Промесив раствор дотемна, он дернулся было на выход, но его тормознули и хотели было запереть, но Ахмету удалось сделать вид, что он радостно верит в пивную сиську крупы по окончании работы. Самым трудным было контролировать взгляд, но ничего, удалось. Осознание, что тебе в лицо плюет завтрашний труп, точнее – сильно фрагментированный труп, горсточка кишков на соседней крыше – оченно способствовало смирению в беседе. Даже прощальный поджопник Ахмет принял без особых возражений: …Давай, братела. Пинай, хули нет. Пнул ты, если че, в последний раз, так вот она жисть-та поворачивается…
Внести удалось легко: распиздяи-караульные со своих постов отлучались постоянно, греться уходили аж на полчаса, бродили по всему зданию, чем-то кидались друг в друга, словом – развлекались как могли. Куда больше, чем отморозков, Ахмет опасался своих коллег, но мужики тоже ничего не подозревали. …Простите, парни. Но, блин, как говорится, выбора у меня нет. Тщательно заныкав сюрпризы, Ахмет упорно трудился, даже заслужил нечто вроде комплимента от караульных: “Смари-ка, этот бородатый-то как хуярит! Стаханов, епть!” Внутренне хохоча, поднял внагляк, до гротеска затупленную морду, сотворил идиотскую лыбу: “Да! Меня везде хвалили, где я работал!” Караульные ржали до слез и надрывного кашля, обещали ему орден, именную лопату и прочую классику жанра, извлекая из ситуации максимум удовольствия; Ахмет же, вволю наиздевавшись над своими жертвами, с этого дня зарекся поворачиваться спиной к дурачкам, особенно к безобидным.
Прошло еще несколько дней, первые две печи закончили, протопили разок – вроде все нормально. Поступило известие, что завтра придет аж сам Костя Жирный – принимать работу, и если все в порядке, послезавтра намечен переезд. Жаба тут же сдавила Ахметово горло: “Надо дождаться переезда и завалить всех… Это ж сколько хапнем, прикинь?!” Соблазнительно, конечно; однако Ахмет понимал, что, взяв такую добычу в одиночку, подписывает своей семье смертный приговор, к тому же алгоритм процесса был неясен. …Эх, был бы радиовзрыватель, тогда еще можно пробовать. А со шнурком от ботинок вместо ОШП, да с самодельным детонатором – неа, ну нах… Хоть одна сработает – уже за счастье. Решил рвать их на крыльце – вдруг внутри разбредутся. Уложил один бензобак под кучей мусора у самого входа, второй засунул в распотрошенный банкомат в фойе. …Знать бы заранее, накусал бы шашнадцатой арматурки, и со стороны горловины, несколько слоев, на битум. Метров на тридцать срубило бы все к хуям собачьим, а так одна волна да камни. Ну да ладно, зато каждая с полста кило, мало один хрен не покажется – это с бризантностью у аммонала проблемы, а с фугасностью все в порядке, тот же тротил. Только б самому съебаться успеть…
Успел. Мало того, само осуществление операции произошло как-то буднично: к тому времени, как Жирный с четырьмя корешками начал подниматься на крыльцо ДК, все было готово к параду. Ахмет, предусмотрительно прикрывший вонь и треск горящих фитилей костром, на котором прилежно выжигал ведро из-под краски, запалил фитиль бомбы в банкомате, спокойно вышел на широкое крыльцо ДК и уверенно, словно так и надо, подпалил вторую. Ноги едва не сорвались на бег, но он заставил себя медленно подойти к краю крыльца и так же неспешно спрыгнул на асфальт, благо, что спина не горела от чужих взглядов. Ускоряясь, завернул за угол жилого дома, влетел в первый же подъезд и только собрался было испугаться, что фитиль потух, или, того хуже – потушен, как пол мощно дал ему по ногам.
По голове словно врезали пеноблоком – глаза расфокусировались, в каждом ухе звонило по нескольку старинных, с дисками, телефонов, а по телу разбежался нехороший такой, вялый и холодный, во – селедочный такой мандраж. …О, бля… – ничего сложнее подумать не получилось. – О… Выйдя на негнущихся ногах из подъезда, Ахметзянов, тряся головой, доковылял до угла, осторожно выглянул – и обомлел.
