я надеялся, что это вторжение собьет Ковена. Но не тут-то было: он продолжил с того самого места, на котором остановился.

Я очень терпеливый человек, особенно когда занят делом, и довольно долго могу слушать детский лепет, подобный этому. Но на сей раз нервы мои не выдержали, и, в двадцатый раз бросив взгляд на часы, я понял, что надо ставить точку.

– Все, что вы сказали, заставило меня по-новому взглянуть на жизнь. Не подумайте, что я недооцениваю вашу искренность, но дело в том, что сейчас уже четверть пятого и на улице темнеет. По-моему, это уже можно назвать второй половиной дня. Может, вы не будете возражать, если мы начнем?

Он умолк и нахмурился, после чего незамедлительно приступил к жеванию своей губы. Потом он резко встал, подошел к шкафчику и достал бутылку.

– Выпьете со мной? – И он извлек два стакана. – Обычно я не пью раньше пяти, но сегодня сделаем исключение. Бурбон годится? Скажете, когда хватит.

Я бы с удовольствием прибил его. Ведь он с самого начала знал, что без выпивки ему не взяться за это дело, и он мариновал меня здесь с двенадцати часов. Самая низкопробная ругань в его адрес была бы вполне оправданной, но я предпочел сдержаться. Взял свой стакан и даже приподнял его в знак приветствия, чтобы подбодрить его. Он сделал маленький глоточек, потом поднял глаза вверх и осушил стакан одним залпом. Потом взял бутылку и налил себе еще.

– Может, прихватим бутылку с собой и начнем? – предложил я.

– Не надо меня подгонять. – Он глубоко вздохнул и внезапно улыбнулся мне, обнажив зубы. Потом проглотил вторую порцию, снова потянулся за бутылкой, но передумал.

– Идемте. – Он направился к двери. Я распахнул ее, так как обе его руки были заняты, и последовал за Ковеном в холл. Пройдя холл, мы оказались в комнате, где он планировал осуществить свой замысел. Ковен сел за стол, налил себе еще и поставил бутылку. Я тоже подошел к столу, но садиться не стал. Выдвинув ящик и убедившись, что револьвер на месте, я почувствовал некоторое облегчение, хотя он и не был заряжен.