Повернулся первым, ожидая увидеть поднимающийся ствол. Олег остался сидеть, свесив голову на грудь. С лица что-то тянулось, как масло на морозе, капало, рука с размозженной кистью лежала неподвижно и оплывала дымящейся кровью. Бушлат на правом плече изорван и тлеет. …Хорошо, что я ему два оборота ДШВ на плечо повесил. Сзади и сбоку донесся лязг затвора… А восьмерка-то как удачно сработала, смотри-ка… Кто-то из гоблинов ткнул бывшего командира стволом, тот мягко повалился на бок, демонстрируя темные ямы на месте глаз.

– Целы, пацаны? – выпустив, наконец, размочаленную щепку, спросил Ахмет.

– Да вроде нормально… – протянул Бетмен. – Э, Федь, потрогай пульс у к… у этого. Че он там, жив, нет.

Сверху перегнулся Максимыч, посмотрел, ничего не сказал, вновь исчез. Издалека, как через вату, Ахмет слышал, как Максимыч орет кому-то про санинструктора и пакеты.

– Хы, я так и знал… – нервно взлаял Ахмет дурным голосом. – Хы-хы… – ржал каким-то несвоим смехом, разглядывая обрубки среднего и безымянного пальцев. – Я думаю, че он Сумкинс, хы, а он, хы, – Фе-е-едя! – и снова закашлялся сухим икающим смехом.

– Э, сапер, ты это… че с тобой? У, смотри, у тебя по полпальца снесло… Да кончай ты ржать, борода!

– Да хуйня, – не обиделся Сумкинс. – Это отходняк у него. Я на боевых сто раз видел. Щас, поржет мальца, отойдет. Пакет есть? Дай ему. – Склонился над Олегом, пытаясь определить пульс. Подержал руку на шее, взял безжизнено висящую руку, бросил. – Все, похоже, отбегался капитан Фоменко… Э, сапер, он че сделал-то?

– Щщафф – промычал пришедший в себя Ахмет, затягивая зубами узел на забинтованном обрубке. – Погофь, замофаюфь…

Но давать объяснения ему не пришлось. На краю провала снова появился Максимыч, площадку сотрясло приземление двоих незнакомых гоблинов. Началась суета, и Ахмет немного отключился, превратившись в мешающую всем чурку с глазами. Пришел в себя только у костра в знакомой комнатенке проходной. Так же, как и полдня (полвека?) назад, воняло горелым ДСП, только на стенах появились красные мазки рассвета и жутко саднила раненая рука. Чего-то не хватало. Ахмет вспомнил об Алике, спросил, подняли его или нет. Оказалось, нет. Максимыч распорядился, и назначенные гоблины заскрипели по промороженному насту в сторону ствола.

– Скажи честно, ты знал? – глядя в красные от недосыпа глаза Максимыча, спросил Ахмет.

– Информация была кое-какая, – съехал с ответа Максимыч.

– Зачем тогда сам на вилы полез? Зачем меня потащил – не спрашиваю. Мне непонятно – зачем сам полез. Ты же настоящий безопасник у Коня?

– Полковника Конева, салага. И не у него, а у временной администрации города. Признаю, промашку дал, они еще не собирались… Впрочем, забудь. А как ты-то допер… Ладно, вернемся – расскажешь. Пока запомни временную версию случившегося. Этот, – Максимыч ткнул в лежащий у стены труп Фоменки, – попал при разминировании, без уточнений. От шока у него инфаркт случился, или что-то типа него – короче, мотор схватило. Это, кстати, правда. Все уточняющие вопросы отсылаешь ко мне лично или к моим людям. Запомнил их?

– Да. Эти четверо – все твои на взвод?

– Нет. Но тебя, сам понимаешь…

– Понимаю. Не мое дело. А как Сумкинс с Бетменом? Жирик еще?

– С теми, кто был внизу, мои работают.

– Жалко, этот уже стынет… Я бы напросился послушать, как он на ТАПе визжит…

– А с чего ты взял, что стынет? Живой он. Мы с ним еще пообщаемся, как отойдет. Главное, донести. На, кстати, тебе от него наследство. Или трофей, – невесело усмехнулся Максимыч, протягивая кобуру с АПБ.

Привели продрогшего до синевы Алика. Едва отогревшись, бедолага рухнул где сидел.

– Сколько спать можно, Максимыч? Когда назад? – наивно спросил Ахмет, и впрямь подзабывший армейский разговорник. Заслуженно нарвался:

– Спи сколько хочешь, а к сумеркам выходим.

