Одиль всегда спала как сурок и никогда не слышала, как возвращаются корабли, хотя они производили много шума своими сиренами, требуя открыть мост.
Однажды Одиль переела трески со сметаной, ее мучило несварение желудка, и она проснулась среди ночи. Ей захотелось подняться, чтобы выпить стакан воды, но из-за холода она не сразу решилась встать.
Внезапно ей послышался какой-то шепот, и она взволнованно навострила уши.
Она и слышала и не слышала; это казалось странным. Рядом с ней лежало горячее тело Гари, и Одиль, прислушиваясь к ее дыханию, почувствовала что-то неладное.
Черт возьми! Мари сдерживала дыхание, она не спала, она была вся напряжена! Да к тому же она так Неестественно хлюпала носом, что Одиль робко прошептала:
— Ты плачешь?
— Нет…
Но сказано это было таким смущенным голосом, что Одиль, повернувшись, повторила:
— Да нет же, ты плачешь!.. Я слышу, как ты сдерживаешься…
— Оставь меня! Спи!
Тогда Одиль провела рукой по лицу сестры и ощутила жар и влагу. Она выпрямилась и схватила коробок спичек.
— Не смей зажигать…
Они схватились. Мари хотела снова уложить свою сестру, но Одиль выскользнула из кровати. Она спустила босые ноги на ледяной пол. Нашла спички и зажгла свечу, которую Мари попыталась задуть.
— Почему ты плачешь?
— Я не плачу, — ответила Мари с красными веками и носом, блестящими щеками, искаженным лицом.
— Я тебя чем-то обидела?
— Ты дура!
— Что тогда с тобой?
— Иди ложись! Оставь меня, это лучше всего…
Она так ничего и не сказала. Одиль выпила стакан воды и уснула почти сразу же, не сомневаясь, впрочем, что почти каждую ночь с Мари бывало то же самое.
Тем не менее она послала новое объявление в парижскую газету: «Две девушки, умеющие шить, ищут место в одном или разных домах…»
Два дня спустя, когда Одиль начала ждать ответа, произошло событие, в котором она ничего не поняла. Было, вероятно, около пяти часов. Лампу зажгли уже час назад.
Мальчишка из кафе, не постучав, открыл дверь и бросил:
— Вас зовут…
— Куда? Что там еще такое?
А произошло вот что. Подъехала машина и остановилась на набережной; на нее никто не обратил внимания, потому что во время хода сельди сюда весь день подъезжали торговцы рыбой, и некоторые из них имели хорошие машины.
Шателар вылез из машины и не торопясь, но и не замедляя шага, направился к двери кафе; он толкнул ее, закрыл за собой и прошел в угол зала. Вид у него был серьезный, а под глазами темнели круги, как у невыспавшегося или страдающего несварением желудка человека.
В кафе сидели с полдюжины рыбаков, но Доршен находился на борту. Мари, должно быть, именно в эту минуту вышла на кухню, потому что, когда вернулась с подносом и стаканами, она сначала едва не споткнулась о ноги Шателара, еще не видя его самого.
— Ах! — сказала она.
Хозяин поочередно глядел на них. Моряки, продолжая разговаривать, наблюдали за Шателаром.
— Поди сюда. Мари! — позвал тот громким голосом.
Она, ни кровинки в лице, с потухшим взором, подошла послушно, робко, словно школьница к внезапно появившемуся классному инспектору.
— Сними свой передник. Нам нужно поговорить…
Она посмотрела на хозяина. Потом, поскольку вошли два пахнущих рыбой посетителя, прошептала:
— Я не могу сейчас уйти…
— И никто не может тебя заменить?
— Только моя сестра…
— Тогда отправь за ней.
Ожидавшие посетители не могли ничего понять. Слова говорились совсем обычные. Почему же тогда произносившие их были белы как бумага, с синяками под глазами, будто после бурно проведенной ночи?
Голосом маленькой девочки Мари спросила у хозяина:
— Нельзя ли послать Дезире за моей сестрой? Она заменила бы меня ненадолго…
Воздух был тяжелый, печь раскалилась докрасна. Хозяин, как обычно, тоже был красен.
— Если уж это так необходимо… — пробормотал он.
