– Согласен, Олег Петрович. Ну и как новый тушняк, пробовали уже?

– Конечно. С моими доходами только тушняком по шесть пятерок и питаться. Но кто брал – говорят, ничего. Черного сала немного, от силы ложку с банки выкидывать. Значит, меньше восьми-семи лет с закладки, перед Самым Началом, видать, заложили.

– А приперли-то много его? И кто?

– Не знаю, говорят – пришли какие-то позавчера ночью, вроде на север идут. На базар не спускались, сидят наверху у базарных. Может, обедать спустятся. Говорили еще, что носильщиков много очень. Им в сарай чуть ли не на тридцать рыл еды таскают – молодняк базарных трепался, я слышал краем уха. Они там сейчас тележки чинят, тоже говорят – много тележек-то, много. Я думаю, они этим тушняком за остановку рассчитались. Ну вот и все, в общем-то. Да, еще пацана схоронили дней пять. От него, говорят, почти ничего и не осталось, собаки растащили почти всего. Ночью двоих из Аркашки рыжего караула на дострел послали, а там одного то ли кто-то грохнул, то ли что. Второй весь в соплях прибежал, без волыны, до того пересрался – заикается теперь. От него по сей день добиться не могут, кто ж его там так напугал. Петрович слегка выделил тоном "кто"… Ага, Петрович, пытаешься немного повымогать, типа расшифровал? А, какая разница – расшифровал или нет; догадки есть догадки. Ну ушлый старик, прям миссис Марпл…

– И что, сильно добивались?

– Чего?

– Ну, кто второго-то привалил.

– Да нет, не так чтоб очень. По крайней мере, я не слышал, чтоб совсем по-взрослому его трясли. Зачем? Да и он толком, говорят, не отошел еще. А ты-то что, трясли его, не трясли – твоя какая печаль? В дружки тебе он молод еще… Али с мамкой путался? – c ехидцей ухмыльнулся Петрович. – Не твой ли пацан-то? Хотя вроде как, тот белобрысый…

– Да и хрен с ними со всеми. На самом деле – мне-то какая печаль… Ладно, Олег Петрович, пойду потихоньку. Спасибо за табачок, бывайте здоровы.

– И тебе того же, Ахмет.

Уходя, Ахмет оставил на прилавке парочку пятерок, тут же спрятанных Петровичем в разномастном тряпье под ветхим бушлатом… Пора уже к чайной выдвигаться, а то скоро одни лавки на проходе останутся…

К спортзалу примыкали раздевалки, из них и сделали в свое время чайную. Получилось, надо сказать, неплохо – потолок закоптили, стены плотно завесили всякими коврами. Особенно умиляло отсутствие непременной До Всего Этого "музыки", что позволяло выпить и закусить в относительном покое. Народу было немного, и Ахмет, поздоровавшись с охранниками, прошел на любимое место у печки. Сел за дальний угол большого восьмиместного стола, привалясь боком к теплым кирпичам. Из-за стойки доносился грохот дров и лязганье печной дверцы. Затихло. Вылез Осетин, с кряхтеньем разогнулся, вытирая сажу с ладоней о замурзаный передник.

– Че, Санек, старость не радость? Пополам не гнешься уже? Здорово.

– Э, Ахмет пришел. Здоровей видали. Че тебя не видно было? Ходил?

– Не, на юг ездил, в санаторий. Профсоюз вот путевку дал.

– С юга-то привез гостинцев? – охотно поддержал шутку Осетин, подсаживаясь… Интересно, как это у него получается? – в который уже раз мельком подумал Ахмет – Ведь сам себе на уме, а как искренне радушен. Сто пудов – он сейчас не притворяется, на самом деле рад меня видеть. Да, держать кафушки – естественная кавказская монополия… Ахмет в самом начале работы Осетина начал таскать ему все специи, которые подворачивались под руку, и даже иногда ради специй делал немалые крюки.

– Нет, Саш, уж прости на этот раз. Себя вот принес, и то слава Аллаху.

– Что, Ахмет, плохая ходка?

– Да нет, нормально все. Устал вот только что-то.

– Старость не радость? Так говорил? – заразительно улыбаясь, Осетин вернул Ахмету подколку. – Меня не переживешь! Мы, горцы, дольше татар живем! У тебя, вон – смотри сколько в бороде седины – а у меня… Блин, вообще-то, тоже есть немного… Все равно меньше! Ладно, заболтал я гостя, а гость голодный! Кушать будешь, Ахмет?

– Буду, конечно. Картошечка твоя с мясом-грибами имеется?

– Конечно. Сковородку осилишь? Или тарелку сделать?

– Да сковородку, пожалуй.

– Выпить хочешь?

