Многолюдно было в тот вечер в гостиной известной парижской модницы графини Адриены де Канизи. Гости приезжали и уезжали целый день с самого утра.

Хозяйка салона – красавица и тонкая ценительница всего прекрасного, чьи наряды служили образцом и предметом зависти для всех дам, вхожих в высший свет императорской Франции, а раз так, то и для всей Европы, – встречала приглашенных с неизменной милой улыбкой на устах. Черноглазая, яркая брюнетка, элегантно одетая в платье из лилового левантина[2] и такое же токе с длинной и тяжелой золотой цепью, спускающейся поверх одеяния, она успевала уделить внимание каждому. С каждым у нее находился повод поговорить о том, что того более всего занимало. И, как бы извиняясь, что не может задержаться долее, Адриена добавляла с обезоруживающей искренностью:

– Pardonnez-moi, s’il vous plait[3]. Сегодня – мой приемный день. Я принимаю по субботам. Столько хлопот! Но мы еще увидимся обязательно. И поболтаем… – С грациозным поклоном она удалялась навстречу вновь приезжающим.

Да, сегодня была суббота, приемный день. Обычно по субботам у графини де Канизи собиралось изысканное общество. Здесь приятно проводили время блестящие маршалы Наполеона, имена которых уже давно сложили славу его империи. Здесь можно было встретить известных дипломатов, актеров, художников, музыкантов, надменных светских красавиц и легкомысленных столичных повес. Самые последние новости узнавались здесь из первых рук. Здесь спорили об искусствах и политике, о розах, о модах и о духах. Все, кто был принят в доме графини де Канизи, как правило, имели доступ и в императорский дворец, к самой новой императрице – австриячке. (Впрочем, в Тюильри теперь стремились скорее по долгу службы, чем по зову сердца.)

После того как бесчисленные балы, охоты и театральные постановки, посвященные женитьбе Наполеона на пухленькой эрцгерцогине Австрии и рождению долгожданного наследника престола утихли, молодая хозяйка рьяно взялась прививать французам столь милые ее сердцу «орднунг» и строжайшую экономию. Она усадила дам за рукоделие, а господ кавалеров всерьез призвала положить конец супружеским изменам, давно утратившим драматизм и приобретшим вид невинного развлечения сродни гаданию на картах Таро. Тюильри заметно поскучнел.

Дамы со вздохом вспоминали, как при императрице Жозефине считалось дурным тоном, если иную особу видели в одном и том же одеянии два раза в день. Шумные продажи шелка, кружев и безделушек устраивали прямо на галерее дворца. А эти милые выходки, когда, вспомнив свою молодость, проведенную на Мартинике, Жозефина во время прогулки вдруг брала ножницы и, отрезав кусок юбки, дарила его иностранному послу на память? Она со смехом объясняла удивленному дипломату, что так поступали креольские женщины, чтобы отметить понравившегося им кавалера. Шелк следовало свернуть бантом и приколоть к мундиру. А сколько драгоценных шалей, в том числе персидских и индийских, упало с плеч императрицы прямо в руки посольских жен.

«Возьмите, возьмите! – уговаривала императрица дам. – Этот незатейливый платок ничего не стоит мне. А вам он так к лицу!»

Еще до знакомства с младшей дочерью австрийского императора, Марией-Луизой, Наполеон наивно полагал, что обе его жены могли бы встречаться и дружить. Но ему скоро пришлось отказаться от своего замысла, убедившись, что эрцгерцогиня невероятно ревнива. При одном имени Жозефины, произнесенном в ее присутствии, Мария-Луиза устраивала сцену и рыдала без умолку, пока сама не уставала – еще никому не удалось ее успокоить, даже самому императору.

Теперь в Тюильри не носили платья из легкого, воздушного шелка, как то любила Жозефина. Мария-Луиза ввела в моду туалеты, ткань которых скорее подошла бы для обивки мебели. И хотя покрой не изменился, но разрезы, доходящие до бедер, и милые «балкончики», позволяющие придать груди большой объем в декольте, сочли вызывающими и повелели убрать.