Еще в подъезде, сполна ощутив поистине тектоническую мощь взрыва, он понял – операция удалась полностью, живых там нет. Но того, что сделал центнер аммонала с мощным ампирным фасадом дворца, он и представить себе не мог – ну, думал он, сметет, конечно, все на первом этаже, кроме несущих стен; ну, разбросает мусор с крыльца, поубивает всех, конечно… А у ДК просто вырвало всю центральную часть фасада, словно огромный экскаватор подъехал, хапнул полный ковш и подбросил вверх, засыпав площадь обломками. Несколько сожженных машин, стоявших близко к крыльцу, просто исчезли. Автобусы перекрутило и отшвырнуло аж до середины площади перед ДК, а окружающие площадь дома начисто лишились остатков стекол. Ахмет начал было подниматься на осыпь, дымящуюся багровой пылью среди уцелевших стен, словно дупло, выжженное в кирпичном зубе каким-то огненным кариесом. Встал, пошел назад. Смысла лазать по руинам он не увидел – все размололо в мелкую кашу, и найти в ней стволы надежды не было. Ахмет огляделся – вроде пока никого, и побрел восвояси, стараясь не отсвечивать лишнего. Его потряхивало, непонятно, от чего конкретно. То, что он только что распылил десять человек, в том числе двоих обычных, не умышлявших против него мужиков, его напрягало, но не так, как ему казалось до акции. Один, десять – а никакой заметной разницы и не оказалось. Скорее, его больше потрясла чудовищная мощь смеси вполне безобидных веществ, собственноручно забитая в бензобаки и только что вылетевшая на свободу. Он снова и снова легко вызывал испытанное им в подъезде ощущение невероятной, нутряной какой-то силы, огромной как гора, как цунами из фантастического фильма, сумевшей жестко встряхнуть все – даже землю под ногами.
Свою первую военную победу Ахметзянов отметил довольно своеобразно – спал целые сутки. Битый кирпич и бетон разрыли без него, к ночи на руинах копалось больше сотни человек. Позже он жалел, что не остался на руинах и не предъявил свои права на первоочередное раскапывание. Поступи он тогда именно так, и его репутация взрывника, лезть к которому – самоубийственный идиотизм, сложилась бы куда быстрее. Но, повторим, тогда он трясся как осиновый лист, не имея никакой информации о городских раскладах – ему казалось, что, завалив Жирного и раззвонив об этом, он привлечет к себе излишнее внимание.
А расклад был простой и невеселый. В первую зиму вошло то ли чуть больше половины населения Тридцатки, то ли чуть меньше. Военные, не ушедшие к хозяевам, сделали тогда что-то навроде Администрации и какое-то время пытались восстановить порядок. В том смысле, как сами его понимали. Шугали беспредельщиков по всей Тридцатке, и, надо признать, к зиме стали делать это вполне успешно. Людям это очень нравилось, особенно когда вояки перевешали последних ментов и передвигаться по городу стало сравнительно безопасно. Пока их было много, и с ними заодно выступали многие нормальные мужики – все было спокойно, некоторым особо оптимистичным даже начало казаться, что бардак первых дней позади, и скоро все как-то наладится. Хозяйки в процесс разложения убитого города не вмешивались, единственным видом общения был вялый минометный огонь в случае приближения туземцев к периметру вокруг химзавода. Те счастливцы, кого они выбрали в качестве работников, исчезли за их забором в Самом Начале и в городе больше никогда не появились.
Полковник Конев, считавшийся у военных за главного, был неплохой мужик – но что разбилось, того не склеить. Людей можно собрать в кучу и заставить вести себя правильно, это давно известно. Но это можно сделать силой, хлебом или общей для всех опасностью. Других вариантов нет. Конев не мог всех накормить – каждый добывал свою еду сам, а его военная власть была вынуждена тратить ресурсы и на тех, кто добывать себе пропитание не мог. Или хитрил – такое поначалу еще прокатывало. Защита от Хаслинских и Пыштымских могла стать его сильной стороной, но частенько получалось, что накат соседей отбивали без него. Оставалась сила – что ж, он, вернее, собравшиеся вокруг него люди, представляли собой ни с чем в Тридцатке несравнимую вооруженную силу. Пока все шло нормально. А как только все понеслось под откос – не стало и силы. Ахмет тогда смеялся ему в лицо – а теперь вспоминал со все возрастающим уважением… Эх, жаль, не знаю, где его похоронили. Поставил бы мужику памятник, чтоб помнили. Да и хоронил ли его кто – теперь уже не узнать. Может, просто бросили в яму – и привет… Человеческую природу не переделать, людям изначально присуще жить маленькими бандами и иногда резать друг друга. Только настоящая, полноразмерная власть способна зажать человека так, что он бросает свои настоящие замашки и начинает ходить на работу в галстуке, слушаться тещу, и делать прочие нужные глупости. Но все это справедливо только в отношении безоружного человека, а в рядах Администрации тогда работали довольно решительные люди, многие из которых повоевали. Таким можно было приказывать только то, что ими одобрялось, а мнения у людей всегда отличались большим разнообразием.