– С тобой разве…

– Ух ты хитрый татарский морда! Знает, что если с духанщиком, то в счет не ставят! И зачем я тебе этот обычай сказал! Теперь по миру пойду…

– Давай, давай, готовь иди, плачешь тут… – Нет, до чего умеет настроение поднять. Пять минут поговоришь – и легко целый день. Надо ему те ножи принести…

Осетин ушел готовить, оставив за стойкой мальчишку-помогальника. Ахмет забил трубку, накрылся ароматным облаком… Хорошо… Подбежал мальчишка, вытряхнул из массивной пепельницы остатки самокруток, протер стол.

– Здрасте, дядя Ахмет. Щас я вам чайку принесу, пока Сан Иналыч готовит.

– Привет, Сережик. Как у вас тут, хорошо все? Эти, торговцы-то, поди чаевыми завалили тебя?

– Которые позавчера-то пришли? Да, у них дождешься… Целый день вчера пробегал вверх-вниз, дак один старший ихний пятерку сраную кинул вечером, и то только когда весь уже изнамекался…

– А много таскал наверх, сколько старших-то?

– Да чуть не сдох, пока носил. Девять в номерах, да носильщиков почти тридцать. Ну, эти в сарае ели, им пацаны носили, я выдавал только. А наверх я носил. Старшой у них старый такой, ну как вы… ой, прости, дядя Ахмет, и с ним еще трое. И бойцов еще пятеро, отдельно живут. Не такие уж и здоровые, до нашего хозяина им далеко.

– Да уж, Кирюху Базарного трудно переплюнуть. Купили у них чего?

– Дом – не знаю, а Сан Иналыч сахар взял.

Сережик был явно не прочь поболтать еще, но за спиной хорошего человека совсем уж далеко углубляться в его дела Ахмет счел излишним.

– Иди, иди, работай давай. Видишь, народ подходит? Чай обещал мне, забыл?

В кафушке, на самом деле, прибывало. Практически вся большая половина была занята, столов уже не оставалось – только места. На малой же, предназначенной для старших Дома базарных и чужих хозяев Домов, Ахмет все еще сидел один. Сидеть было комфортно, полумрак малой половины контрастировал со сравнительно ярко освещенным зальцем большой, получалось совсем как в театре. Мальчишка, наконец, принес чай, расставил по столу чайники, кружку, блюдце с сушеными яблоками.

– Сережик, ты не через Хасли добирался? – для порядка принялся ворчать Ахмет. – Уже моя порция, поди, готова, а ты только чай тащищь.

Ахмету в те первые годы даже во сне не могло присниться, что когда-нибудь он дождется избавления от непрерывной угрозы со всех сторон. Мужа и жену Ахметзяновых, спасла, в сущности, слепая случайность – Ахмет быстро спохватился и инстинктивно принялся мародерствовать, верно прогнозируя будущий обменный курс большинства ресурсов. В процессе мародерства ему нередко улыбалась удача, и он ни разу не перешел дорогу более сильному, вернее – ни разу не попался… А таких было много, как я между ними просочился – непонятно…– удивлялся Ахметзянов, вспоминая иногда те времена. – … Ведь какие волки тогда по Тридцатке шнырили – вспомнить страшно. И где они теперь? В виде говна собачьего по всей округе валяются, а я вот он, сижу. Да, правильно говорилось: не будь сильным, напорешься на сильнейшего. Впрочем, сначала, когда народ еще не очухался, была такая халява… Кругом лежало столько добра, и, из этого времени глядя, просто диву даешься – как люди умудрялись так обильно дохнуть в первые зимы.

Простой вопрос: как сделать так, что ни у кого никогда и мысли не возникло, что у тебя можно что-то отнять? Ответ прост – напугать до усеру, как еще. А как это сделать? Тоже не секрет. Надо на копеечный вызов ответить так, чтоб судьба вопрошающего долго вызывала нервный озноб у желающих вопрос повторить. Еще не умея все это сформулировать, Ахмет прекрасно чувствовал эти простые вещи, и у него хватало ума реагировать соответственно. Так он и поступил ранним февральским утром, когда озверевшие еще не от голода, скорее – от страха перед надвигающимся голодом, жители соседних домов решили добраться до его припасов. Он почуял недоброе загодя – с вечера нехорошо горели уши и лицо, все валилось из рук, мысли то неслись, то спотыкались и подолгу застревали на какой-нибудь идиотской фразе; короче – Ахмет плотно присел на измену. Не находя себе места от тревоги, он всю ночь слонялся по комнатам, курил, прислушиваясь к вою ветра, топил печку – всячески пытался отвлечься – но все было бесполезно, беспокой не отступал, становясь все менее смутным. К четвертому часу ждал гостей уже с минуты на минуту: классическое время, собачья вахта. Зарядил ижака четырьмя нолями, ввинтил запалы в две РГОшки[33]. Однако ничего не произошло, даже появился соблазн списать предчувствие на ложняк. Наконец, вымотавшись идиотским ожиданием хрен знает чего и докурившись до смрадного перегара, как-то незаметно уснул в кухонном кресле.