Удивительно, но вырубающемуся на ходу Ахмету еще хватило сил сообразить, что спать у костра возле сумки с азидом[71] довольно легкомысленно. Еле переставляя ноги, он заставил себя отнести к ящикам капсюли-детонаторы и аккуратно разложить по пеналам.

Солнце садилось, к лесу протянулись три свежие расходящиеся лыжни. …Опа, вовремя я встал. Разведка с охранением уже выдвинулись. Хоть соберусь при свете да без аврала, с одной-то рукой… Краем глаза, залепленного снегом при умывании, Ахмет отметил красный снег на соснах и лимонно-желтое небо. Собирая в ящики из-под потраченной инженерки свои богатства, получивший боевое крещение взрывник расстроенно хмурился – ушло неожиданно много детонационного шнура. …Сука, ну идиот, нет?! Нахера потащил ДШВ, скажи-ка, лось ефремовский?! Три с половиной бухты теперь в остатке! А сраного белого хоть жопой жри! Не, ты баран, Ахметзянов, бара-а-ан…

– Готовность доложить! Старшие, не слышу! Все, пошли!

Над лесом гулял верховой ветер, осыпая лыжников сбитым снегом. Идти, несмотря на одну палку, было легко – туда шли в гору, да с грузом. Сейчас же он непринужденно скатывался налегке с невысоких холмиков и даже находил в марше некоторое удовольствие. У моста ждали те же самые "уралы". Ахмет внагляк залез во вторую, к Максимычу, картинно помахав перемотанной рукой. Расчет на посидеть и повымуживать еще что-нибудь не оправдался: Максимыч был здорово напряжен, а перед Пыштымом вообще выгнал из машины, посадив с собой одного из своих. …Видимо, разведка докладывает неутешительные вещи. Интересно, че еще на нашу голову там валится… – гадал, трясясь в кузове, Ахмет. – С пыштымскими что-то не ладится, наверно. Туда пропустили, а обратно, поди, хотят поделиться заставить. Иди докажи, что порожняком возвращаемся. Когда во время очередной остановки в головную забрали пулеметчиков, напрягся уже не он один. Спецура прекратила базары и сидела подобравшись, со стволами на локте, и начала расслабляться только у самого дома, перед первым постом.

Пришедшие "уралы" никто не встречал, но некоторая суета во внутреннем дворе Пентагона все же образовалась. Понимая, что его самое большое через час-полтора посадят на допрос, Ахмет предпринял некоторые шаги. Недешево договорившись с водилой, он организовал перемещение избранных ящиков в кузов "урала" и отправился проведать жену.

Выделенные охранники оказались нормальными парнями и, перекидав прибывшую поклажу, все вместе отправились обратно. Ахмет опрометчиво пообещал жене “скоро быть” и хлопнул дверцей "урала".

Его допрашивали весь день, до темноты, пообещав сводить в санчасть заделать культи. Не сводили. Пожрать, конечно, тоже не дали. Он описал во время перерывов между допросами все, что помнил – письменно. Не помогло. Листки тотчас куда-то делись, и никто не знал – куда. Наконец, когда терпение его лопнуло окончательно и он, заорав слова, которые здесь просто не привести[72], разбил об пол симпатичное офисное креслице, его препроводили к Коню.

– Ну, здорово, сапер.

Заебаный до предела сапер молча плюхнулся на первый попавшийся стул.

– Бля, я че вам тут, малолетний пре…

– Ма-алчать! – грохнул Конев, едва не закашлявшись.

Подняв на Конева взгляд, Ахмет поразился усталости, скомкавшей жесткие черты Коня и налившей мутной кровью его белки. Конь выглядел как только что подавивший путч диктатор – “пистолет в нагаре, сапоги в крови”. Кем, собственно, и являлся. Представив, какой сегодня денек выпал этому человеку, тут же переобулся и втянул обратно толпящиеся на кончике языка претензии.

– Простите, товарищ полковник. Готов ответить на все вопросы.

– Ладно, ладно. Что, замурыжили мои?

– Не без этого.

– Ничего. – Конь устало поднялся, подошел, шаркая, к тумбочке с чайным припасом, давая понять, что зла не держит и хочет поговорить без спешки. – Ничего, сапер. Меня, бывало, не так еще мордовали… Чай будешь?…когда на полковом… ну, неважно. Ни за хуй, понял? Четыре дня, в прокуратуре гарнизонной… Рыла, бля. До сих пор, как живые стоят – только глаза закрыть… На, осторожно, горячий.