Он подал знак Мари выйти с ним на кухню, но она, казалось, не поняла.
Двое вновь пришедших посетителей потребовали кофе с кальвадосом, и она стала обслуживать их, не подозревая, что эти стаканы будут последними, которые она подает в жизни.
Без всякой торжественности текли торжественные минуты, в повседневной и приглушенной атмосфере. Шателар терпеливо ждал. Никто не обратил внимания на его фуражку с лентами, как носят моряки и судовладельцы. Заметили только, что в нем что-то изменилось, но не смогли понять, что именно.
Для оживления сцены требовалась Одиль. Она вбежала, запыхавшись, положив руку на сердце, словно в ожидании катастрофы, и встревоженно закричала:
— Что случилось. Мари?
Мари, стоя посреди кафе, сохраняла спокойствие.
— Ничего… Мне нужно, чтобы ты меня подменила.
И она стала стягивать свой передник, в то время как Одиль заметила Шателара, покраснела, не зная что делать, что говорить, глядя вокруг себя глазами обезумевшей курицы.
Шателар же поднялся и сказал просто:
— Иди!
Потом, повернувшись к другим, бросил:
— До скорого свидания!
Снаружи было темно, холодно, ощущалось дыхание моря, на своих привычных местах виднелись фонари, мелькали неясные тени, перебегающие иногда улицу, хозяйки шли за молоком.
Шателар направился к разводному мосту, держа руки в карманах. Мари, встав слева от него, взяла его под руку.
Они уже миновали мост, и только тогда она открыла рот:
— Я думала, ты больше не приедешь…
Он остановился под единственным на ближайшую сотню метров газовым фонарем. Сначала он произнес:
— Врешь…
Потом посмотрел на нее долгим взглядом, почти злым в своей пристальности.
Она тоже смотрела на него, и теперь можно было сказать, что к ней возвращается жизнь, а ее странноватая, всегда немного ироничная улыбка расцветала на тонких губах.
Внезапным движением он привлек ее к себе, не целуя, сжал так сильно, как мог, словно хотел задушить, а его взгляд все это время поверх головы Мари скользил по разводному мосту, кафе, проходу для судов, гавани, двум освещенным домам на левом берегу.
Она тихонько попыталась высвободиться. Показала на газовый фонарь и прошептала:
— Ну и место ты выбрал!..
Они снова пошли, один — руки в карманах, другая — держа его под руку. Они вышли на мол, и их ноги стали топтать разложенные сети. Темнота и рокот моря охватили их. Они прошли метров сто, прежде чем Шателар проворчал:
— Не знаю, может, я поступаю глупо, но…
— Но что?
Она улыбнулась в темноте. Он почувствовал это. Белизна ее лица угадывалась во мраке. И вдруг он схватил ее, но на этот раз впился в губы.
Это длилось бесконечно. Какое-то судно успело войти в порт и послать им иронический гудок сирены.
Когда они оторвались друг от друга, то почти одновременно украдкой поднесли руку к лицу, как если бы что-то их щекотало.
Потом снова послышался голос Мари:
— Ты испугался? — спросила она.
Он усмехнулся.
— Уж не тебя ли? Если ты так думаешь, малышка, то ты ошибаешься. Я хозяин бистро, и мне хватает дел с обслуживанием людей, вот! Что же до остального…
Вернувшись к началу мола, они совершили полукруг.
У Шателара уже не было желания нежничать. Шагая, он даже подыскивал менее мягкие слова, но Мари от этого не перестала улыбаться.
— Они мне все осточертели… Я все-таки не в том возрасте, чтобы выпивать за каждым столиком и составлять компанию идиотам… Что ты сказала?
— Ничего…
— Я подумал, что, раз уж у меня есть судно…
Он все время прерывал сам себя, чтобы поворачиваться к ней в надежде что-нибудь услышать, но она молчала, переполненная радостью, наслаждаясь каждой минутой и нетерпением Шателара, его нарастающим гневом.
— Я хорошо знаю, что тебе понравится провожать своего мужа в плаванье и размахивать платочком на краю набережной.
Она вернула свою руку на место, на его мускулистую руку.
— А что будет с твоей сестрой?
— Она хочет ехать в Париж…
— Тем лучше!