Прелестные аллеи парка зарастали – там больше не сажали пурпурные магнолии с Мартиники и розовый лавр, а черных лебедей в пруду заменили длиннохвостыми австрийскими утками – они напоминали новой хозяйке Тюильри о ее родине.

Длившаяся почти год необходимость повсюду приглашать прибывших с новой императрицей австрийских камергеров в «блошиного» цвета мундирах и грязно-серых рейтузах наконец прошла. После войны с Австрией, вспыхнувшей, вопреки ожиданиям, весьма скоро, о них забыли. Но светское вторжение грубоватых и прожорливых аламаннов[4] нанесло устоявшейся жизни ощутимый вред – многие рауты сделались по-казарменному однообразны.

Только в салоне мадам де Канизи еще сохранился прежний дух. Стены гостиной, задрапированные алым муслином, были обильно украшены драгоценной вышивкой, а мебель – позолотой. Лакеи в густо-черных ливреях, расшитых императорскими пчелами, – всегда отменно любезны и вышколены. Здесь угощали с размахом и изыском: после консоме[5] и итальянских закусок подавали заячий паштет, форель под винным соусом, великолепные сыры из Болоньи и даже английский честер, хотя считалось общеизвестным, как ненавидит император все английское. К концу вечера обычно появлялись ореховые кремы и пирожные – все орошалось малагой, бордо и восхитительным невшательским вином.

В салон мадам де Канизи съезжались послушать модных музыкантов. Совсем недавно здесь выступал итальянец Скалоне с ариями из оперы «Ричард Львиное Сердце», а нынче был обещан иной гвоздь программы: недавно сочиненное рондо Ортанс, дочери Жозефины и падчерицы Бонапарта, исполнит оперная прима…

Лакеи, бесшумно двигаясь, разносили прохладительные напитки и сладости. Гости смаковали бисквиты с мороженым – лакомством, изобретенным недавно итальянским кондитером, и любовались праздником: играли фанфары, юные балерины крутили фуэте, а смешной красноволосый музыкант-карлик исполнял соло на бургундском рожке.

Сама графиня Адриена, неизменно приветливая и легкая, накинув на плечи прозрачную сиреневую шаль, усеянную букетиками живых фиалок – при движении шаль развевалась и напоминала узорчатые крылья бабочки, – порхала от одной группки гостей к другой, успевая во всем принять участие, везде высказать свое мнение и все послушать. Ее любили, ею восхищались, конечно, и завидовали и даже ненавидели, но очень тайно.

Совсем недавно графиня стояла на грани краха: ей грозило бессрочное изгнание. Ведь не для кого не секрет, что именно ее брату поручил Наполеон неотлучно находиться при Жозефине и доставлять дважды в неделю отчеты о проживании и расходах его бывшей жены. Мария-Луиза же, узнав об этом, перестала допускать Адриену на порог. Но ловкая графиня сумела выкрутиться. Улучив момент, она преподнесла императрице по случаю рождения сына занимательную игрушку – китайские колокольчики с хрустальным звоном. Молодая императрица умилилась, и Адриена снова вошла в фавор.

В последнее время у гостей графини де Канизи появилось несколько поводов для прекрасного настроения.

Первой причиной тому послужила взбудоражившая всех новость: армия императора Наполеона вторглась в Россию! Вся Франция, узнав об этом, находилась в состоянии лихорадочного возбуждения. Она привыкла к быстрым победам Бонапарта, молниеносным войнам и непобедимость своей армии считала столь же обыденной, как черный провансальский виноград к кофе по утрам. Предвкушая быстрый триумф и последующие за ним походы на Восток – страшно сказать, в Китай и Индию! – все с нетерпением ждали известий о разгроме неприятельских армий. Императорские бюллетени извещали французов, что русские войска отступают. Вести об успехах распространялись с невероятной быстротой. Обычные письма солдат и офицеров из армии к родственникам приобретали поистине европейскую огласку и цитировались, как хвалебные гимны императору и его ни с чем не сравнимому гению. Озаренный всполохами фейерверков, Париж торжествовал.